Жозе Гомес Феррейра - Чудесные приключения Жоана-Смельчака
И чудовище опять схватило Жоана, размахнулось и швырнуло его ближайшему дереву, а то, всвою очередь, запустило им в соседа. И пошло, и поехало…
Много километров пролетел юноша в воздухе; его перебрасывали, словно мяч; игра эта вызвалавосторг и у камней, и у захлебывающихся от хохота деревьев–футболистов.
Муки Жоана прекратились только после того, как невидимый судья–ветерок скомандовал:
— Ладно на сегодня хватит. Бросьте мяч, и марш в душ!
Деревья мигом исполнили этот приказ. Они швырнули Жоана и принялись торопливо стаскивать лубяные майки и трусы, наслаждаясь теплым дождем, который щедрые тучи излили на долину Доброго Здравия.
Тем временем бедный Жоан Смельчак, совершенно сонный, да при этом еще измочаленный досамых костей, растянулся прямо на земле и закрыл глаза. Засыпая в колючей постели из репейника ичертополоха, он проворчал: «Право же, я становлюсь истинным факиром!!»
Сон освежил Жоана, но, пробудившись, он ощутил такой зверский голод, что готов был перерыть всю землю и штурмовать облака.
Подняв глаза к небу, он заметил белую голубку, которая насмешливо проворковала:
— Ты что на меня уставился?! Слюнки текут? Славный бы суп из меня получился, не правда ли?
— Я вижу, у тебя губа не дура. Только близок локоть, да не укусишь. — И птичка засмеялась.
Смешно стало и Жоану, но виду он не подал; озираясь по сторонам голодными глазами, наш герой жадно высматривал какую–либо поживу, и удалось ему наконец приметить на противоположном берегу озера Зеленой Тины сад с мандариновыми и апельсиновыми деревьями; издали казалось, что сад этот очень велик.
Озеро было нешироким, а голод мучил Жоана невыносимо. Поэтому, ни минуты не колеблясь, он разделся, укрепил узелок с одеждой на голове и осторожно вошел в зеленую тинистую воду, не сомневаясь, что без труда достигнет желанного сада.
Однако случилось невероятное: хотя Жоан плыл быстро и энергично и берег, казалось, был уже совсем близко, расстояние до него не уменьшалось: озеро растягивалось! Надеясь добраться до твердой земли, он плыл из последних сил. Но кругом была вода, одна только вода. Берег удалялся!
— Вот чудеса! Выходит, я попал в резиновое озеро?! — задыхаясь, пробормотал Жоан Смельчак. Не отступать ни при каких обстоятельствах — таково было неизменное правило Жоана, и он решил выдержать и это испытание. Берега почти скрылись из виду, а юноша все плыл и плыл. Он безгранично верил в себя, в силу своих рук и был убежден, что воля приведет к победе…
— Эй, бесова душа! Заплачь же наконец! — подстрекнула его волна, выплевывая из своей пасти пену. Возмутилась какая–то рыбка и тихо булькнула:
— Ну, на что это похоже? Так не годится. Ты не даешь мне и моим подружкам мирно подремать в тишине, ты взбаламутил всю воду. Иди же наконец ко дну, несчастный! Чайка, то и дело садясь на воду, вкрадчиво уговаривала Жоана:
— Плыви обратно! Заплачь! Зарыдай! Моли о пощаде! Ведь ты идешь по дороге Несчастий. Так почему ты прикидываешься счастливым и почему у тебя такой вид, как будто на твою долю достался великий выигрыш? Мудрая сова — голова ее увенчана была митрой, а глаза застилала пелена: поэтому дном иночью летала она в непроглядной тьме, — шепнула Жоану:
— Хочешь полакомиться апельсинчиком? Так послушай моего совета, разыграй комедию. Притворись, что ужасно страдаешь. Будь лицемером. Солги. Выпроси апельсин, Христа ради, какмилостыню. Ну, не будь же глупцом, поплачь хоть капельку!
Но Жоан Смельчак решительно отверг этот совет и, собравшись с духом, запел во весь голос. И егоголос, звонкий и мужественный, смирил ярость вод. Волны улеглись, их ропот смолк. И как сигнал котбою пронесся над озером легкий вздох ветра, сменившего гнев на милость. Два–три взмаха, и ЖоанСмельчак достиг берега и вступил в апельсиновый сад, обремененный золотистыми плодами.
Вполне понятно, что Жоан словно одержимый со всех ног кинулся к ближайшему дереву, желаясразу же сорвать с него десяток–другой плодов. Но внезапно, как по мановению волшебной палочки, апельсины съежились, стали величиной с горошину, взмыли вверх и — крак! —лопнули с оглушительным треском.
Задетый за живое и опасаясь новых неожиданных сюрпризов, Жоан Смельчак подкрался к другомудереву. На этот раз апельсины не улетели. Они превратились в позолоченные кукольные головки и показали ему язык.
— Прежняя шутка была остроумнее, — заметил Жоан. И направился к мандариновому дереву, втайне надеясь сорвать какой–нибудь зазевавшийся мандарин. Но как бы не так! Завидя его, плодыпосыпались с веток, точно резиновые мячи, и разлетелись в разные стороны.
Тогда, решившись в последний раз попытать счастья, Жоан Смельчак на цыпочках пробрался кчетвертому дереву. Увы! Будто сговорившись, апельсины и мандарины расправили крошечные голубые крылья и преспокойно взвились под облака. Забыв на мгновение про свой голод, Жоан во всеглаза глядел на это поразительное зрелище, на эти крылатые золотые шары. В восторге он воздел рукик небу и воскликнул:
— Поздравляю тебя, злой волшебник! Поздравляю и от всего сердца благодарю за эти незабываемыеминуты, самые яркие и прекрасные в моей жизни! Благодарю тебя! Но послушай теперь, что я тебескажу. Оставь меня в покое. Прекрати свои выходки! Довольно! Неужели ты еще не понял, — для меня счастье как раз в том и заключается, что я упорно преодолеваю все преграды, которые ты воздвигаешь на моем пути. Терзай других. Слышишь! Терзай других!
Жоан Смельчак умолк и тут же почувствовал, что тело его деревенеет и кровь застывает в жилах. Пожелал он повернуться, и не смог. Пожелал опустить руки — не тут–то было! Пожелал переступить с ноги на ногу — как бы не так! Казалось, какие–то таинственные корни прикрепили его к земле.
Но когда какая–то шустрая птица стала вить на Жоановой голове гнездо, юноша с ужасом убедился, что стал деревом.
Глава 3
ХРУСТАЛЬНЫЙ ХОЛМ
«Хуже всего то, что я не могу двинуться с места», — размышлял Жоан Смельчак, обреченный, точно паралитик, на полную немоту и неподвижность; он и пальцем не в состоянии был пошевелить без помощи волшебного ветра. Да к тому же стоял он совсем голый, и ничто не защищало его от солнца и от дождя.
— Не понимаю, почему деревья и кусты не носят одежды. Надеть бы им брюки, пиджак, рубашку с высоким воротничком и галстук, крахмальную манишку, — рассуждал он, чтобы хоть как–то скоротать томительные зимние вечера. — Кто осмелится утверждать, что дубу не к лицу был бы плащ, такой, как носят в Алентежо, а буку не пошла бы шапка из козьего меха? Или каштанам шерстяная куртка? А сосны, торжественные, величавые сосны, я и представить их себе не могу без фрака и траурного крепа на цилиндре. А я? Вот несчастье!.. — И, горестно вздохнув, он заключил: — Ладно, пусть дадут мне непромокаемый плащ, он все же предохранит меня от простуды. Но не только это стояние нагишом вызывало недовольство у Жоана. Каждый день преподносил ему горькие неожиданности. Однажды утром в черном зеркале пруда он поймал свое отражение и убедился, что волосы его стали очень похожи на зеленую листву, и разрастались они без всякого удержу.
— Хорошо бы к парикмахеру сходить, — мечтательно прошелестел Жоан. — С эдакой поэтической шевелюрой людям и на глаза показаться стыдно.
Но еще мерзостнее стало Жоану, когда одолел его нестерпимый зуд, от которого он едва не сошел с ума.
«Наверное, я подхватил корь. Или оспу…» —думал Жоан Смельчак, впадая в отчаяние, ибо никак не удавалось ему почесаться.
А на следующий день все его тело, руки, ноги, голова, губы и нос покрылись бесчисленными язвами.
Ничего не поделаешь, придется молча страдать, ведь по соседству не было дерева–лекаря, которое промыло бы его раны и наложило бы на них пластырь из коры, смоченной горячим соком. И когда эта проказа донимала Жоана особенно крепко, мимо него прошли двое влюбленных.
— Посмотри, какое прелестное дерево! Все в цвету… И как чудесно пахнет! Жоан Смельчак едва не задохнулся от бешенства:
— Нет, вы полюбуйтесь только на этих глупцов! Им и дела нет до чужого горя. Они еще восторгаются моими болячками. Все в цвету, говорите? Вам бы вот такое цветение. Объявись у вас сотня таких злющих нарывов, вы завели бы иные песенки. Но влюбленные — какое им дело было до страданий Жоана–дерева — расположились в тени его ветвей и, услаждая друг друга словами, не предназначенными для чужих ушей и томимые страстью, клялись в вечной любви, и, чтобы увековечить эти клятвы, милая пара вырезала на голенях Жоана Смельчака два сердца пронзенные стрелой.
— Только мне этой татуировки еще не хватало! — негодовал Жоан Смельчак, истекая соком, который, точно кровь, струился из свежих порезов. — Увидят меня птицы с такими метками и засмеют вконец. Ну и мерзавцы эти влюбленные! И, поддавшись искушению, он воззвал к ветру на особом, древесном языке, который людям был непонятен:
