Юрий Рытхэу - В зеркале забвения
— Извини, папа, — смутился Станислав. — Я ничего не хотел сказать тебе обидного. Но, согласись, сейчас уже другое время и назад возврата нет.
— Это уж точно — назад возврата нет, — усмехнулся Незнамов.
Сын принес бутылку водки «Финляндия». Слегка захмелев, предложил:
— Проси, что хочешь! У меня достаточно средств, чтобы обеспечить тебе счастливую старость. Хочешь, перестроим дом в Тресковицах, оборудуем горячей и холодной водой, телефонной связью!.. Будешь жить как помещик в имении, на свежем воздухе. Куплю тебе машину…
— Водить не умею, — улыбнулся Незнамов. — Да и ничего мне этого не нужно… Я бы тебя попросил только об одном. Человек я уже немолодой, и мало ли что может случиться. Я тут написал завещание. Там ничего особенного нет, есть только одно пожелание… И я хочу, чтобы ты мне твердо обещал исполнить его… Нет, нет, это в твоих силах. Может, от твоих дел оторвет на несколько дней, и только… Обещаешь?
— Не только обещаю, но и клянусь! — Станислав пытливо посмотрел в глаза отцу. — С чего это ты вдруг заговорил о завещании? Теперь тебе только жить, радоваться, путешествовать!
— Ты догадался, хочу немного попутешествовать… Недалеко. Хочу съездить в Ленинград, извини, в Петербург.
— Я тебе закажу гостиницу. Она будет оплачена, тебе не о чем будет беспокоиться.
— Только никаких шикарных номеров, Что-нибудь скромное, но в центре города… Главное, обещай мне исполнить то, что написано в завещании.
— О чем разговор, папа! Хочешь, поклянусь на Библии?
— Не надо мне никаких клятв! — отмахнулся Незнамов. — Я же тебя знаю. Мне достаточно будет, если ты пообещаешь исполнить то, что я там попросил.
— Обещаю, — серьезным голосом произнес Станислав, бережно принимая от отца обыкновенный почтовый конверт.
Электричка подошла к перрону Балтийского вокзала. Пенсионер Незнамов взял чемоданчик и отправился в гостиницу «Октябрьская».
2
Окрестности гостиницы «Октябрьская» поразили Незнамова. Прежде всего бросилось в глаза обилие еды, которая продавалась во всех киосках, с лотков, а то и прямо с рук — хлеб, колбаса, масло и разного рода спиртные напитки. Правда, на Невском такой дикой торговли не было, зато поражало засилие иностранной рекламы, сверкающих витрин, бистро, ресторанов. Здесь был даже английский паб, пивное заведение, по виду не очень посещаемое простым народом. Нескончаемый поток сверкающих автомашин заполнял широкую улицу, невольно вызывая в памяти очерки немногих советских путешественников, которым довелось воочию увидеть загнивающий Запад. Потребовалось совсем немного времени, и вот густота потока автомашин в бывшем Ленинграде, а ныне в Петербурге догнала, а может, и перегнала Запад. А уж по концентрации вони выхлопных газов наверняка!
И все же, если поднять глаза и посмотреть вперед — Невский оставался неизменно прямой, как стрела, улицей, летящей к свободной воде — реке Неве.
— Как же мы узнаем дорогу? — спросил Коравье, испуганно озираясь и вздрагивая каждый раз, когда с трамвайной дуги срывались потрескивающие искры. Гухуге старался идти ближе к краю тротуара, остерегаясь, чтобы на него с высокого этажа не упало что-нибудь тяжелое.
Только Гэмо, во всяком случае внешне, оставался спокойным. Он хорошо помнил наставления знающих людей, как ориентироваться в городе, на каком трамвае или троллейбусе добраться до университета, расположенного на острове. Первый ориентир был найден легко — сверкающий огнями, звенящий трамваями, сияющий радугой, отраженной в мокром асфальте, Невский проспект: шел дождь!
— А не пойти ли нам к университету пешком? — предложил рассудительный Коравье. — Как-то привычнее и безопаснее.
— А то, как бы током не ударило в трамвае — вон как сверкает! — Гэмо показал на проносящийся мимо, сыплющий искрами, звенящий вагон.
Вспомнил, как тряхнуло в школе, когда он сунул руку в пустой патрон: электричество провели от ветрового двигателя, но лампочек не хватало, и некоторые черные патроны висели пустые, соблазняя любопытных.
Вот он, Ленинград, многолетняя мечта со школьных лет, когда учитель литературы и русского языка, Лев Васильевич Беликов, рассказывал об этом прекрасном городе, застроенном великолепными дворцами, где реки закованы в гранитные берега, а золотые шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости вонзаются в небо! Сейчас шпили скрывались в низко нависающих дождливых облаках. Город производил смешанное впечатление: Гэмо слишком долго мечтал о встрече с ним, разглядывал редкие картинки в книгах, больше рисовал его облик в своем воображении, воскрешая словесные описания из рассказов учителей и прочитанных книг. В действительности Ленинград оказался совсем другим, чужим, сырым и холодным. Многие дома производили жалкое впечатление своим облезлым и обшарпанным видом. Целые городские кварталы были огорожены грязными дощатыми и фанерными заборами, из подворотен воняло кислой едой. Военные раны, нанесенные многолетней осадой, артиллерийскими обстрелами, бомбами, были наспех спрятаны, закрашены уже облезающей краской.
Когда ребята прошли закопченные аркады Гостиного Двора, Коравье вдруг потянул носом и сказал:
— Чую большую воду.
Но прежде встречи с Невой по правую руку предстала арка Главного штаба, воспроизведенная во многих книгах о революции. Ее невозможно было не узнать: именно через эту узкую каменную горловину толпы матросов и красногвардейцев ринулись на штурм Зимнего дворца, родового жилища самодержцев. Сам Зимний дворец предстал сквозь пелену дождя неожиданно низкорослым, не столь внушительным, как ожидалось.
Все невольно замедлили шаг, но Гэмо прикрикнул:
— Впереди большой мост!
Река Нева оказалась многоводной и величественной. Пожалуй, только великая чукотская река Анадырь могла сравниться с ней. И сам мост показался бесконечно длинным, гремящим и вздрагивающим под проходящим трамваем. Внизу бурлила черная вода, и оттуда явственно несло сырой свежестью. Гэмо даже почудился рыбный запах, отличающий коричневую воду Анадырского лимана. Возможно, и здесь, в глубине темной воды, плывут косяки неведомых русских рыб, устремляясь в воды Балтийского моря.
С моста свернули влево, и от речной набережной перешли к домам, тесно поставленным друг к другу, словно при строительстве им не хватало земного пространства. Огромные каменные лестницы вели вверх, к дверям необъятной величины, будто предназначенным для прохода гигантских зверей или великанов.
Перед парадными стеклянными дверями университета, оказавшегося низким двухэтажным зданием, уходящим вдаль, в сырую темноту, горел фонарь.
— Пришли! — с усталым удовлетворением произнес Гэмо и снял с плеча изрядно потрепанный фанерный чемодан, собственноручно сработанный в столярной мастерской Анадырского педагогического училища под руководством военрука-столяра Ивана Соболева.
Однако вместо облегчения от сознания достигнутой цели он вдруг почувствовал беспокойство: все оказалось не совсем таким, каким представлялось в воображении и мечтах.
За темным стеклом маячил человек. Гухуге, отличавшийся особой зоркостью, заглянул и сообщил:
— Будто капитан ледокола «Иосиф Сталин».
И впрямь, фигура за дверью сверкала позолоченным околышем капитанской фуражки, и рукава форменной шинели окольцовывались широкими желтыми полосами.
Гухуге нерешительно постучал. Дверь тяжело, медленно, но без скрипа отворилась, и густой низкий голос строго спросил сквозь усы:
— Вы кто такие? Абитуриенты?
Абитуриенты… Такого слова ребята еще не знали. Может быть, это название какого-нибудь народа?
— Мы… Мы — чукчи, — ответил Гухуге.
Страж помедлил и протянул:
— Ах, чукчи! — и дверь медленно закрылась.
Усталые путники несколько минут молча стояли перед закрытой дверью.
— Что же ты! — упрекнул товарища Коравье. — Надо было сказать, что мы приехали учиться. И потом — какой же ты чукча? Ты же эскимос, иннуит!
— Какая разница! — разочарованно сплюнул в сторону Гухуге. — Вот тебе и хваленое русское гостеприимство! Ну что будем делать? Постучим еще?
— Нет, — решил Гэмо. — Стучать больше не будем. Где-нибудь скоротаем ночь. Этот человек — швейцар! Страж!
— Видимо, первые такие стражи приглашались из Швейцарии, — предположил Коравье, который готовил себя в историки.
Швейцар-адмирал за стеклом с настороженным любопытством посматривал на ребят, пока они не отошли подальше от негостеприимной стеклянной двери.
Здешний дождь отличался тем, что весь окружающий воздух был пронизан, пропитан влагой, сочащейся отовсюду. Привычных, обыкновенных капель не было. Потолкавшись на набережной, остерегаясь углубляться в каменные ущелья улиц, ребята пристроились под египетскими сфинксами напротив Академии художеств.
