Уильям Бойд - Броненосец
Пока Лоример просматривал в холле почту, из-за входной двери леди Хейг слышалось громкое ворчанье телевизора. Для него — счета и одно письмо (он узнал почерк); «Сельская жизнь» для леди X.; что-то из Франкфуртского университета для «герра доктора» Алана Кенбарри (соседа сверху). Лоример просунул журнал под дверь леди Хейг.
— Это вы, Алан, шалопай этакий? — раздался ее голос. — Вы разбудили меня сегодня утром.
Он изменил голос:
— Это я… гм, Лоример, леди Хейг. Думаю, Алана нет дома.
— Я еще не умерла, Лоример, дорогой мой. Не стоит беспокоиться, дружок.
— Рад услышать. Спокойной ночи.
Журнал с некоторым трудом втащили внутрь, и Лоример зашагал по лестнице вверх, к своей квартире.
Захлопнув за собой дверь, услышав, как сомкнулись новые замки из алюминия и резины, он мгновенно ощутил внутри себя спасительное расслабление. Ритуальным жестом он возложил ладонь поочередно на три шлема, стоявшие на столике в прихожей, осязая кожей их древний металлический холодок. Вот нажаты кнопки, щелкнули выключатели, зажегся мягкий свет, и в комнаты, вслед за его бесшумными шагами по грубому угольно-черному ковру, прокрался шопеновский ноктюрн. На кухне Лоример налил себе немного ледяной водки и вскрыл письмо. Внутри оказался поляроидный снимок, а на обороте бирюзовыми чернилами было написано: «Греческий шлем. Ок. 800 г. до н. э. Великая Греция. Твой с особой скидкой — всего за 29 500 фунтов. С сердечным приветом, Иван». Лоример разглядел фотоснимок — шлем был великолепен, потом снова положил его в конверт, стараясь не думать о том, где бы достать эти 29 500 фунтов. Взглянув на часы, он понял, что у него есть еще час свободного времени, прежде чем нужно будет собираться для предстоящей вечеринки и спешить в «Форт». Он вынул из ящика «Книгу преображения», разложил ее на столе и, взяв ручку, приготовился писать, потягивая крошечными, мертвящими губы глотками жидкость из стакана. Какое местоимение ему выбрать на этот раз, раздумывал он. Распекающее, увещевающее второе лицо единственного числа — или более прямодушное, исповедальное первое лицо? Он колебался между «ты» и «я», настраиваясь на нужный лад. Сегодня — рассуждал Лоример — он не совершил ничего неподобающего или предосудительного, так что в суровой беспристрастности не было нужды: ну, так пусть это будет «я». «379, — вывел он мелким аккуратным почерком. — Случай с мистером Дьюпри».
379. Случай с мистером Дьюпри. Я всего один раз разговаривал с мистером Дьюпри, когда звонил ему договориться о встрече. «Почему Хогг не приходит? — спросил он нервно, как разочарованный влюбленный. — Он ведь уже достаточно позабавился?» Я отвечал, что мистер Хогг — человек занятой. «Передайте Хоггу, чтобы он сам пришел, или все отменяется», — сказал он и повесил трубку.
Я обо всем доложил Хоггу, и тот состроил болезненную гримасу презрения и отвращения. «Уж не знаю, зачем я беспокоился, зачем силы тратил, — сказал он потом. — Он же просто уселся мне на ладонь, — продолжал Хогг, вытянув вперед широкую ладонь, мозолистую, как у арфиста, — уселся на корточки и штаны вдобавок спустил. Закончи-ка ты это дело, Лоример, дружище. Мне надо рыбу покрупнее разделывать».
Я не был знаком с мистером Дьюпри, поэтому, полагаю, мой шок был так непродолжителен: все еще тревожно думать об этом, но уже не настолько. Мистер Дьюпри всегда существовал для меня лишь в качестве голоса по телефону; им ведь Хогг занимался — один из тех редких случаев, когда Хогг сам «совершал вылазки на рынок», как он любит выражаться, чтобы пощупать, что там и как, подержать руку на пульсе, — а затем он передал все это мне. Потому-то я ничего не почувствовал, или, вернее, тот подлинный шок, который я испытал, оказался столь кратким. Мистер Дьюпри, которого я повстречал, уже стал вещью — правда, вещью неприятной, но если бы вместо него там висела освежеванная коровья туша, или, скажем, если бы я увидел там кучу дохлых собак, я бы расстроился не меньше. Или меньше? Пожалуй, что нет. Но с мистером Дьюпри, с живым человеком, я никогда не соприкасался; помню только его настойчивый голос в телефонной трубке; для меня он оставался просто именем в папке, всего лишь пометкой об очередной деловой встрече.
Нет, я не считаю себя человеком холодным; наоборот, я-то как раз теплый, может быть, в этом и заключается моя беда. Но отчего тогда я не потрясен и не расстроен тем, что увидел сегодня, в большей степени? Сопереживания мне не занимать, меня скорее тревожит собственная неспособность испытывать к мистеру Дьюпри сколько-нибудь продолжительную жалость. Неужели моя работа, та жизнь, что я веду, наделила меня эмоциональной реакцией перетрудившегося санитара, бегающего с носилками по полю боя, пересчитывающего мертвецов, видя в них лишь очередной тяжелый груз? Уверен, что нет. Однако случай с мистером Дьюпри — нечто такое, что никогда не должно было произойти со мной, не должно было войти в мою жизнь. Хогг отправил меня доканчивать его дело. Но знал ли он, что нечто подобное может случиться? Быть может, он подстраховался, послав вместо себя — меня?
Книга преображения
В «Форт» Лоример отправился на такси. Он знал, что будет много пить — все будут много пить, как обычно происходит на этих нечастых вечеринках, когда все сотрудники в сборе. Иногда, если он много выпивал, ему удавалось заснуть ночью, но это срабатывало не всегда — иначе бы он непременно окунулся в алкоголь с головой. Иногда, наоборот, опьянение держало его на взводе, в тревожном возбуждении, а мысли мчались, как поезд.
Вылезая из такси, он увидел, что «Форт» светится — весь светится огнями в этот вечер: прожектора выхватывали из темноты все двадцать четыре этажа. У ворот, под аквамариновой неоновой вывеской («Форт Надежный» — крупным, жирным классическим шрифтом) стояли трое важных, в форме с золотыми позументами, швейцаров. Должно быть, в директорском зале затеяно что-то грандиозное, подумал Лоример, — не для нас же, простых смертных, все это. Его проверили и направили через кулуары к эскалаторам. Третий этаж, «Порткаллис-Суит». Ему рассказывали, что на двадцать четвертом этаже находится огромная кухня со своим шеф-поваром. Кто-то говорил, будто кухня эта потянула бы на трехзвездочный ресторан; скорее всего, так оно и было, — сам-то он никогда на такую высоту не поднимался. Вначале он почувствовал сигаретный дым, а потом, услышав обрывки слишком громкого разговора и дружный мужской смех, ощутил ту атмосферу мгновенного электрического возбуждения, которую всегда создавала бесплатная выпивка. Лоример надеялся, что и сюда, к «черни», проникли какие-нибудь бутербродики. Он только сейчас вспомнил, что из-за мистера Дьюпри пропустил обед, и почувствовал голод.
* * *Димфна наклонилась потушить сигарету, и на мгновенье стали видны ее груди. Маленькие, с бледными острыми сосками, отметил Лоример. Ей бы не следовало носить такой низкий…
— Он зол как черт, — с видимым наслаждением уверял Лоримера Адриан Боулд. Боулд — бывший инспектор полиции, масон и целеустремленный поборник порядка — был старейшим членом их коллектива. — У него из ушей так пар и валит. Конечно, Хогга не раскусить. Такая властность, такая выдержка…
— А пар из ушей — разве не улика? — вставила Димфна.
Боулд не обратил внимания на ее слова.
— Он бесстрастен, Хогг. Скала, а не человек. Скуп на слова, даже когда зол как черт.
К Лоримеру обратился Шейн Эшгейбл, на его квадратном лице читалось фальшивое участие:
— Не хотел бы оказаться на твоем месте, старина.
Лоример отвернулся в сторону, внезапно ощутив в горле кисловатый привкус накатывающейся тошноты, и в поисках Хогга обвел взглядом заполоненное людьми помещение. И следа нет. Он заметил, что в дальнем углу к резному сосновому помосту прилаживают микрофон, и, кажется, различил посреди толпы сияющих подчиненных промасленную, светлую с проседью, шевелюру сэра Саймона Шерифмура, председателя и главного исполнительного лица «Форта Надежного».
— Еще чего-нибудь выпьешь, Димфна? — спросил Лоример, чувствуя потребность в каком-то действии.
— Что ж, спасибо, славный Лоример. — Димфна вручила ему свою пустую рюмку, теплую и чем-то выпачканную.
Он стал проталкиваться и пробираться сквозь выпивающую толпу: все пили жадно, поспешно, держа рюмки близко ко рту, словно кто-то мог внезапно отобрать их, конфисковать выпивку. Теперь он мало кого знал из этой толпы: от знакомцев его прежних дней в «Форте» остались единицы. Это было сборище юнцов лет от двадцати до двадцати пяти (стажеры?), в новеньких костюмах, кричащих галстуках, с веселыми раскрасневшимися лицами. Пятница, вечер, завтра не надо на работу: они станут резвиться и бухать, а к полуночи вдрызг надерутся. Женщины все поголовно курили, держась в обособленном меньшинстве, пересмеиваясь с кучковавшимися вокруг них мужчинами, — уверенные в себе, желанные. Лоример с раскаянием подумал, что, наверное, был не вполне справедлив к…
