Пётр Кожевников - Две тетради
В поле мы гуляли, пока было солнце. Потом пошли по домам. Сейчас в школе масса зачётов — надо готовиться. В училище на носу экзамены. А я пришла и не могу ничего делать. Сижу, смотрю в окно, но Толи не вижу. А мне так хочется побыть с ним ещё. Вчера получила письмо от Севы. Думала ответить сегодня, а что писать? Я разлюбила его. Хочу поговорить с Мамой. Может быть, Мама подскажет, что делать?
Двадцать восьмое мая.
Из дневника Миши.
После занятий я ходил к Ромину. Он — руководитель нашего ансамбля. В этом году заканчивает училище. Отмаялся три года, а теперь понял, что его призвание — музыка, а не профессия столяра, которую он терпеть не может. На гитаре Вадим играет отлично, а вот поёт слабо — нет голоса. Вообще он отличный парень. Сам хоть и хилый, но очень самостоятельный и держится всегда с большим достоинством. Очень любит кого-нибудь осмеять. Но когда смеётся сам, то глаза серьёзные. Они у него такие, будто олово расплавлено, а туда добавлена горчица. Я относил Вадиму порнографический журнал, из которого он хочет переснять один кадр, а мне на этот снимок не очень приятно смотреть. Журнал цветной, шведский. Я отнял его ещё два года назад у одноклассника, когда тот показывал журнал в классе.
У Ромина мне понравилось. В его комнате стоит только шкаф и раскладушка, а у окна — стереомагнитофон. Половина шкафа занята плёнками. Вадиму очень повезло с соседями. Когда я спросил, не ругаются ли жильцы, что у него громкая музыка, он сказал, что соседи иногда кричат, чтобы он сделал погромче. А летом перед его окнами танцуют.
Вадим достал на время американские стереонаушники. Он дал мне в них послушать музыку, и она зазвучала сильнее и правдивее. Вообще я очень люблю слушать музыку. Наша музыка — искусство будущего. Она принадлежит нам, потому что мы идём в будущее. Мы встанем на места наших отцов, а они — на места дедов… Когда слушаешь музыку, то перед тобой открывается совершенно другой мир. Иногда он не очень красив, не очень справедлив, но всегда искренен. Он чужой, но близок нам. В нём мы переживаем чьи-то судьбы. Чужие, но близкие. Они сложны и кажутся недосягаемыми, но ты попадаешь в них и живёшь какие-то мгновения единым целым с ними. И когда музыка становится возвышеннее всего на свете, то моя ещё нерастраченная любовь встречается с её потоком, вышедшим из берегов человеческого сознания. И музыка затопляет самые глубины моей души, в которые не проникает никто. О которых никто не догадывается. О которых никто не думает. Я не понимаю текста многих песен, но они никогда не обманывают меня. Я чувствую их, и верю, и иду за своей музыкой туда, куда она ведёт меня. И от неё зависит, останусь ли я жив или погибну. Она — вечна! Я — смертен! Но я не боюсь смерти в глубинах своей музыки. Может быть, когда погибну, то опущусь на самое дно этого величества и увижу всю красоту до предела. Захлебнусь этой красотой. Иногда, когда слушаешь, тебя охватывает внутренний ритм, если танцуешь, то всю музыку сжирает твоё возбуждённое тело. Я предпочитаю слушать не дёргаясь. Просто весь замираю, когда слушаю. В нашей музыке всё настоящее. Такое, как есть. Она — разная. В одной я вижу нависшие надо мной дома, которые вот-вот раздавят меня, и не будет слышно даже хруста. Они смеются надо мной. Стёкла в их окнах блестят как обнажённые зубы. Я вижу вооружившихся наркоманов, которые бросаются и зверски убивают в своём разрушительном беспамятстве. Вижу сексуального маньяка-садиста, терзающего девчонку, и тело, истосковавшегося по тому, чего никогда не знало. Вижу самоубийство, тонущее в крови, и насилие, смеющееся в своей бесчеловечности, и сожжённые напалмом тела. Вижу порождённый безумным человеческим гением гриб, нависший над планетой, над испуганными, остолбеневшими в последнем миге ужаса лицами землян. В других музыкальных вещах меня поражает свежесть цветов, первый раз подаренных девушке, и невольно подслушанное признание в любви — истеричное, но такое, как все мы, как наше поколение. Меня поражает искренность чьей-то исповеди, поведанной мне моей музыкой.
Двадцать восьмое мая.
VI
Сегодня получила письмо от Всеволода. Спрашивает, почему я молчу? Пишет, что очень соскучился по мне. Не дождётся нашей встречи. Жалеет, что мне мало лет, а то бы поженились.
Мы познакомились с ним в деревне, куда я почти каждый год ездила к бабке на все каникулы. Он приезжал из Петрозаводска к дяде, дом которого стоял рядом с нашим. Сейчас вот вернулся из армии. Хотя я его больше не люблю — интересно, какой он стал. Ему уже двадцать два. Говорила о нём с Мамой. Она сказала, ни в коем случае не писать, что я его разлюбила. Сева покончит с собой, если прочтёт такое письмо. Я хотела ему написать так, как и раньше, но всё время представляла написанное и зачёркивала. Переписывала четыре раза. Отослала.
Вчера ночью я была у Толи. Когда ушла, Мама уже спала, а с ним я договорилась, что в два часа он мне откроет дверь. Толя живёт с родителями в квартире, как наша. Отец очень пьёт. Мать работает на одном заводе с отцом. Она тоже маляр. Толя провёл меня а к себе. Мы просидели до пяти часов. Он только клал голову мне на колени, но ни разу не захотел меня поцеловать. Странный какой-то! Вообще я обратила внимание на то, что он очень ограниченный человек. Толя кончил восемь классов. Работает на почте. Развозит на мотороллере корреспонденцию. В вечернюю школу не ходит. Часто выпивает. А говорить с ним неинтересно. Мы обычно молчим.
Двадцать девятое мая.
Из дневника Миши.
Сегодня была практика. У нас так сделано: полнедели теория, к полнедели — практика. Мастерскую нам сделали на территории фабрики — экспериментальная группа.
Когда шли с фабрики, в проходной заловили Молчанова. Он рассовал струны по карманам и часть положил во внутренний карман пиджака. А они возьми и выскочи чуть не в нос бабке, проверявшей пропуска. Ворует вообще вся группа. В основном струны — их нигде не купишь, а здесь завались. Ещё берут звукосниматели для электрогитар, чехлы и даже корпуса (их подсовывают под вторые ворота). А по сути, прут всё подряд. Когда Молчанова вели к начальнику караула — он чуть не плакал. Молчанов очень толстый, а рожей похож на хомяка. Весь в веснушках. Парень он тихий, домашний, ворует тоже тихо, а тут вот попался. Теперь его как-нибудь накажут, а ему и так достаётся в группе почти от всех и ни за что. А кличку ему дали: «Солёные яйца».
Двадцать девятое мая.
VII
Я поняла, что не люблю Толю. Он красивый — а мне не нравится. Его глаза, по которым все сходят с ума, кажутся мне твёрдыми и плоскими. В него влюблены все девчонки, а он любит только меня. Толя сказал мне об этом сегодня. Хотел поцеловать. Я не дала ему это сделать. Не могу целоваться с тем, кого не люблю.
Ко мне заходила Маринка — она беременна. Не знает, что делать. Говорит, что часто в первый раз аборт делать нельзя. Она сказала обо всём Сашке. Он согласен жениться. Но главное в том, что теперь вся её жизнь ограничится ребёнком. Об учёбе будет нечего и думать.
По-моему, ей надо любым способом избавиться от ребёнка.
Тридцатое мая.
Из дневника Миши.
Сегодня после занятий нас с Лашиным оставили натирать пол в актовом зале. Мы опоздали на линейку, а опоздавших всегда заставляют что-нибудь делать. Мы натёрли быстро и пошли в вечернюю школу. По дороге Васька сказал, что у него есть рубль. Мы пошли к дневной школе, которая напротив училища, и натрясли у ребят пятьдесят копеек. Купили бутылку портвейна. Пошли к Ботаническому саду. Там перелезли через забор. Устроились в беседке, которую знает вся наша группа. Вся беседка исписана именами мальчишек и девчонок, словами «любовь» и разными ругательствами. Сделаны даже рисунки с пояснительными надписями. Я не понимаю, зачем ребята это делают. И когда Васька достал нож, я ему сказал, чтобы он ничего не писал.
Вообще, странно. Вот Васька. У него чистые, просто прозрачные голубые глаза. Щёки румяные, даже кажется, что у него всегда повышенная температура. Его и зовут в группе «Машей». А он сейчас хотел написать или нарисовать какую-нибудь гадость. И ведь главное в том, что в голове у него всё это уже было представлено. Как-то нелепо. И кто, смотря в его прозрачные глаза, поверит, что Васька ворует с фабрики, что Васька стреляет из поджиги голубей и что ругается он как потерявший разум пьяница.
А в группе он комсорг.
Тридцатое мая.
Из дневника Гали.
Только что у меня были Маринка с Сашкой. Тащили на свадьбу. А я не пошла. Как это так? Брат и сестра?! Двоюродные, правда, говорят, что во Франции это модно, но только представь — брат и сестра?! Сейчас я понимаю, почему всё так странно у них было. Как ни приедешь, они каждый раз будто из постели. Олег одет наспех, рубашка не заправлена, брюки часто не застёгнуты, потный, глаза бегают, и было в нём всегда что-то неприятное, даже страшное. Смотрит на тебя так, будто ты перед ним голая, — я даже стеснялась. А чего ходила к ним, не знаю. И Светка тоже всегда в одном халате и лицо недовольное. А на диван садишься, смотришь — покрывало измято и на нём то лифчик, то трусы Олега валяются. Как их родители не убили?! Свадьбу играют! А если бы Светка не забеременела, что тогда? Так бы втихаря и жили. Теперь будут скоро с коляской ходить. Прямо сон страшный.
