Андрей Башаримов - Пуговка
Мальчик подошел к ней и погладил по руке со вздувшимися венами.
– Бабушка, тебе ничего не болит?
– Нет, соколик, нет. Ничаго не болит, ничаго… Скокни лучше, мою палку приняси…
– Хорошо, бабуленька, сейчас!
Мальчик забежал в комнату. Он подошел к письменному столу, присел на корточки, открыл створку, извлек завернутый в пожелтевший газетный лист охотничий нож с козьей ножкой. Он задумался и отложил его в сторону. Протянул руку – вынул мотки разноцветной проволоки, кусок липучки, ученические тетради, книгу "Таинственный остров", три тонких полоски жевательной резинки, надорванный лист бумаги в клетку, исписанный наклоненными влево буквами; снизу листа в три ряда стояли вертикальные черточки. Он осторожно положил его себе на колени и прочитал, беззвучно шевеля губами:
"Теперь мне кажется, что все безнадежно. Все. Шепот колоколен, размытая осенним ненастьем прелая скирда, шеренги погруженных в сумеречные глазницы оконных провалов глаз, тьма за окном, ночь. Hочь не загадочна и не мрачна, она обыкновенна и столь же обрыдла как и белый день. И отчего-то именно она служит источником слепого вдохновения, вырывая из бульканья воспаленной глотки обрывки слов, фраз, запечатлевая литеры на куске обойного рулона. Я смотрю на нехитрую обстановку конуры, что служит мне пристанищем, на молчаливое согласие изорванного дивана, на упрямство твердой как камень подушки, на пустоту геометрии стен. И ничего нет. И никого. А с яркой журнальной обложки подмигивает и щурится великолепными видами вычурный и недоступный Милан – лица рекламных статистов напряжены, взгляд холоден и встревожен. Словно лицо среднерусского богатыря, – оно естественно лишь миг, до первого же внимательного осмотра дешевого позерства фигуры, неестественности гримасы, претендующей на улыбку, прищура рыжих ресниц. "Все ли безнадежно?" – спрашиваю я у прошлого. Прошлое молчит в ответ. Ему не нужны вопросы. Оно ушло безвозвратно. Ему никто не нужен. И я обращаю взгляд на будушее, но и оно хранит молчание, ибо еще не наступило. И наступит ли? Перебежит ли улицу судьбе? Тогда я закрываю глаза. Я чувствую миг, я слышу его голос. И голос его – сама жизнь. И ветер, с остервенением бьющийся в окно, кленовые листья цвета золота, вальсирующие в паре с ветром, что вихрем налетел с залива, и звуки спящего города, и жданный голос в телефонной трубке, и робкое прикосновение солнца, и стылая размеренность утра.
Мамочка, бабушка, братик, пожалуйста, простите меня за все. За все те страдания, что я вам причинил. Я не могу так больше жить. Я не могу больше бороться. Это сильнее меня. Жизнь для меня превратилась в ад. Я смотрю на это утро, я точно знаю, что оно мое. Мое. Впервые за все эти годы я ощущаю это. Впервые я чувствую, что наконец живу. Мое тело всегда мешало мне, оно мешало мне своими позывами, своими болезнями, своими склонностями, оно мешает мне и сейчас, но слава богу, это сейчас закончится. Я знаю, что придет время и мы встретимся.
Не вините никого. Во всем виноват я сам. Я буду вечно любить вас.
Юра"
Мальчик закончил чтение, взял с полки огрызок карандаша и, сосредоточенно насупившись, зашептал: "Вот и еще одна палочка…" Он добавил к длинному ряду вертикальных черточек еще одну и чуть улыбнулся.
– Ну сколько можно тебе ждать? – послышался за спиной голос бабушки.
Он быстро повернулся, заслонив телом сложенные на полу принадлежности и замахал на бабушку руками:
– Ну что ты ползаешь? Что ты ползаешь? Иди! Иди! Сейчас я приду!
– Мне палочка нужна, – голос бабушки дрогнул.
– Иди! Сейчас я тебе принесу. Сейчас! Ну иди же!
Бабушка медленно притворила дверь.
Мальчик быстро убрал все на место и закрыл створку стола, прислонив к ней стул. Снял пижаму, натянул на себя спортивные штаны и футболку, вступил в тапки, и, прихватив палку с резиновым набалдашником, прошел на кухню.
Бабушка сидела в дальнем конце стола.
– Чай уже весь остыл… Но я тебе подогревать не буду больше, уморилась вся с тобой… Как хорошо, когда ты в школе, ой, хорошо… Раз – и поднялся. А как выходные – расчихвощиваешься совсем…
– Зато в школу я вовремя всегда прихожу, – сказал мальчик.
– Э… кабы не я поднималась раненько, еще неизвестно… А Аленка вчера твоя припозднилася, я с ей в коридоре столкнулась, поздоровалась, правда, проказница этакая, а я ее пожурить и забыла…
– Аленка опоздала? А почему? – Мальчик отхлебнул чай.
– А бес ее знает! Не ведаю я… Вот ты к ней в гости сходи сегодня, пока мама спит… Мне хоть спокуй дашь… Что ж это за ребенок… Ну как выходной – уморит… Ах-ах!
На кухню зашел большой рыжий кот и, сонно потянувшись, опустил морду в глубокое блюдечко с водой.
– Вот и Филю с собой возьмешь…
Мальчик подошел к бабушке и погладил ее по седой голове.
– Бабушка, а, бабушка…
– Ну что тебе еще? – Бабушка прижала его к себе.
– А можно у тебя что-то спросить? – Мальчик заглянул ей в глаза.
– Ну спрашивай.
– А ты честно ответишь?
– Отвечу.
– Честно-честно?
– Ой, не томи, отвечу-отвечу…
– Бабушка, а куда твой наган подевался? Его Юрка тогда взял?
Бабушкино лицо побелело, она оттолкнула мальчика от себя.
– Господь с тобой! Свят, свят, свят… Ты что такое говоришь? Господи ты боже мой! Надя! Наденька! Надя! Надя! Ходино сюда! Наденька! – тонким высоким голосом запричитала бабушка.
Мальчик схватил обеими руками кота, бросился на коридор, и, хлопнув дверью, стремглав помчался вверх по лестнице.
***
Алеша поднялся на цыпочки и нажал кнопку звонка.
За дверью, в глубине квартиры заклекотал звонок.
"Мяяяу…" – недовольно отозвался кот, прижатый к груди.
– Тссс!.. Тихенько, Филя, тихенько, – мальчик погрозил коту пальцем, легко щелкнув его по влажному носу.
Кот вжал голову, прищурив глаза, и затих.
Алеша приложил ухо к холодной мягкой дверной обивке, стянутой крест-такрест цинковой проволокой, схваченной в узлах медными гвоздями с широкими шляпками, зажмурил глаза и, стараясь не обращать внимния на гулкой стук сердца, вслушался в шорохи и поскребывания, доносящиеся из-за двери.
– Мама, там звонок звенел, кажется? – послышался звонкий девичий голос.
– Нет, тебе показалось, маленькая, – ответил ей низкий женский.
– Мам, а бабушка меня обещала в парк сводить!
– Не тревожь сейчас бабушку, она устала, ей еще обед варить.
Алеша услышал, как кто-то протопотал по коридору, негромко скрипнули деревянные щиты, настеленные на пол.
– Мамочка, – звонкий голос теперь был слышен совершенно отчетливо, – миленькая, а скажи, а какую грудь тебе отрежут: правую или левую?
– Вот эту доченька. Какая эта? – женский голос зазвучал строго. – Что ты снова на ладони смотришь? Ты уже взрослая девочка, почему ты право-лево все время путаешь? Так и будешь потом по ладоням всю жизнь определять? Путаться будешь, да?
– Ну, мамочка, ну что ты меня шпыняешь? – захныкала девочка.
– Я не шпыняю тебя, я тебе, между прочим, добра желаю, – женский голос смягчился. – Ох, ты моя девочка ненаглядная, все жилочки-веночки ты мне пересчитываешь… Вот если ты будешь так себя вести, я тебе камушков – не дам. И не допросишься тогда!
– Ну, мамочка… А что же я тогда буду делать? Мне же тоже надо! Ты ведь камушки перекладываешь! А мне? А мне?! – капризно запричитала девочка.
– Что тебе? Мне камушки нервы успокаивают. А ты еще маленькая…
– Ты же только что говорила, что я уже большая! Уже большая я! Ну, пожалуйста… – девочка заплакала.
– Не плачь, плакса, не плачь, выше нос! Будет тебе белка, будет и свисток. Дам я тебе камушков, дам.
– А мне еще красненькие нужны… А еще те, серебряненькие! Дашь? Дашь мне серебряненьких? – всхлипывала девочка.
– Дам, дам… Не плачь, девочка моя, не плачь… А-а-а-а, а-а-а-а, – запел женский голос, – мы везем с собой кота, козлика-собааачку, детку-забияяячку, обезьяну, попугая, вот – компания какая…
– Мамочка, а кто в ней завелся? – спросила девочка.
– Где?
– Ну, в груди. Кто-то плохой?
– Да, доченька – вздохнула женщина. – Злой, нехороший.
– А как его зовут?
– Мастит.
– Мас…?
– Мас-тит.
– А можно еще, пока ее не отрезали, я ее поцелую?
– Ну, поцелуй, поцелуй… Вот…
Алеша встал на цыпочкии и сильно вдавил кнопку звонка. Послышался перезвон. Он не отпускал ее, пока ему не открыла дверь девочка лет девяти, с собранными в косички волосами, в домашнем халатике и светло-синих тапочках.
– Ой, Алешка пришел! С Филей! – она порывисто обхватила его шею тонкими руками с просвещающимися под тонкой кожей разбегами вен и прижалась румяной щекой к его веснушчатому носу. – Заходи, бармалей, заходи! Бабушка нам яишницу с колбаскам приготовит! – Девочка захохотала и потянула его за руку в прихожую.
