Кристофер Бакли - Дебаты под Martini
Кстати, о политиканах… Как тут не помянуть трибунную речь, которая должна бы была прозвучать из уст такого деятеля, метящего в президенты:
«Друзья, я совершил в этой жизни много дурного. Изменял жене, напивался в стельку, падал с лестницы, бил детей, наподдавал собаке, подделывал счета, курил дурь, нюхал кокаин, кололся. Мне придется порвать отношения со столькими сомнительными личностями, дюжине жюри присяжных придется работать сверхурочно, чтобы вынести все необходимые приговоры. Выберите меня, обещаю, что, выходя на балкон Белого дома, я всякий раз буду облизывать палец и поднимать его вверх, чтобы определить, куда дует ветер. Самые лакомые должности я раздам всем своим друзьям и приятелям, не забуду даже тех, по ком давно тюрьма плачет. Мою администрацию постоянно будут навещать прокуроры, так что скучать вам не придется, это уж как пить дать. Теперь несколько слов о наших с вами общих государственных проблемах. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, можете не сомневаться, но не думаю, что тут что-то получится , тут сам черт ногу сломит, слишком все запущено. Тем не менее я хочу стать президентом, очень хочу. Я хочу лимузин и кортеж машин, и чтобы кругом — вспышки фотокамер, и еще хочу большой-пребольшой самолет».
Ей-богу, грех не написать речь для инаугурации такого славного парня.
ДЖОНС[11] ОБЕЩАЕТ, ЧТО ВСЕ БУДЕТ БОЛЕЕ-МЕНЕЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ…
…ОДНАКО ВЕСЬМА ВЕРОЯТНО ПОВЫШЕНИЕ НАЛОГОВ.
Так на чем мы остановились? Ах да, название… Что Карп ждет не дождется…
В какой-то момент я впал в отчаянье. Мое воображение иссякло, и я тупо пялился в пространство, свирепо вытаращив глаза. Я не замечал детей, хотя обычно это происходит, лишь когда они напоминают, что теперь «твоя и мамина» очередь чистить хомяку клетку. (Обычно это самое яркое событие на неделе.) Теперь так и буду сидеть как истукан в кругу веселящихся домочадцев, что-то бормоча себе под нос, совсем как один из психов в фильме «Пролетая над гнездом кукушки». (Читай: психушки.)
— А что если… — буду лепетать я, хватаясь за очередной нелепый каламбур. Как-то вечером миссис Пол приготовила рыбные биточки. Завидев их, я тут же жалобно пробормотал: «Где же вы, киты?» Дело в том, что в одном из рассказов идет речь о… ладно, это уже не принципиально. Люси стала подозрительно ласково со мной разговаривать. Плохая примета: значит, пытается скрыть раздражение. Быть замужем за писателем, похоже, совсем не сахар.
Мой пес Дак, почуяв запашок неудачи, исходивший от моей персоны, даже не подходит к факсу, хотя его любимая игра — выдирать штепсель из розетки. Эту изощренную забаву он устраивает себе дважды в неделю, а потом с удовольствием слушает, как я распекаю по телефону своих корреспондентов — за то, что их факс ни черта не работает.
И вот однажды, погрузившись в полную безысходность, я вспомнил про свой первый рассказ, опубликованный в «Нью-Йоркере». Это был знаменательный для меня день, день дебюта.
Речь в нем шла о том, как Клинтон и Буш помаленьку надираются во время предвыборных дебатов. Назывался он так: «Дебаты под мартини». И в какой-то миг меня вдруг осенило: это же то, что мне нужно!
Знаю, знаю, глупо устраивать шум из-за такой ерунды. Однако на этот раз Карп оторвался от томика Достоевского и задумчиво произнес: «Гм. Пожалуй». Люси облегченно вздохнула, порадовавшись, что у нее на руках, как прежде, двое детей, а не трое. Даки снова веселится напропалую, лишая меня контакта с внешним миром.
В названии этом, разумеется, нет ничего примечательного. Разве что «мартини», некоторые (а вдруг повезет?) могут подумать, что это сборник рецептов алкогольных напитков. Но зато, выбрав именно это название, я смогу отдать посильную дань уважения журналу «Ныо-Йоркер», которому обязан чрезвычайно многим. Я благодарен его сотрудникам, и в первую очередь главному редактору Тине Браун, баловавшей меня гораздо большим вниманием и добротой, чем я заслуживал, это тронуло меня до глубины души. «Нью-Йоркер» и сейчас остается образцом высокого профессионализма и добросовестности (чего стоит одна проверка реалий). Мне посчастливилось работать с уникальными редакторами. Рик Хартсберг, Чип Макгрэт, Дебора Гаррисон, Дэвид Кун, Крис Кнутсен, Генри Файндер, Сьюзан Меркандетти и Хал Эспен. Звездная команда, точнее не назовешь.
Отдельное спасибо Гарри Эвансу, рискнувшему издать мою очередную книгу, и соответственно — Бинки Урбану, заставившему Гарри раскошелиться.
Я сердечно благодарен (о, господи, свершилось! Вот она, заветная речь в духе «я хочу поблагодарить всех членов Академии») всем редакторам, которых я донимаю уже двадцать лет, за искренность и неиссякаемый энтузиазм. Клею Фелкеру я обязан первой своей публикацией, распахнувшей передо мной двери других журналов. Фелкер из породы тех редакторов, которые будят вдохновение и щедро дарят грандиозные находки и которых потом с благодарностью вспоминаешь всю жизнь. Судьба подарила мне возможность (это не «высокий штиль», а констатация факта) сотрудничать — учась у них мастерству — с теми, кто сделал «Эсквайр» легендарным журналом. Вот эти славные имена: Байрон Добелл, Дон Эриксон, Раст Хиллз и Гордон Лиш.
Разнокалиберные мелочи, собранные в этой книжке, уже печатались в ряде журналов и газет, в том числе в «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Уолл-стрит джорнал», «Регардис», «Эсквайр», «Форбс-ИФГ», «Конденасттревелер», «Вог», «Аллюр», «Американ хелс» и «Аркичектрел дайджест». Но кое-какие вещицы публикуются впервые. На этом настоял Карп. Теперь уж его никто не заставит тиснуть на обложке очень солидное и очень заезженное слово «избранное».
Было бы верхом неблагодарности и неприличия не отдать должное моему боссу в «Форбс-ИФГ», дорогой редакции, ставшей мне родным работным домом, теплом и уютом которого я наслаждаюсь уже более пяти лет. Спасибо тебе, Боб Форбс, за памятные даты и события, за поддержку и дружбу и, наконец (в смысле — особо), за упоительные часы, проведенные над «Горцем». Боссам не положено быть такими добрыми, а рабочему времени — таким веселым. Огромное спасибо и его братьям Стиву, Тиму и Кипу, которые тоже мне помогали и всячески меня поддерживали.
Упомяну и Джеффри Нормана, давнего моего коллегу и приятеля, еще со времен нашей службы в «Эсквайре». Теперь он старший редактор в ИФГ. Мы с Джеффом порой устраиваем «летучки» по три-четыре раза на дню, и всякий раз я ухожу из его кабинета преображенный, обогатившись еще одной каплей мудрости и целой канистрой спокойствия. Долгие годы Джефф оказывался моей первой жертвой, именно его я изводил чтением почти всех собранных под этой обложкой опусов. Мне нечем отплатить этому великомученику за его подвижничество. Я могу лишь сказать: «Ладно, бери еще две недели отпуска и поезжай в свою Новую Зеландию».
Книгу я посвящаю маме и папе. Вообще-то я собирался посвятить им первую же свою книгу, но пока я ее писал, погиб Джон Леннон, и я, естественно, посвятил ее Джону. Вторую я тоже хотел посвятить им, но тут меня угораздило жениться, и я посвятил ее Люси. На третьей заболел мой друг Реджи Ступс, и я пообещал, что обязательно посвящу ее ему. Мало-помалу подоспела четвертая, но они как раз тогда со мной не разговаривали — в приличных семьях такое случается, даже в очень приличных. Довести ее до публикации мне тогда здорово помог мой друг Джон Тирни, и я был просто обязан посвятить ее ему. Потом мы с Джеймсом Макгиром написали пьесу об Эдмунде Кэмпионе[12], а ее взяли и напечатали. Я сразу вспомнил о своем должке, но тут в Сальвадоре отправили на тот свет семерых пастырей-иезуитов. И я, разумеется, почтил посвящением их.
На этот раз никаких «но». Книга будет посвящена родителям, в знак благодарности и любви, только им. Даже если до ее выхода кто-нибудь (не важно кто) получит пулю в лоб или заболеет раком. Да, только маме и папе. Ведь это они смеялись над моими первыми сатирическими шедеврами.
Вашингтон, Ди Си
15 мая 1996 г.
P.S. Часа через три после того, как я отправил книгу в издательство, скончался мой близкий друг, Ричард М. Кларман. Мои родители так долго дожидались моей признательности, что я ни за что не отступлю от своего решения. Если бы не этот обет, книга эта была бы посвящена Дику и его жене Ширли, которые стали мне вторыми родителями.
Аперитивы
Гостеприимный ад
С тех пор как семейка наша обретается в Вашингтоне, где летом — сплошная маета и духота, мы с женой, схватив в охапку детей и пса, уезжаем на это время поближе к прохладе, в Мэн[13]. За это бегство мы вынуждены расплачиваться: а) тем, что нас дразнят ярыми республиканцами, б) тем, что все разом вдруг решают нас навестить. В этом сезоне чудовищная жара спровоцировала бум визитеров, как старых друзей, так и новых, и я уже успел постичь одну непреложную истину: самые прекрасные слова в английском языке — «старик, ты похудел», а самые ужасные — мы сможем погостить всего недельку".
