Юрий Азаров - Подозреваемый
Каждый день превращался для меня в пытку. Всякий раз, вбегая в квартиру, я в тревоге заглядывал в мамину комнату: жива и слава богу! Жанна со мной почти не разговаривала. Приходила поздно, уходила рано. Все шло к страшному завершению, которое не заставило себя ждать. На Новый год нас пригласили соседи этажом выше. Я сказал Жанне: "Давай и мать захватим, пусть посидит в уголочке…" Эх, Жанна как вскинулась: "Это мой любимый праздник, ты и его хочешь отравить…" Когда в третьем часу ночи мы вернулись домой, мамы в живых уже не было: она выбросилась с шестого этажа, замотав голову оренбургским шерстяным платком. Так и лежала на снегу, сжавшись в комок. Тогда впервые меня стали подозревать в убийстве собственной матери. Участковый, затем следователь и судмедэксперт допрашивали меня как главного виновника смерти. Я объяснял, что не выходил из квартиры моего соседа, на что, впрочем, сосед возразил: "Как же, выходил, Аркашка напротив постучался, и мы к нему на пяток минут заскочили, хватили по рюмашке и назад к себе…"
— Зачем же скрывать такого рода факт? — спросил следователь.
— Я не скрывал. Я просто забыл.
Допросы, обследования, расследования длились почти до утра. Утром я поехал в морг, нашел мать и проплакал у ее тела до тех пор, пока сторож не выпроводил меня вон и не отвел к поджидавшему на улице таксисту…
А на похоронах Жанна вела себя как любящая и покорная невестка, плакала, была внимательна ко мне и ко всем гостям. Со мной же что-то случилось непонятное, какой-то сдвиг произошел в моей душе, хотелось реветь, а слез не было, душа наполнилась пустым холодным безразличием.
Жетон на обратный путь
Моя тетка сразу после похорон перед самым своим отъездом сказала:
— Смотри, не расходись с Жанной.
— Откуда ты взяла это?
— Знаю. Еще не известно, как каждый из нас кончит в этой жизни. А Жанна любит тебя…
Я, возможно, и не расстался бы с Жанной, если бы не "Сиреневые тетради". Об этих тетрадях я узнал в первый же день нашего знакомства, которое до сих пор остается для меня таинственной загадкой. Тогда мне позвонил мой старый приятель Бакшеев:
— Приходи в гости. Ты увидишь восхитительную женщину, которая очень скоро будет моей женой.
Не успел я переступить бакшеевский порог, как ощутил в груди необъяснимое волнение: на меня глядела синеокая фея. Все, что может быть загадочно-очаровательного в женщине, было в ней: глаза светились волшебным теплом, полные большие губы чуть приоткрыты, точно демонстрируя мне жемчуг зубов, роскошные каштановые волосы тяжело покоились на обнаженных загорелых плечах. На ней был прозрачный из тонкого крепдешина батник, а талия настолько узка, что казалась скорее произведением искусства, нежели частью человеческой фигуры.
Бакшеев наблюдал за моей растерянностью:
— Наповал, Жанна! Что я говорил тебе, старик?
— Чем же занимается такое эфемерное существо? — спросил я несколько вольно, чтобы скрыть свою растерянность.
— Она изобрела, брат ты мой, "Сиреневую тетрадь" — это новый жанр отечественной публицистики…
— Публицистический коллаж, — пропела фея, приглашая меня в комнату.
— Кстати, это близко твоему синтрансу, — заметил Бакшеев и пояснил для своей подруги: — Виктор пытается соединить живопись, философию, публицистику и психологию, и все это назвал синтезом трансцендентального искусства — синтранс!
— Как интересно, — улыбнулась Жанна. — А вы профессиональный художник или любитель?
— Скорее профессиональный, — ответил я.
— То есть у вас есть художественное образование?
— Он Строгановское закончил, — ответил за меня Бакшеев. — И худграф…
— Ой, как интересно, — снова в той же тональности пропела фея и тут же спросила: — А вы научите меня рисовать? Ну несколько уроков?
— Как господин Бакшеев скажет, — улыбнулся я, втайне радуясь ее просьбе.
— Господин Бакшеев скажет, — ответила Жанна, несколько фамильярно похлопав своего друга по плечу. Эта фамильярность меня немножко смутила, но ее тепло, очарование тут же смыли напрочь мою смущенность, и через несколько секунд она уже весело рассказывала о том, что сегодняшний своеобразный век, целомудренный и развращенный одновременно, можно отразить смелым отбором существенных фактов и аргументов из всех видов знаний. — Моя "Сиреневая тетрадь" — это стриптиз в обнаженном обществе. Это мой поиск идеала. Вы кто по гороскопу?
— Близнец.
— Ура! — закричала Жанна и захлопала в ладоши. — Как все сходится. Вы обречены всю жизнь искать идеал.
— Все мы ищем идеал, — сказал я. — Сегодня, правда, иметь идеал немодно, дескать, утопия!
— Какой бред! — выпалила Жанна. — Без идеала нет ни жизни, ни искусства, ни любви.
Мне показалось, что голос ее при последнем слове чуть дрогнул: какая-то незаметная теплая волна прокатилась по комнате, небрежно зацепила Бакшеева и нежно коснулась моей щеки. Бакшеев в разговоре почти не участвовал, а наш спор становился до неприличия задиристым и веселым. Я поднялся и стал откланиваться. Жанна встала и с жестокой неколебимостью сказала:
— Я, пожалуй, тоже пойду.
Бакшеев пожал плечами, а потом робко спросил:
— Может, останешься?
Но Жанна уже застегивала туфли, решительно перекинула через плечо сумку и направилась к двери.
— Вот тебе жетончик на метро на обратный путь, — улыбнулся кисловато Бакшеев.
Жанна взяла жетон, сказала "Чао" и быстро сбежала со ступенек. Я пожал плечами и поплелся за ней.
На улице прошел дождь и было свежо.
— Вы, надеюсь, проводите меня? — спросила Жанна.
— Как скажете, госпожа, — ответил я. — Сочту за честь.
А дождик снова стал накрапывать. Жанна раскрыла зонт и взяла меня под руку. Все произошло в одно мгновение. Как только она коснулась моей руки, во мне все замерло. Дыхание перехватило точно жгутом.
Она виновато опустила глаза и крепко сжала кисть моей руки.
Мы молчали, а потом я сказал:
— Я знаю, о чем вы думаете.
— Я тоже, — улыбнулась она. И добавила: — Как легко дышится после грозы.
— Была гроза?
— А вы не слышите раскатов грома?
Грома, конечно же, никакого не было. Точнее, случился настоящий грозовой шквал в наших душах, сверкали молнии, и озонная чистота сменила напряженное удушье.
— Я чуть было не задохнулась.
— У вас часто так бывает?
— Сразу выяснять отношения?
— Я трус. Я должен привыкнуть.
— А я привыкла сразу, еще когда вы были за дверью.
— Не глядя?
— У меня собачья интуиция.
— Это вы должны были заниматься трансценденцией.
— Скажите двумя словами, что это такое.
— Это слияние с Богом.
Фея посмотрела на меня, в глазах ее застыли слезы.
— Как это прекрасно. — И она снова сжала мою ладонь. — Значит, я не ошиблась.
— Я обманщик и фантазер.
— Я тоже.
Потом были тишина, ласковый свет фонарей и мой сбивчивый рассказ о том, какая идеальность мне снится, какую отчетливо вижу и представляю, но хоть умри, а не могу выразить.
— Значит, не пришло еще время, — сказала Жанна. — Надо ждать. Умеете ждать?
— Нет.
— Я тоже.
Мы молчали. Как же много можно сказать, не произнося ни слова. Я хотел поделиться с ней этой мыслью, но она в знак понимания кивнула и приложила палец к своим губам.
А потом снова обрушилась гроза, дверь ее квартиры распахнулась, я спиной ощущал ее жесткость, а Жанна, обхватив мою шею, повисла на мне. Как-то само собой получилось, что моя рука оказалась под ее коленками: она была легка как пушинка (откуда только и силы взялись у меня), я нес ее по комнате, не желая опускать ни в кресло, ни на диван, неожиданно ноги сами по себе подогнулись, и я, чего раньше сроду не делал, вытянулся на ковре, ловко устроив ее на своей груди.
— Эксперимент? — спросила она, чуть приподняв голову.
— Не по моей воле.
— По воле транса? Я даже не успела морально подготовиться.
— Транс — это взлет и очищение. Здесь рациональность губительна.
— А мне говорили, что принцы на белых конях давно вымерли.
— Их постоянно порождают женщины с неистощимой фантазией.
— Выходит, принцы ненастоящие?
— Настоящие, когда они с настоящей женщиной.
Я все время думал о Бакшееве, и она это чувствовала. Жанна сказала как будто ни с того ни с сего:
— Женщина-Близнец всегда заботится о сохранении своей свободы и не любит, когда ей устраивают сцены ревности.
Под утро я все же не выдержал и сказал:
— А как же жетон на обратный путь?
Она порылась в сумке, нашла жетон и тихо опустила его за окошко…
Женщина-Близнец не любит притворяться
"Сиреневая тетрадь". Почему сиреневая? Почти фиолетовая. Это мой любимый цвет. Загадочный. Непонятный. У китайцев сиренево-фиолетовые одежды — траур. Когда у французских художников спрашивали: "Как живешь?", они отвечали: "Фиолетово", значит, плохо. А почему у Ренуара сиренево-фиолетовая гамма так женственно жизнерадостна? Взмах качелей между рождением и гибелью. Вкус поцелуя и горечь расставания. Ее любимый цвет — коричнево-золотистая гамма, но не сиреневая.
