Владимир Бартол - Против часовой стрелки
Когда для Нины наконец настал долгожданный час, и она могла выглянуть за пределы своей собственной страны без ограничений, с собственным паспортом и без надзора родителей, она восприняла Европу с надлежащей скромностью и нижайшим почтением. К каждому ее жителю она была, так сказать, готова обращаться на Вы, даже если это было сопливое дите, копающееся в песочнице. Была готова извиняться, если бы кто-то при упоминании, откуда она, в ужасе прикрыл глаза. Но ничего такого не произошло. Уже в Риме, где она впервые в жизни переночевала в хостеле, к ней привязался разговорчивый француз и живо интересовался, откуда она приехала, что делает и так далее. Полночи она объясняла ему, где именно на карте лежит Словения, как выглядит и что она не имеет ничего общего с войной, а француз в это время воодушевленно кивал, то здесь, то там вставлял замечания на слабом английском и сосредоточенно пялился в декольте ее маечки, куда, казалось, от чистого сердца хотел бы приложить и руку. Нина не была «за», однако все равно лед тронулся. Каждый день дела шли все лучше и лучше. Нина болтала с немцами, заигрывала с итальянцами, поднимала бокалы со скандинавами, что-то долго обсуждала с англичанами, делила купе и сидячие места с голландцами, испанцами, ирландцами. Почти все говорили, что она — первая словенка, с которой они познакомились, и никому не казалось, что из-за этого она какая-то не такая. С разными оттенками кожи и произношения — они были одинаковы. Их желания и цели были похожи, их заботили одинаковые вещи. Никто точно не знал, что он будет делать после получения диплома, все представляли себе будущее как-то неопределенно, а вечерами пересчитывали мелочь в надежде, что смогут позволить себе еще одно пиво.
Для идентичности Нины Б. все это стало переломным событием. По возвращении, ее представления были перевернуты с ног на голову. Так, как это часто происходит с людьми и с вещами, меняющимися слишком медленно, чтобы это вообще можно было называть изменением, только через месяц отсутствия она определила, что в течение всех этих лет все стало другим. Словенцы вдруг стали выглядеть придирчивыми, мелочными и несколько запуганными. Свои Дома они убирали лучше, чем это на самом деле было нужно. Свои Манеры — улучшали чрезмерно, усматривая в этом какую-то практическую пользу. Их Европа была обманом, проекцией без основания. Ее хорошей стороной было то, что она была совершенной. Ее плохой стороной было то, что она не существовала. Но особенно интересно было наблюдать, как словенцы освоили свой Малый размер. То, что на первый взгляд было подобно проклятию, на самом-то деле, звучало как отговорка. Если бы… — говорили политики, экономисты и художники, если бы… но что ж поделать, если мы Маленькие. При этом Нина всегда вспоминала, как здорово было, когда ее повсюду звали словенкой, именно потому, что она была единственной. Немцев, итальянцев или французов было, сколько хочешь в стокилограммовых упаковках, словенцы же столь редкими, что их можно было коллекционировать, как древнеримские монеты или марки с изъянами. Так, одной восхитительной летней ночью Нина решила окончательно определить свою идентичность как Редкость. Малочисленность. Экзотичность — для тех, кому по душе образные выражения. Принцип был весьма прост и легко запоминался, но главное — тебе не нужно было ни с кем себя сравнивать. Ты был похож на других, но только несколько реже встречающимся, что автоматически добавляло тебе ценности. По крайней мере, Нине Б. От своей необычной идентичности она больше не отказывалась, более того, позволила ей крепко осесть в подсознании, на дискретное место незаметной части тела. О ней она вспоминала лишь в особых случаях, например, тогда, когда новый политический порядок Европы в конце концов поддался, пригласив Словению под свое крыло. Этому моменту вновь сопутствовали флаги, гимн и отдающие нафталином лозунги о Клине, Самобытности, Гордости и, конечно, о Малом народе, который еще раз подтвердил, насколько, собственно, он Велик. Нина с бутылкой пива в руке сидела перед телевизором и про себя посмеивалась. Давайте, подумала она. Давайте. Но на меня не рассчитывайте.
Потом она инстинктивно осмотрелась, будто боялась, что ее мог кто-нибудь услышать, и засмеялась в сжатый кулачок.
Перевод Ю. СюзинойВинко
Мы с моим переехали в другой город. Он получил там работу, и мы поехали. До последнего момента я не совсем верила, что мы переедем, а когда переехали, то мне это уже не казалось чем-то особенным. Люди все время переезжают, либо под давлением внешних обстоятельств, либо в силу своей натуры. Я не совсем такая, как все, но слишком выделяться мне тоже не резон. Вещи мы перевезли в коробках, которые набрали у родителей и в магазинах. Мы ходили только в крупные торговые центры, в те, где больше десяти касс. Нам нужны были огромные коробки, такие, в которых продают стиральные машины и детские высокие стулья для кормления.
Вот так всегда, когда переезжаешь, видишь, что у тебя больше вещей, чем ты думал. Видишь, что ты богаче, и это радовало меня. Мама напихала нам целый багажник всяких банок, маринованых огурцов, перца с горчицей, фруктов и свеклы. Как будто мы уезжаем на чужой неоткрытый континент, а не просто в другой город, с такими же магазинами, огородами и телефонной сетью.
У нас была двухкомнатная квартира, почти такая же, как та, в которой мы жили раньше. Коробки я поставила одну на другую у стены в столовой. Мне показалось, что удобнее, когда все вещи в одном месте. Потом мы пошли посмотреть ванну. Это важно в новых квартирах — привыкать к тому, чего не можешь изменить. У ванны было немного корявое дно. Когда я в нее легла, то спиной явно ощутила неровности. Зато с горячей водой никаких проблем. И, несмотря на то, что стояло лето, я налила себе полную ванну горячей воды. Приятно было знать, что когда наступит мороз и температура тела у меня вдруг понизится, полная ванна горячей воды поможет выжить. Я не знала, какие тут зимы; «все лучше слегка переоценить», — говорил мой отец. Все кроме хорошего.
После того, как мы распаковали все вещи, я засунула коробки под кровать. Мой получил временную работу, поэтому мы думали, что впоследствии нам снова придется переезжать. Бессмысленно было выкидывать коробки, чтобы потом бегать по городу в поисках новых. У них большая продолжительность жизни, больше, чем у людей. Если бы я их так и оставила лежать под кроватью на долгие годы, мы бы умерли раньше, чем с ними произошла бы какая-нибудь перемена. Я поделилась своими мыслями с моим. Он сказал, что о смерти нельзя говорить так, будто это дождь или счет, который нужно оплатить. После чего постучал по спинке кровати, сначала одной рукой, потом другой. Вообще-то он не был суеверен, но если уж знал какую-то примету, то относился к ней страшно серьезно.
Весь день мы расставляли вещи по полкам. Разные мелочи: книги, рамки для фотографий, чашки. Я купила новый светильник для чтения, как раз по такому случаю. Как будто мне нужна была особая причина, чтобы сделать это. Старый совсем разболтался, и каждый раз, читая особо увлекшую меня книгу, я гадала, сколько страниц успею прочитать, прежде чем он свалится, направив свет куда-то под кровать вне досягаемости для глаз. Новый светильник был маленький, переносной. Его легко можно было прицепить, как прищепку, к ночному столику. Так у меня не будет больше никаких «отговорок». Мой принес свои вещи для работы: дискеты, CD-диски. Ящик для нижнего белья у нас был общий, поэтому все вещи я разложила на две стопки: слева — мое, справа — его. Утром всегда торопишься и секунды, которые ты тратишь на поиски носков, могут оказаться решающими.
Сама я нигде не работала. У меня были небольшие сбережения и мне хотелось понять, как это, целый день сидеть дома. Раньше у меня не было такой возможности — иметь уйму свободного времени. Я представляла себе, что научусь готовить сложные блюда и правильно штопать носки. Профессионально. Штопка носков будет для меня не обязанностью, а хобби. И когда к нам придут гости, а мой муж будет ходить по дому в носках, я, быть может, скажу: «Посмотрите, какая пятка. Правда, как новая». Или буду красить батареи, украшая их кружевными узорами. Рано или поздно обо мне узнают и приедут их сфотографировать для журналов, а потом все захотят, чтобы я и им покрасила батареи, а я тогда скажу, нет, я не делаю это за деньги, это просто мое хобби.
Соседи не показывались. Когда мы с моим первый раз шли по лестнице, мне показалось, что я слышу дыхание, громкое дыхание, как будто все обитатели соседних квартир прильнули носами к своим дверям. В углу, рядом с лестничной дверью, на стене висела в рамке панорама города. Я не знала, то ли ее туда повесил один из наших соседей, то ли здесь так было принято. Я представила себе все лестничные площадки в нашем доме, а потом и во всем городе, мысленно выстроила их одну за другой, километры коридоров, увешанных фотографиями города в рамках. И если бы был закон, что нужно менять все панорамы сразу, как только в городе появляется новое здание, на этом можно было бы прилично заработать. Все бы хотели стать фотографами и вкладывали бы деньги в самолеты и воздушные шары.
