Андрей Жвалевский - Как кошка с собакой
Нет! Не перескажу я вам, чем пахла эта кошка! Там ведь не в составляющих запаха дело, а в том, как они переливались, не смешиваясь, как дышали, как наплывал и отступал этот аромат.
Короче, поверьте на слово — ничего подобного до того случая мне в нос не попадало. Это точно. Я даже выдыхать забыл. Сидел кот знает сколько времени, держал в себе вдох и пошевелиться боялся. Потом понял — все, хватит. Запах запахом, а дышать тоже иногда чем-то нужно. Я резко выдохнул, вдохнул, закашлялся и поднялся. Первая волна немного откатила, я даже соображать начал. Определил направление, присмотрелся.
Кошка сидела в открытом окне второго этажа и смотрела в небо.
Волк меня подери, она так смотрела в небо, что хотелось подпрыгнуть со всех четырех лап и зависнуть перед ее шикарными усами. Чтобы прижаться носом к ее носу и понять, вынюхать, как это ей удается — так смотреть на обычное, ничем не примечательное небо. Не было в том небе ни птичек, ни хотя бы каких-нибудь человеческих безделушек типа самолетов. Там, кажется, даже облаков не было. Хотя тут я могу и ошибаться. Глаза — не нос, соврать могут.
Неважно, были там облака, не были. Все равно смотрела кошка так, как никто никогда никуда не смотрел. Как будто она уже все это видела и знала, что через минуту увидит. И как будто ничего интересного ей, конечно, уже не покажут, но смотрит — чисто из жалости, хотя могла бы встать и уйти.
А потом мне расхотелось прыгать и зависать. Что за глупость — зависать? Мне вдруг стало ясно, что нужно броситься, всех победить, разодрать на части, принести к лапам моей красавицы, и бросить, и смотреть, как она медленно-медленно моргнет, а потом, может быть, поведет носом в мою сторону.
Потому что до сих пор она меня не замечала. Я был для нее все равно что булыжник или куст. Этого допустить я никак не мог.
Хорошо, что сдержался, не бросился побеждать, грызть и вообще не совершил никаких резких движений. Я вдруг вспомнил основу кошачьего языка, весь напрягся, пасть захлопнул и пошел к кошке. Шагов десять я сделал в ее направлении. И все думал: «Вот, кошак меня дери, не помню — а с хвостом что делать? Махать нельзя, это точно, а можно что?» Я попытался нести хвост неподвижно. Это оказалось невозможно, хвост то и дело сам собой покачивался из стороны в сторону. Тогда я поджал его — это было унизительно и глупо. На девятом шаге я вспомнил — коты при встрече поднимают хвост трубой! Конечно, я сто раз сам видел: идут, морду вперед вытягивают, понюхают неоднократно, пока лапу поставят… а хвост торчит прямо вверх.
Я попытался. Громко и с чувством понюхал (какой запах, волк меня дери, какой аромат!). Осторожно поставил лапу на землю. Изо всех сил попытался задрать хвост.
Не знаю, как это выглядело со стороны, но кошка насмешливо фыркнула, потянулась и ушла с подоконника в комнату.
Я снова сел и чуть было не заскулил. Она ушла в дом — и сразу стали неважны все эти драки, помойки, вожаки и даже мама. Я посидел, пытаясь запомнить запах. Понял, что невозможно это ни запомнить, ни вообразить, ни кому-нибудь пересказать.
Я встал и побрел на свою территорию.
Хвост безвольно болтался, хотя я его не пытался контролировать.
КошкаЗапрыгнув в квартиру, я обнаружила там мамулю, которая пришла с работы и активно перекладывала что-то из больших пакетов в холодильник. Настроение у нее было хорошим, и я немедленно подлезла к ней под руку — сейчас можно.
— А, Каська, Касеныш, привет, моя хорошая, кушать хочешь?
— Мррр.
Что за вопрос, кто ж откажется?
— А что ты хочешь, сосиску или рыбку?
Эти люди иногда такие тупые! Ну и как, она думает, я ей отвечу? Не, я отвечу, конечно.
— Мрвмя!
— Сосиску?
Ну, я ж говорю! Сама спрашивает и сама ж ничего не понимает! Сами жрите ваши сосиски, там кроме бумаги ничего съедобного нет. Повторяю:
— Мрвмя!
— Сейчас, маленькая, я тебе сосисочку почищу.
— Я не хо-чу со-сис-ку!
— Сейчас, сейчас.
И как я после этого с ними живу? Сама себе удивляюсь.
Мамуля у нас вообще хорошая. Замороченная немного, но в целом хорошая. Если Олька про меня и забыть может, то мамуля — никогда. И из гостей придет пораньше — знает, что я не люблю одна сидеть, и рыбки свеженькой купит, и ночью подо мной не ворочается, как мельница. А то с этой Олькой просто беда. Только устроишься уютненько — голову на одну ее ногу, лапки на другую, так ей тут же приспичит перевернуться. А мне опять просыпайся, устраивайся. Короче, с Олькой спать — просто мука.
А вот телевизор мне больше всего нравится с папулей смотреть. Он как вечером на диван ляжет, так пару часов и не встает. На его пузе можно вытянуться удобно, заодно и печень ему прогреть. Кто б сказал ему, что хватит уже жареную картошку сковородками трескать! Еще немного — и я уже не справлюсь, лекарства глотать придется.
Олька и мамуля телевизор смотреть совершенно не умеют. Мамуля все норовит что-нибудь связать. То спицей мне в глаз чуть не заедет, то локтем спихнет — просто жизни нет, а еще и вечно недовольна, что я ей мешаю. Я бы поспорила — кто кому мешает! А Олька — та все время куда-то бежит. То к телефону, то за чаем, то за вареньем, то за другим телефоном! Только под бочок залезешь — вскочила, побежала. Просто метеор какой-то, а не кошка! Или не человек?
Вот мамуля с папулей точно человеки — это ясно. А Олька… С ней я так до конца и не определилась. По внешнему виду, конечно, больше на человека похожа, а внутри… Иногда в ней что-то такое родное проскакивает, что я даже замороженную рыбу из ее рук соглашаюсь есть.
ПесЧем дальше я убегал от чужого двора, тем легче становилось на сердце.
Наверное, потому, что запах выветривался. Ну кошка, ну смотрела куда-то. Чего меня развезло? Кошек я, что ли, не нюхал? Постепенно мой нос вбирал в себя привычные запахи улицы, и я становился обычным дворовым псом Носом. Нет, не обычным! Я, между прочим, сегодня выгрыз себе право быть правым заплечным!
Это воспоминание снова сделало меня энергичным и бодрым. От полноты чувств я облаял большую седую крысу, которая шла по своим делам в тени дома. Крыса очень удивилась, остановилась, пошевелила усами, да так и стояла, пока я, полаивая, бежал мимо.
Когда я вернулся на место лежки, стая уже проснулась. Я принюхался… и беззаботность сразу ухнула куда-то вниз, а на ее месте осталась только настороженность.
Прямо перед Вожаком стоял чужой. Он был большой, домашний, еще пах людьми и квартирой. И он стоял напротив вожака, возвышаясь над ним, как сука над новорожденным щенком. Очень мне это не понравилось. Хотя сварой не пахло — чужой казался вполне миролюбивым и вовсю мотал своим обрезанным хвостом.
Я неслышно подошел с подветренной стороны и прислушался. Кажется, этот тип просился в стаю.
— Да надоело, — весело говорил он, — сижу, как гвоздь, на одном месте. Гулять выводят на пять минут. Жрать заставляют всякую дрянь консервированную.
«Ни кота себе дрянь!» — подумал я и сглотнул слюну. Однажды я вылизал банку из-под собачьих консервов. Это было что-то!
— Короче, свободы хочу! — гордо закончил верзила.
— Уходи, — сказал Вожак, — у нас нет свободы. Мы стая.
— Ну… Стая ведь свободная!
— Стая свободная. А каждый пес в ней — нет. Каждый, даже я, подчиняется стае. А ты, кроме всего прочего, будешь подчиняться мне и старшим.
Чужой сел и небрежно стал чесать задней лапой за ухом.
— Тебе — ладно. А на старших еще посмотреть надо.
Это было уже слишком. Я негромко, но выразительно взрыкнул. Чужак попытался вскочить на четыре лапы. Получилось смешно — вскочить-то он вскочил, но левую заднюю из-за уха достать забыл. Так и покатился кубарем. Стая захихикала.
— Не надо смотреть, — назидательно сказал я, — надо нюхать. И сидеть так, чтобы с подветренной стороны к тебе никто не подобрался.
Он наконец распутался, осмотрелся и тоже рассмеялся. «Молодец, — подумал я, — не стал в бутылку лезть».
— Ладно, — сказал он, — убедили. Буду слушаться. А кого слушать? Тебя, тебя… еще кого?
— Сначала — всех, — отрезал Вожак. — Только ведь мы еще не решили, брать тебя или нет.
— А чего ж нет? — удивился чужой.
Вожак не ответил. Я тоже не ответил. Стая промолчала, только подвинулась поближе, огибая пса полукольцом. Он повертел башкой и вдруг ощетинился. Выглядело это внушительно, хотя и неквалифицированно — в один прыжок я мог оказаться на его загривке или вцепиться в горло.
И он не боялся! Это было самое странное. То ли дурак нам попался такой здоровый, то ли действительно настоящий смельчак, но не боялся он сейчас ни стаи, ни Вожака, ни того, что я стоял за его спиной, готовый к прыжку. Пахло от него решимостью, уверенностью в себе, немного обидой — и ни капли страха!
Тогда я сказал:
— Вожак, давай возьмем парня. Только его обучить надо.
