Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
Было уже почти шесть часов. Они проделали большой путь. Оба изрядно устали. И Комб наконец решился спросить:
— А где вы живете?
Она резко остановилась и посмотрела на него, как ему показалось, очень сердито. Но вскоре он понял, что ошибся. Сильное волнение и, может быть, неподдельное отчаянье отразились в ее глазах, о которых он пока не мог даже сказать, какого они цвета.
Она оторвалась от него, сделала несколько быстрых шагов, будто собиралась убежать. Потом остановилась и подождала, пока он подойдет.
— Начиная с сегодняшнего утра, — сказала она, обратив к нему свое лицо, ставшее вдруг неподвижным, — я нигде не живу.
Почему он вдруг разволновался настолько, что чуть не заплакал? Они стояли около витрины, шатаясь от усталости, ощущая утреннюю сухость во рту и легкое головокружение.
Неужели два стакана виски так взвинтили их нервы?
Это было просто смешно. У них обоих повлажнели глаза, они, казалось, следят друг за другом. И мужчина в порыве чувств неловким жестом схватил спутницу за запястья.
— Пойдемте… — сказал он.
Потом добавил после небольшой заминки:
— Пойдемте, Кэй.
Впервые он произнес ее имя. Она задала ему вопрос уже покорным голосом:
— А куда мы идем?
Он и сам не знал. Но не мог он привести ее к себе, в это неуютное здание, которое он не выносил, в эту комнату, где он не убирал больше недели и оставил в ужасном беспорядке свою незастеленную постель…
Они снова тронулись в путь. И теперь, после того как она призналась ему, что ей даже негде было жить, он стал бояться потерять ее.
Она принялась рассказывать свою историю, полную разных имен и фамилий, которые ничего ему не говорили, но она произносила их так, будто все должны были их знать.
— Я жила в одной квартире вместе с Джесси… Я так хотела бы, чтобы вы познакомились с Джесси!.. Это самая соблазнительная женщина, которую я когда-либо встречала… Ее муж, Рональд, три года тому назад получил солидный пост в Панаме… Джесси попыталась там жить вместе с ним, но не смогла из-за здоровья… Она вернулась в Нью-Йорк с согласия Рональда, и мы сняли с ней квартиру на двоих… Она находится в Гринвич-Вилэдж, недалеко от того места, где мы встретились…
Он слушал ее и одновременно искал глазами вывеску какого-нибудь подходящего отеля. Они не прекращали шагать, и их усталость была до того велика, что они даже уже не чувствовали ее.
— У Джесси был любовник, Энрико, чилиец, женатый, с двумя детьми. Но он собирался разводиться… Вы понимаете?
Он, конечно, понимал. Но очень вяло следил за ходом этой истории.
— Рональда, должно быть, кто-то известил, я даже не знаю кто… В это утро, едва я вышла, как он неожиданно нагрянул… Еще висели пижама и халат Энрико в шкафу. Разыгралась, по-видимому, ужасная сцена… Рональд принадлежит к тому типу людей, которые обычно сохраняют спокойствие в самых трудных обстоятельствах, но я даже не берусь описать, каким он бывает в минуты гнева… Когда я вернулась в два часа дня, дверь была заперта… Один сосед услышал, что я стучу… Джесси до отъезда сумела оставить для меня письмо… Оно у меня с собой.
Она хотела открыть свою сумочку, достать письмо, показать ему. Но они только что пересекли 6-ю авеню, и Комб остановился под ярко освещенной вывеской гостиницы. Вывеска была неоновой, с резким, вульгарным фиолетовым отсветом.
Отель «Лотос».
Он подтолкнул Кэй к вестибюлю, и еще сильнее, чем прежде, казалось, что он чего-то боится. Он заговорил вполголоса с ночным портье, склонившись к нему. В конце концов ему вручили ключ с медной планкой.
Тот же портье вызвал для них маленький лифт, в котором пахло уборной. Кэй ущипнула руку своего спутника и сказала ему тихим голосом:
— Попробуй достать виски… могу держать пари, что у него есть…
Только позже он осознал, что она обратилась к нему на «ты».
* * *В этот час Винни обычно бесшумно вставала, вылезала из влажной постели Ж.К.С. и проскальзывала в ванную.
Комната в «Лотосе» казалась такой же серой, как и полоска света, который начал просачиваться сквозь занавеси.
Кэй села в кресло, кинув на его спинку меховое манто, и машинальным движением сбросила замшевые черные туфли на высоких каблуках. Они лежали теперь на ковре.
В руках она держала стакан и пила мелкими глотками, уставившись взглядом в одну точку. На коленях у нее лежала раскрытая сумочка. Спустившаяся петля на чулке стрелочкой прочертила ногу так, что казалось, будто это длинный шрам от раны.
— Налей мне еще стакан, пожалуйста. Клянусь, это последний.
У нее явно кружилась голова. Она выпила этот стакан быстрее, чем предыдущие, и на какой-то момент застыла, замкнулась в себе, как будто унеслась мысленно куда-то далеко, очень далеко и от комнаты, и от мужчины, который ожидал, не зная еще толком, чего именно он ожидает. Наконец она встала. Сквозь тонкую материю чулок просвечивали розовые пальцы ее ног. Поначалу она буквально на секунду повернула голову в сторону, а потом совсем просто так, будто уже давно это задумала, шагнула в сторону своего спутника, широко расставила руки, чтобы обхватить его за плечи, приподнялась на цыпочках и прижалась ртом к его рту.
В коридорах служащие приступили к уборке, включили пылесосы, а ночной портье внизу уже стал собираться уходить домой.
2
Самым нелепым было то, что он даже почти обрадовался, не обнаружив ее рядом с собой, тогда как чуть позже, примерно через час или даже через несколько минут, подобное чувство ему казалось уже немыслимым, а то и чудовищным. Это не было, впрочем, вполне осознанной мыслью, так что он мог отрицать почти с чистой совестью, хотя бы даже и перед самим собой, это первое предательство.
Когда он проснулся, комната была погружена в темноту, которую прорезали пучки красноватого света от вывесок, проникающего сквозь щели занавесей.
Он протянул руку, которая наткнулась на холодную простыню.
Неужели он в самом деле обрадовался и подумал, сознательно подумал, что это упрощает и облегчает дело?
Нет, конечно нет, потому что, увидев свет под дверью ванной, он ощутил легкий шок в груди.
Как затем развивались события, он с трудом может вспомнить, настолько все пошло как-то легко и естественно.
Он встал, это он помнил, поскольку сильно хотел курить. Она, должно быть, услышала, что он ходит, и открыла дверь, хотя еще стояла под душем.
— Ты знаешь, который час? — говорила она весело.
Он же, стыдясь своей наготы, принялся искать трусы.
— Я не знаю.
— Половина восьмого вечера, старина Фрэнк.
Когда она его назвала именем, которым никто прежде его не называл, он почувствовал вдруг необычайную легкость. И легкость эта не покидала его еще долго. Все стало вдруг таким простым и ясным, что у него родилось чудесное ощущение, будто он жонглирует жизнью.
Что же еще произошло? Это уже было не важно. И вообще, ничто больше не казалось ему важным.
Он сказал:
— Интересно, а как же я побреюсь?
И она ответила ему слегка иронически, но, пожалуй, скорее, все-таки с нежностью в голосе:
— Нет ничего проще: позвони вниз дежурному, пусть пошлют купить тебе бритву и крем. Хочешь, позвоню?
Это явно забавляло ее. Она проснулась в безоблачном настроении, в то время как он чувствовал себя еще неловко в той реальности, настолько новой для него, что он даже и не очень был уверен, что все это происходит на самом деле.
Всплывали в памяти некоторые ее интонации, когда она, например, отметила с оттенком удовлетворения:
— Да ты совсем не толстый…
Он ответил самым серьезным образом:
— Я всегда занимаюсь спортом.
Он был готов выпятить грудь и напружинить бицепсы.
Казалось странным, что они в этой комнате ложились спать в темноте, а когда проснулись — в ней снова было темно. Он почти боялся ее покинуть, как если бы опасался оставить в ней частицу самого себя, которую он рискует никогда больше не обрести.
И еще одна любопытная деталь: они и не думали больше целоваться. Оба одевались, не стесняясь друг друга. Она произнесла задумчиво:
— Мне придется покупать новые чулки.
И провела пальцем, смочив его слюной, по спущенной дорожке, которую он заметил накануне.
Со своей стороны он попросил ее с некоторой неловкостью:
— Одолжи, пожалуйста, гребень.
Пустынная улица, на которую они вчера пришли, оказалась шумной, полной народу, на ней было множество баров, ресторанов, небольших магазинов. И все было так густо расположено, что почти не оставалось темных пустот между зданиями.
В такой сутолоке было особенно приятно ощутить, что им удалось вырвать себя из этой толпы, заполнившей Бродвей, и свою относительную независимость и обретенную легкость чувств.
— Ты ничего не забыл?
