Виктория Токарева - Сто грамм для храбрости
На локте действительно было совсем свежее, влажное пятно.
— А раньше не было, — удивился Никитин. — Что же делать?
— Можно вывести, — успокоил Федя. — Спиртным надо.
Федя взял салфетку, окунул сев фужер с портвейном и потёр салфеткой рукав. Пятно из бледно-серого стало темно-коричневым.
— Вот! Высохнет, ни фига не будет заметно, — пообещал Федя.
— И здесь немножко, — Никитин показал пятнышко возле кармана.
Федя замыл и там.
— Я тебе друг? — спросил Федя.
— Друг! — Никитин убеждённо кивнул головой.
— Так вот. Слушай меня. Отдай-ка ты ему этот пиджак. Пусть он им подавится.
— Правильно, — согласился Никитин. — Надо сейчас же вернуть, а то вдруг запачкаю.
— Официант! — Федя щёлкнул пальцами в воздухе, как кубинец. — Бутылку креплёного и банку килек! С собой!
Друзья подошли к подъезду.
Никитин ещё раз при электрическом свете осмотрел пиджак. На нем горели размытые, почти чёрные пятна, похожие очертаниями на контуры Каспийского моря.
— Все равно видно, — огорчился Никитин.
— Не высохло ещё, — успокоил Федя. — Высохнет, ни фига не будет заметно.
— Знаете что, Федя, а может быть, вы отнесёте? — попросил Никитин. — А то мне как-то… Вы скажите, что я заболел. А это обязательно высохнет. И поблагодарите. А? — Лицо Никитина приняло мучительное выражение.
— Давай, — легко согласился Федя. — А куда нести?
— Третий этаж, возле лифта. Справа.
Федя взял пиджак и пошёл в подъезд.
Лифт не работал, и Федя отправился пешком. Он шёл и считал лестничные пролёты за этажи. Третьим этажом у него оказался второй.
Федя позвонил в дверь возле лифта. Открыла бабушка в платочке, маленькая и уютная, похожая на лесного человечка.
— Академик дома? — спросил Федя.
— Какой академик? — не поняла бабушка.
— Ну, мужик твой.
— Нету.
— На. Держи. — Федя протянул пиджак. — Женька прислал.
— Ча во это?
— «Чаво», — передразнил Федя. — Слепая, что ли? Пинжак. Высохнет, ни фига не будет заметно. Премного благодарны. — Федя сунул ей в руки пиджак. — А Женька гриппом заболел. На больничном сидит. Так что спасибо…
Никитин стоял на том же самом месте, где он только что расстался с Федей, и смотрел на Наташино окно. Окно светилось золотисто-оранжевым светом, как спелая виноградина на солнце, и казалось, что там течёт совсем другая жизнь — чистая, невинная, исполненная высокого смысла. Никитин смотрел на окно и испытывал острое чувство — торжественное и щемящее одновременно. Он никогда прежде не знал в себе такого чувства. Правда, и таким пьяным он тоже никогда не был.
Появился Федя.
— Все! — с удовлетворением сказал он. — Отдал!
— А он чего?
— А его нету. Я его бабе отдал. Ну и дуру же он себе нашёл! А где бутылка? Выпил?
— Ну что вы! Вот она, — бутылка стояла на асфальте возле ног Никитина. — А вон Наташа!
Никитин показал на окно. Федя из вежливости посмотрел по направлению пальца.
— Слушай, а может, Нюрку позовём? — обрадовано предложил Федя. — Посидим, попоём, твоя поиграет, а моя попоёт.
— Давайте в следующий раз. А сейчас… вы понимаете…
Я с Наташей не совсем знаком и приведу с собой ещё двух совершенно посторонних людей. Это неудобно…
— Можно и без Нюрки, — не обиделся Федя.
— Нет, Федя. Все равно неудобно, — мягко и настойчиво возразил Никитин. — Большое вам спасибо за все. До свидания.
Никитин повернулся и пошёл.
— Жень, постой! — Федя подбежал к нему и стал на его пути.
Никитин остановился.
— Жень, я тебе друг?
— Друг.
— Так вот, слушай меня. Не ходи. Она тебя обженит. Вот зуб даю — обженит.
— И очень хорошо.
— Женя! — Федя приложил руку к сердцу. — Я старше тебя, у меня опыт… Я уже про эту бабу все понял. Я тебе все про твою жизнь могу рассказать; ты с работы вернёшься, устал как черт, так она тебя домой не пустит. Приведёшь товарища, сядешь поговорить, так она нос воротит! Детей от тебя будет прятать, будто ты Гитлер… А ещё я тебе скажу: она на тебя в прокуратуру на принудлечение подаст. Не ходи, Женя! Мой тебе совет — не ходи!
— Она не такая, — возразил Никитин. — Она нам обрадуется. Мы сейчас придём и скажем: «Здравствуйте, нам без вас одиноко». Она скажет: «А мне без вас». Мы скажем: «А мы вам духи принесли. Подарок из Франции».
— Фига мы ей принесём, — отредактировал Федя. — Духи-то в пинжаке остались. Ты же их в пинжак засунул. На сей раз Федя звонил в квартиру Гусаковых, и на сей раз ему отворила Изабелла — в вельветовых брючках. Изабелла серьёзно отличалась от бабушки в платочке, она текла в совершенно другом возрастном коридоре и совершенно другого хотела от жизни. Но Федя не заметил никакой разницы.
— Опять я, — сказал он. — Там в пинжаке Женька духи забыл. Принеси, пожалуйста.
— Какие духи? Какой Женька? — Изабелла с недоумением глядела на Федю.
— Ну, который гриппом заболел. Я ж тебе говорил. Давай неси, пожалуйста. А то нас там баба ждёт.
— Ничего не понимаю, — созналась Изабелла. — Я вас первый раз вижу.
— Может, скажешь, что я тебе пинжак не давал?
— Не давали.
— Ясно, — мрачно сказал Федя, повернулся и побежал вниз по лестнице.
Изабелла пожала плечом, закрыла дверь и прошла в комнату.
Гусаков сидел за столом и печатал на иностранной машинке.
— Кто там? — спросил он, не отрываясь от дела.
— То ли пьяный, то ли ненормальный.
В дверь снова позвонили.
— Опять, — сказала Изабелла. — Иди сам открывай. Я его боюсь.
Гусаков снял очки, положил их на стол и неторопливо пошёл навстречу незваному гостю.
Отворил дверь.
В дверях стоял Никитин, всклокоченный и без пиджака.
Галстук был круто сдвинут набок, рубашка вылезла из штанов. Из-за его плеча выглядывал плюгавый мужичок, были видны только его кепка и один глаз.
— Женя? — удивился Гусаков.
— А говорила: нет дома, — уличил Федя Изабеллу. — Все время врёт.
— У меня к вам серьёзный разговор. Разрешите? — спросил Никитин.
— Ну… вообще-то я занят.
— Мы на секундочку, — пообещал Никитин. — Пошли, Федя!
Все вошли в комнату.
Диковинные ключи не произвели на Федю никакого впечатления.
— Ну, так слушаю вас, — сказал Гусаков, садясь в глубокое кожаное кресло.
— Товарищ академик, — начал Федя, — я вашей супруге отдал пинжак, вот он свидетель, — показал на Никитина. — А она говорит, что я ей ничего не отдавал.
— Не понял, — Гусаков нахмурился. — Какой пиджак?
— Ваш, ваш, Валерий Феликсович! — вмешался Никитин. — Замшевый. Тот, что вы мне дали. Там в кармане мы забыли духи, а нам сейчас без духов нельзя.
— Господи! Ну какой пиджак! Какие духи! — возмутилась Изабелла. — Что ты их слушаешь? Неужели ты не видишь, что они оба пьяны в зюзю.
— Видал? — в свою очередь, возмутился Федя. — Значит, я, по-твоему, пинжак этот себе взял? А куда я его дел?
Съел? В карман положил?
Федя вывернул карман. Оттуда вылетел полтинник, который Федя выручил за стакан.
Федя нагнулся, стал искать деньги.
— Подними ногу! — велел он Гусакову.
— Зачем?
— Жень! Скажи ему, чтоб поднял! Он на деньги наступил.
— Вот ваши деньги! — Изабелла подобрала с пола монету и брезгливо швырнула Феде.
— Тоже зажать хотели, — заподозрил Федя, пряча полтинник обратно в карман.
— А ну-ка давай убирайся отсюда! — велел Гусаков Феде. — Не то я сейчас милицию вызову!
— Вызывай! Давай разберёмся! — самолюбиво согласился Федя. Обернулся к Никитину. — Видал? Дело шьют!
— Валерий Феликсович! Изабелла Петровна! — строго сказал Никитин. — Вы меня извините, конечно, но вы оскорбляете достоинство человека. Достоинство моего друга. И я протестую!
— Женя! Иди домой и проспись! А завтра поговорим, — посоветовал Гусаков.
— Валерий Феликсович! Когда мне спать и где мне спать — это моё личное дело. И если ты мой начальник, то это не даёт тебе право вмешиваться в мою личную жизнь.
Понятно, Валя?
— Так я сейчас вышвырну вас обоих! — Гусаков встал.
— А вот они! — беспечно заметил Федя и ткнул пальцем в раскрытую дверь. — Ну-ка иди сюда, — он поманил Изабеллу.
Изабелла, растерявшись, пошла за Федей, Гусаков за женой, Никитин за Гусаковым. Все вошли в спальню.
На трюмо среди косметики стояла изумрудная коробочка «Клема».
— Наша? — спросил Федя.
— Наша, — опознал Никитин.
— А говорила «не брала», бесстыжие твои глаза! — упрекнул Федя, открывая коробочку. Флакон был начат. — О! Отпила уже. Ну ничего. Водой дольём. Пошли!
Федя конфисковал духи и пошёл из дома Гусаковых. В дверях он обернулся и сказал Изабелле с беззлобной укоризной:
— Старуха уже, а врёшь как сивый мерин.
— До свидания, — великодушно попрощался Никитин.
Они вышли и закрыли за собой дверь.
Гусаковы стояли некоторое время в растерянности и просто не знали, как себя вести.
