Аньес Дезарт - Съешь меня
Отлично помню: я лежала навзничь на полу. Мне давным-давно хотелось попробовать. И теперь я смеялась — не от неожиданности, не от смущения, не от стыда (стыда не было и в помине). Я смеялась от радости этого нового познания, от гордости, что совершила, как мне тогда мнилось, величайшее открытие. Не хуже открытий Архимеда и Коперника, Ньютона и Эйнштейна. Не хуже открытий Галилея. Внутри меня обнаружился источник неиссякаемой энергии, космической, мощной, как земное притяжение. Почему мне никто не сказал о нем раньше? Почему я сама не догадалась? Совершенно бесплатный. Он есть у каждого. И доступ к нему так прост. Так прост!
Мне и в голову не пришло, что я не приняла таблетку, а парень забыл презерватив, что я могу забеременеть, могу подцепить что угодно. Мне было наплевать. Вращалась пластинка. Битлы пели «Norwegian Wood».
Глава 6
Почему человеку дается несколько жизней? Или я напрасно обобщаю? Может быть, меня одну преследует это ощущение? Двум смертям не бывать, это понятно, но за отмеренный мне срок я прожила уже целый ряд отдельных жизней, переплетающихся и вместе с тем совершенно разных.
В тридцать лет я была не той, что сейчас. А в восемь — совсем-совсем другой. С высоты прожитых лет собственное отрочество видится мне неким особым существованием. Сейчас я на удивление одинока, у меня ни родных, ни близких. А когда-то была семья, хватало и друзей и поклонников. То я общительная. То застенчивая. Иногда тактичная и рассудительная. Иногда невменяемая.
К примеру, сейчас полночь, и я надумала искупаться в огромной кухонной мойке. В раковине купают только младенцев. Ну, вот и я как маленькая. Заткнула пробкой, наполнила до половины теплой водой. Через край не перельется. Вскарабкалась на разделочный стол. Голая встала на краю мойки. Железная штора опущена. Жаль. Такое необыкновенное представление, и ни единого зрителя. Села на гладкое дно из нержавейки. Ни капли не пролилось. До чего же я люблю точность! Математик из меня никакой, и наливала я на глазок, но не ошиблась, и это радует. Съежилась, подобрала колени, обхватила их руками, иначе говоря, приняла позу ворона. Работая поварихой в цирке, я разминалась вместе с артистами. Они занимались чем-то вроде йоги, упражнялись в растяжках, поддержках. Мои нетренированные руки-ноги скрипели и дрожали от напряжения, но я все равно не отчаивалась, и никто надо мной не смеялся. Все мы так или иначе сбились с пути, стали изгоями и потому никогда не осуждали друг друга. Как могли, уживались с себе подобными — другого выхода у нас не было. Цирк — государство в государстве; законы и условности внешнего мира нас не касались. Кому какое дело, родила ты в четырнадцать или в сорок восемь. Осталась старой девой или у тебя три мужа. Разрываешься между билетной кассой и плитой, кормя кучу племянников мал мала меньше, или чистишь лошадей и выгуливаешь собак. Цирковые животные невероятно умны. Здесь дрессируют любых и не считают, что выступление тигра заведомо эффектней номера с котом. При этом не забывают, что в каждом, сколько ни дрессируй, сидит дикий зверь. Люди и сами дичают, полагая, что именно так справятся с самой свирепой зверюгой. В цирке не говорят. Орут. Обходятся без глаголов и прилагательных. В ходу существительные — имена, прозвища. И конечно же междометия. Але-оп! Ну-ка! Браво! За полчаса до выхода на арену все застывают наготове, словно детали единого механизма, идеальные инструменты, такие же, как брусья, шесты, тросы, гимнастические снаряды. Звери тоже замерли, глаза в глаза с дрессировщиками. Мужчина и собака, девушка и козленок, женщина и змея словно гипнотизируют друг друга. Тепла между ними нет, но и холода тоже. Нет времени полюбить, вместо чувств — постоянный физический контакт. Чья-то рука у тебя на плече, на спине, на локте. Колено уперлось в бедро. Затылок — в живот. Стопа — в пах. Артисты сплелись, стали иллюстрацией к камасутре, напрочь лишенной чувственности. Кожа — только основание. Основа. Плоская. И одновременно объемная. Она сама по себе, и она срослась с тем, что скрывает. Кожа — поверхность, и она же — вместилище, оболочка, она — одинаковая и вместе с тем совсем разная. Кожа ноги, кожа шеи, кожа лица, груди, промежности. Мне казалось, я знаю свою кожу досконально, но в один прекрасный день ладонь легла мне на шею, неожиданно, точнее говоря, непредвиденно, и стало ясно, что все открытия впереди. Это случилось раньше, чем я попала в цирк, впрочем, долго рассказывать, расскажу как-нибудь потом, а пока вернусь к человеческой коже, которая, будто дикий зверь, постепенно сживается с нами, привыкает и приручается.
Первую неделю работы в цирке прикосновения подзаряжали меня. Мы обменивались теплом, передавали его друг другу, согревали и согревались. Хозяин цирка — мы так и называли его «хозяин», — желая получше объяснить, что от меня требуется, положил мне руки на плечи и пристально посмотрел в глаза. Я подумала: переигрывает. К чему такая патетика? Речь всего-навсего о калориях: поменьше картошки и риса, побольше мяса и салатов, причем без специй. Но потом я оценила его молчаливое напутствие. Здесь каждое внушение воспринимали не на слух, а всем существом, накрепко, навсегда. Я взяла склянку с кайенским перцем и непременно переперчила бы ужин, его бы выкинули, а следом и меня, — но тяжелая рука на плече меня удержала. Я не хотела оказаться на улице. Я тогда осталась без дома, без денег, вообще без всего. Лишись я места в цирке, город мигом расправился бы со мной, перемолол, проглотил, ведь от меня отвернулись все — и друзья и родные. Пропади я пропадом, потеряй образ и подобие, умри, никто бы и не почесался. Но я прошла по канату — выжила. Что мне помогло? Что заменило лонжу? Большинство работает с поддержкой, кроме гениев воздуха, прирожденных акробатов. Хотя без лонжи подчас обходится и добросовестный труженик, день за днем оттачивающий мастерство. Выходит, я труженик выживания? Похоже на то. Вот мое главное достоинство, можно сказать, талант.
Мало того, что я с легкостью приспосабливаюсь, я всегда готова смириться и потерпеть. Интересно, с какой это радости? Не иначе, в детстве перепугали. Хорошо бы расспросить психоаналитика или ясновидящую. Ну кто станет мыться в кухонной мойке? А мне отсутствие настоящей ванны нипочем, я радуюсь, что есть шаровой кран и что шутник-изготовитель присобачил сюда еще и гибкий душ. Не ною: «Где фарфор? Где фарфоровая ванна, гладкая, устойчивая, нежная, белоснежная, будто парное молоко?» Кстати, понятия не имею, из чего делают ванны: они фарфоровые или фаянсовые? В общем, о благородной белизне я не сокрушаюсь. Довольствуюсь серенькой нержавейкой, пригодной на все случаи жизни, прочной, легкой, глубокой и неизменно сохраняющей свою форму. Сама по себе мойка ни горячая, ни холодная, ее температура зависит от температуры воды. Я приспосабливаюсь не хуже: на холод отвечаю холодом, на тепло теплом. Без колебаний и полумер, полная гармония. Я гибкая и в прямом и в переносном смысле: иначе как бы я вымылась в кухонной мойке, да еще с удовольствием? Иногда я нарочно представляю себе небывалое нагромождение трудностей. Будто я одна-одинешенька на необитаемом острове, или на вершине горы в снегу и во льдах, или замурована глубоко под землей в пещере. Стыдно признаться, подобные чудовищные ситуации меня совсем не пугают. Наоборот, придают энергии и сил. Воображаемые катастрофы помогают преодолевать унылую повседневность. Невыносимо тянуть житейскую лямку — ни тебе опасностей, ни стремительного водоворота событий. Глядишь себе на счета, что копятся на магнитной доске, и знаешь: если дело не пойдет на лад, денег взять неоткуда, а крайний срок погашения кредита через три месяца, так что впереди полное банкротство. Я рискую не меньше, чем человек, взлетающий на гребень гигантской волны. С той разницей, что он поставил на карту жизнь, а я нет. В крайнем случае, разорюсь, окажусь на улице без денег и без работы, буду мерзнуть и голодать. Отчасти я уже знаю, до чего это сладко, есть некоторый опыт, и все-таки смело смотрю в лицо мрачному будущему — по сравнению со смертью все это ерунда. Так что засучим рукава и вперед, за длинной вереницей одинаковых дней. Ранний-ранний подъем, покупки, уборка, готовка: размораживаем, режем, варим, жарим, тушим, разогреваем. Прикидываем, подсчитываем, накрываем, снова все приводим в порядок, чистим, моем, выбрасываем остатки и снова разделываем, крошим, месим, печем. Так, ночью, сидя в теплой воде, я прикинула и перечислила, сколько всего мне предстоит переделать за день. Вроде бы мелочи, но в них-то и суть. Отчего же я так люблю жить? Не могу сказать точно. Летучая неуловимая радость прячется где-то глубоко внутри, а я, сама не знаю почему, ощущаю ее всей кожей. Я вылезла из мойки, тщательно вытерлась и намазалась прогорклым растительным маслом, готовить на таком я бы не решилась — это чересчур даже для меня.
Глава 7
