Рэй Брэдбери - Смерть осторожного человека
— Мне это доставляет огромное удовольствие.
— А это?
Вы стоите совсем рядом, поэтому довольно одного движения, чтобы лица сблизились. Ее губы все так же хороши. Теплые, живые, мягкие.
Она чуть-чуть отстраняется:
— Это мне тоже очень нравится.
Ты прижимаешь ее, ваши губы снова встречаются, и ты закрываешь глаза…
— Черт! — Ты отскакиваешь.
Ее ноготь впился тебе в шею.
— Прости, милый. Я тебе сделала больно? — спрашивает Энн.
— Все хотят принять участие в представлении, — говоришь ты, достаешь любимый пузырек и вытряхиваешь на ладонь несколько пилюль. — Бог мой, леди, ну и хватка у вас. Впредь обращайтесь со мною получше. Я очень нежный.
— Извини, забылась, — говорит Энн.
— Лестно слышать. Но если будешь забываться каждый раз, когда мы целуемся, то от меня скоро останется лишь кровавая лужа. Подожди.
Еще бинт — на шею. Опять целуешь ее.
— Тише едешь — дальше будешь, детка. Мы смотаемся на пляж, и там я прочитаю тебе лекцию о том, сколько зла таит в себе общение с Майклом Хорном.
— Роб, что бы я ни говорила, ты все равно будешь продолжать роман?
— Решение принято. На чем мы остановились? Ах да.
Снова губы.
Чуть позже полудня ты останавливаешь машину у края облитого солнцем обрыва. Энн бежит впереди, к деревянной лестнице, уходящей на двести футов вниз по склону. Ветер треплет ее бронзовые волосы; в синем купальнике она выглядит очень нарядно. Ты, задумавшись, идешь следом. Ты исчез. Городов нет, шоссе пусто. Под ногами море охватывает широкий пустынный берег с гранитными выступами, выщербленными и вымытыми бурунами. Пронзительно кричат болотные птицы. Энн идет впереди. «Ну что за дурочка», — думаешь ты о ней.
Вы гуляете, взявшись за руки, и стоите, впитывая солнечные лучи. Тебе кажется, что все очистилось, все хорошо. Пока. Жизнь чиста и свежа, даже жизнь Энн. Тебе хочется разговаривать, но среди этого соленого безмолвия голос звучит как-то нелепо, да и все равно язык еще болит от той острой вилки.
Вы подходите к самой воде, и Энн что-то поднимает.
— Ракушка, — говорит она. — А помнишь, как ты нырял в своей резиновой маске и с трезубцем. Сорвиголова? В старое доброе время.
— Старое доброе время. — Ты думаешь о прошлом, об Энн и о себе, о том, что вам обоим нравилось. Ездить на побережье. Рыбачить. Нырять. Но уже тогда она была каким-то странным существом. Совершенно спокойно убивала омаров. С удовольствием чистила их.
— Ты всегда был таким безрассудным, Роб. Да, в сущности, таким и остался. Не боялся нырять за устрицами, а ведь этими раковинами мог сильно порезаться. Острые, как бритвы.
— Знаю, — говоришь ты.
Энн кидает ракушку, которая падает около твоих сброшенных ботинок. Возвращаясь, ты обходишь ее, чтобы случайно не наступить.
— Мы могли бы быть счастливы, — говорит Энн.
— Приятно об этом мечтать, правда?
— Мне бы хотелось, чтобы ты передумал.
— Слишком поздно, — отвечаешь ты.
Она вздыхает.
На берег накатывает волна.
Тебе не страшно быть здесь вместе с Энн. Она ничего тебе не сделает. Ты ее контролируешь. Нет, это будет легкий, праздный день, без всяких событий. Ты настороже, готов к любым неожиданностям.
Ты лежишь на солнце, и оно пронизывает до самых костей, расслабляет, расплавляет на песке. Энн рядом, солнечные лучи золотят ее вздернутый носик и сверкают в крохотных капельках пота на лбу. Вы болтаете о веселых пустяках, ты ею очарован; как она, такая красивая, может быть такой подколодной змеюкой, лежащей у тебя поперек дороги, и в то же время смущенной и маленькой где-то в глубине души, куда ты не можешь заглянуть?
Ты перевернулся на живот. Песок горячий. Солнце теплое.
— Да ты сейчас сгоришь, — наконец, смеясь, говорит Энн.
— Не исключено, — отвечаешь ты, чувствуя себя очень умным, совершенно бессмертным.
— Погоди, дай-ка я намажу тебе спину маслом, — говорит Энн, расстегивая блестящую, натуральной кожи китайскую головоломку своей сумочки. Вынимает бутылочку прозрачного желтого масла. — Это защитит тебя от солнца. Идет?
— Идет, — отзываешься ты, чувствуя себя очень хорошо, прямо-таки превосходно.
Она поливает тебя маслом, словно поросенка на вертеле. Бутылочка опрокинута и содержимое стекает тонкими струйками, блестящими, желтыми и прохладными, во все углубления на спине. Энн растирает масло рукой. Ты лежишь с закрытыми глазами, что-то мурлыча под нос, наблюдая за маленькими голубыми и желтыми пузырьками, танцующими под зажмуренными веками, а она все льет и льет масло, смеется, массирует спину.
— Мне уже прохладнее, — говоришь ты.
Она растирает тебя еще минуту-другую, потом тихо садится рядом. Проходит много времени, а ты дежишь не двигаясь, поджариваясь на песчаной жаровне, не желая пошевелиться. Солнце уже не такое горячее.
— Ты боишься щекотки? — доносится сзади голос Энн.
— Нет, — отвечаешь ты и улыбаешься уголками рта.
— У тебя такая милая спинка, — говорит Энн. — Хочу пощекотать ее.
— Валяй щекочи.
— Здесь щекотно? — спрашивает она.
Ты чувствуешь далекое, какое-то сонное прикосновение к спине.
— Нет.
— А тут?
Ты ничего не ощущаешь.
— Ты ведь даже не дотрагиваешься до меня.
— Я читала в какой-то книге, — говорит Энн, — что зоны чувствительности на спине развиты очень плохо, поэтому большинство людей не может точно определить, до какого места у них дотрагиваются.
— Чушь, — отвечаешь ты. — Вот дотронься. Давай. Я точно скажу.
Чувствуешь три долгих прикосновения к спине.
— Ну? — спрашивает Энн.
— Ты провела пальцем вниз под одной лопаткой дюймов на пять. Так же под другой лопаткой. А потом прямо вниз по спине. Так-то вот.
— Умница. Сдаюсь. Тебя не проведешь. Хочу сигарету. Ах, черт! Все кончились. Не против, если я сбегаю возьму в машине?
— Я схожу, — предлагаешь ты.
— Ничего, лежи.
Она бежит по песчаной косе. Ты провожаешь ее взглядом, лениво, сквозь дрему. Довольно странно, что она взяла с собой сумочку и бутылку с маслом. Эти женщины. А бежит она красиво. Энн взбирается по деревянным ступенькам, поворачивается, машет и улыбается. Ты улыбаешься в ответ и слегка шевелишь рукой.
— Жарко? — кричит она.
— Промок насквозь! — нехотя выкрикиваешь в ответ.
У тебя на теле выступает пот. Жар теперь внутри тебя, и ты погружаешься в него, словно в ванну. Пот льется по спине ручьями, но как-то вяло и слабо, будто по тебе ползают муравьи. С потом все выйдет, думаешь ты. С потом все уйдет. Пот сочится по ребрам и щекотно стекает по животу. Ты смеешься. Господи, сколько пота. Никогда в жизни ты так не потел. В теплом воздухе разносится сладкое благоухание масла, которым тебя натерла Энн, и усыпляет, усыпляет.
Взбадриваешься. Наверху слышится какой-то шум.
На вершине обрыва завели машину, включили передачу, и вот ты видишь, как Энн машет рукой, автомобиль, сверкнув на солнце, разворачивается и уносится в сторону шоссе.
Вот и все.
— Что? Куда, сучка?! — злобно орешь ты. Хочешь встать. И не можешь. От солнца совсем обессилел. В голове все плывет. Черт побери! Ты потел.
Потел.
В знойном воздухе появился какой-то новый запах. Что-то знакомое и вечное, как соленое дыхание моря. Горячее, приторное, тошнотворное благоухание. Аромат, чудовищнее которого для тебя и тебе подобных не существует. Ты с воплем вскакиваешь на ноги.
На тебя наброшен плащ, пурпурное одеяние. Он прилип к бедрам, и ты видишь, как начинает обволакивать поясницу, ноги, голени. Плащ красный. Наикраснейший красный во всей цветовой гамме. Чистейший, нежнейший, ужаснейший красный, какой ты только видел, пульсируя, растекается и покрывает все тело.
Трогаешь спину. Бормочешь бессмысленные слова. Рука нащупывает три открытые раны, взрезавшие плоть ниже лопаток!
Пот! Думал, что потеешь, а это была кровь! Лежал, полагая, что из тебя выходит пот, посмеивался, наслаждался!
Ты ничего не чувствуешь. Пальцы неуклюже и бессильно царапают спину. Спина ничего не ощущает. Омертвела.
«Погоди, дай-ка я намажу тебе спину маслом, — говорит Энн где-то вдалеке, в зыбком кошмаре моей памяти. — А то сейчас сгоришь».
Волна ударилась о берег. В мыслях всплывает длинная тонкая струйка жидкости, льющейся тебе на спину из бутылочки, зажатой в восхитительных пальцах Энн. Вспоминаешь, как она растирает спину.
Раствор наркотика. Желтый раствор новокаина, кокаина или чего-нибудь еще, который, прикоснувшись к спине, сделал нечувствительным каждый нерв. Энн ведь отлично разбирается в наркотиках.
Сладкая, сладкая, милая Энн.
В голове опять звучит ее голос: «Ты боишься щекотки?»
Тебя рвет. В кроваво-красном тумане мозга эхом отзывается твой ответ: «Нет. Валяй щекочи. Валяй щекочи. Валяй щекочи… Валяй щекочи, Энн Дж. Энтони, очаровательная леди. Валяй щекочи».
