Герд Фукс - Час ноль
На первом плане действия братья Хаупты — вернувшийся с фронта Вернер, становящийся учителем, и пятнадцатилетний Георг. Они выросли в интеллигентной семье, отец был директором местной школы, а мать музыкантшей. В их доме сохранялся, насколько это было возможно, дух молчаливой оппозиции фашизму. Что заставило юного Георга возглавить в последние дни войны банду вервольфов? Только ли повеления эсэсовских наставников? Даже и после того, как эсэсовцы исчезли в неизвестном направлении или попрятались, зарыв в землю свои мундиры и ордена, Георг и его сообщники не сразу, и очень неохотно, выходят из своего лесного убежища; почему? Для этих юнцов все рушилось, они ни во что не верят, ни к чему не стремятся, разве только хотят, чтобы их оставили в покое. И Вернеру Хаупту очень долго не удается вывести младшего брата из состояния душевного одичания и озлобленности. Для романиста очевидно, что Георг Хаупт — не частный казус, а явление по-своему типическое для Германии тех лет, да и для послевоенного капиталистического мира в целом. Герд Фукс одним из первых, если не первым, попытался исследовать это явление.
Георг Хаупт — как, очевидно, и многие его сверстники, — в сущности, и не был убежденным нацистом. Это один из тех, кто вступали в гитлерюгенд «как все», повиновались приказам «как все». И что-то человеческое, очевидно, сохранялось в нем даже в самые злые времена, ведь он, как выясняется, не захотел — вопреки нацистским приказам — выдать приятельницу родителей, которая укрывалась в их доме, чтобы избежать Освенцима. Банду вервольфов сплачивает не верность обанкротившейся нацистской программе, а скорей дух мальчишеской бравады, жажда самостоятельности, соблазны «вольной» жизни с оружием в руках и тайными запасами продовольствия. А главное — отсутствие той идеи, той цели, ради которой стоило бы честно жить и трудиться.
И тут стоит вспомнить, что сам Герд Фукс — почти что сверстник Георга Хаупта. Говорить о каких-то автобиографических мотивах было бы, конечно, нелепо. Но Для самого романиста его юный герой — человек своего поколения, тип, хорошо ему известный.
Нам запомнилось признание Фукса (в интервью, которое упоминалось выше): в первые годы после войны его поэтическим кумиром был Готфрид Бенн — талантливый мастер стиха, чье творчество отмечено самым крайним пессимизмом, отчаянием, неверием в жизнь и в людей. Творчество Бенна — своего рода поэтическая сублимация тех безысходно мрачных настроений, которые были свойственны многим его соотечественникам и в годы фашизма, и после его краха. Дистанция между Готфридом Бенном и вымышленным персонажем из романа Фукса, конечно, громадная. Однако образ молодежного «антигероя» Георга Хаупта обнажает реальные корни тех проявлений нигилизма, цинизма, которые мы находим в западной литературе вплоть до сего дня.
В ходе действия романа мы видим, как Георг Хаупт постепенно, нерешительно, с колебаниями и рецидивами, начинает оттаивать. Типичность его фигуры подтверждается параллельно развертывающейся судьбой другого бывшего вервольфа, рабочего паренька Улли Шнайдера, который под влиянием вице-бургомистра Кранца начинает излечиваться от своей беспредметной злобы.
В сюжете романа есть и такой примечательный параллелизм двух линий. Вернер Хаупт, заботясь о младшем брате, внутренне корит себя за то, что в семье не смогли предотвратить превращения честного подростка в фашистского волчонка. Но и коммунист Кранц, младший брат которого тоже попался на удочку нацистам — вступил в «штурмовой отряд», вернулся с войны физическим и духовным инвалидом, — горько упрекает себя за подобное же упущение. Он задумывается над тем, как случилось, что брат, которого он воспитывал и опекал, все же ускользнул из-под его влияния. Быть может, именно потому, что он, Кранц-старший, слишком настойчиво пытался подчинить брата-подростка своему контролю, преподносил ему собственные взгляды как окончательные истины, не подлежащие обсуждению?
Так — именно благодаря параллелизму судеб нескольких молодых немцев — встают острые нравственно-психологические проблемы. Автор задумывается и приглашает читателя к размышлению над тем, как получилось, что значительная часть немецкой молодежи, даже рабочей и крестьянской молодежи, пошла за фашистами, а не за антифашистами.
Вернемся к образу Вернера Хаупта, ибо в нем наиболее наглядно воплощено проблемное, аналитическое со-держание романа. Образованный, мыслящий молодой человек, по натуре честный и совестливый, который, не приемля взглядов нацистов, участвовал в войне, привык быть политически пассивным (и остается таким в известной мере до конца романа), возвращается с фронта с острым чувством вины. Это чувство не угасает с течением времени, а, скорей, усиливается, превращается в незатихающую боль. Когда Вернер в разговоре с младшим братом мимоходом презрительно упоминает нацистов, Георг зло спрашивает: «А кем были вы? Что сделали вы, чтобы помешать им?» И Вернеру нечего ответить. В нем крепнет убеждение, что за преступления гитлеризма отвечают не только гитлеровцы. В доверительной беседе он сознается: «Я думал, что смогу остаться в стороне. Так думали миллионы. Гитлеру дали власть не его сторонники. Это мы привели его к власти. Миллионы, которые хотели оставаться в стороне. Мы виновны, мы, которые терпели его». Примечательное признание.
Интересны страницы, где описана деятельность Вернера Хаупта в качестве учителя деревенской школы, вновь открытой после войны. Он встречается в классе с угрюмо молчащими подростками: по жизненному опыту они старше своих лет, а знаний, даже самых элементарных, им явно недостает, да они и не очень стремятся к знаниям — им, в сущности, на все наплевать. Вернер чувствует, что ему надо бы прямо, откровенно заговорить с учениками о фашизме, о причинах войны и национальной катастрофы — только так он мог бы вывести этих ребят из состояния недоверчивой молчаливости и безразличия ко всему. Но Вернер смиряется перед властью обстоятельств, ведет уроки, как велено, по старым программам, до откровенного разговора так дело и не дошло.
Происходит то, что Вернер Хаупт в первые дни после воины счел бы невероятным: бывший заместитель директора школы, отъявленный фашист Мундт, отстраненный было от педагогической работы, возвращается в школу, восстановленный в прежнем звании «штудиенрата». К былой нацистской фразеологии он, конечно, уже не будет прибегать, а в сущности — ни в чем не изменился… На этом фоне особенно наивными кажутся планы Хаупта-отца, который после американского плена и долгого отсутствия собирается вернуться на родину, чтобы бороться за «подлинно демократическую реформу» народного образования в западногерманском государстве!
Послевоенная атмосфера духовного разброда, крушение демократических надежд, всеобщая погоня за жирным куском и доходным местом — все это усиливает настроения растерянности и горечи у честных людей, подобных Вернеру Хаупту, сбивает с толку людей морально неустойчивых. Иные повороты судеб персонажей кажутся неожиданными, но, по сути, достаточно ясно мотивированы. Внимательно обрисована трудная, ломаная судьба молодой женщины Ханны Баум, чья честность и трудолюбие способны — по крайней мере в начале романа — внушить симпатию к ней. Ханна, как и многие другие персонажи, прошла через нелегкие житейские испытания, от случайной любовной встречи с офицером вермахта, впоследствии погибшим на войне, у нее родился внебрачный ребенок. Ханна и Вернер Хаупт тянутся друг к другу, читателю кажется, что оба они могут найти счастье вместе, помочь друг другу залечить душевные травмы, которые по-разному живут в них обоих. Но в романе «Час ноль» главенствует тот трезвый, обостренно критический взгляд на послевоенную действительность, который исключает возможность «хэппи-энда» даже и на отдельном участке. Ханна в конечном счете поддается соблазнам «сладкой жизни», коммерции, спекуляции и остается эмансипированной холостячкой, богатеет, погрязает в мещанском довольстве.
Понятно, что критическое острие романа направлено не только против вчерашних нацистов, со всей пестрой сворой их прихлебателей и последышей, но и против тех заокеанских сил, которые тайно или явно им покровительствуют. На них возлагают свои надежды былые оруженосцы фюрера, даже и те, что притихли в глухой провинции. Мимоходом, но достаточно выразительно обрисован «политический салон» парикмахера Кипа, сам парикмахер, разглагольствующий под щелканье ножниц о мировой политике. «Он поставил на американцев. С самого начала он ставил только на американцев». И просвещает своих клиентов: «Когда-нибудь они разругаются с русскими в пух и прах. Это же только вопрос времени… Уже, говорят, началось строительство огромных складов вооружения. Сообщают о крупных сосредоточениях американских войск. Подразделения вермахта будто бы уже собраны в лагерях… Было бы просто смешно. Нельзя же бросить псу под хвост лучшую армию мира». Иные ходят к Кипу только по необходимости и отмахиваются от его воинственных речей. А иные, быть может, и прислушиваются…
