Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек
Я попробовала ванильный.
— Как бы вы оценили цвет этого пудинга? — обеспокоенно спросила она, подняв карандаш. — Естественный, несколько искусственный или явно неестественный?
— А вы не хотите добавить в пудинг изюм? — спросила я, переходя к карамельному. Мне не хотелось обижать ее.
— Слишком рискованно, — ответила она. — Многие не любят изюм.
Я отодвинула карамельный пудинг и отведала апельсинового.
— Как вы собираетесь подавать эти пудинги — в горячем виде? — спросила я. — Или, может быть, со сливками?
— Видите ли, мы ориентируемся на клиентов, которые стараются экономить время, — ответила она. — Естественно, они предпочитают есть пудинг холодным. Конечно, каждый может добавить сливки, если захочет… Мы ничего не имеем против сливок, но, с точки зрения питательности, это не обязательно: пудинг достаточно витаминизирован. Сейчас нас интересует только дегустация вкуса.
— По-моему, лучше подавать пудинги по одному, — сказала я.
— Если бы можно было идти с опросом часа в три! — воскликнула миссис Визерс. — Но нам нужно получить мнение всей семьи… — она задумчиво постучала карандашом по краю стальной раковины.
— Да, понимаю, — сказала я. — Что ж, я, пожалуй, пойду.
Решать за них, какое именно мнение они хотят получить, не входит в мои служебные обязанности.
Иногда я и сама не в состоянии определить, в чем заключаются мои обязанности. Особенно когда меня заставляют звонить в какой-нибудь гараж и спрашивать механиков, какого они мнения о новых поршнях и прокладках или останавливать на улице старушек, которые глядят на меня с подозрением, и предлагать им на пробу коржики. Я знаю, для чего Сеймурский институт меня нанял: чтобы редактировать вопросники и превращать замысловатые, чрезвычайно тонкие формулировки психологов, сочинявших их, в простые вопросы, понятные и агентам института, которые их задают, и потребителям, которым на них приходится отвечать. От вопросов вроде «в каком процентном отношении вы оценили бы визуальное воздействие данного продукта?» толку немного. Я получила это место в Сеймурском институте сразу после колледжа и считала, что мне повезло, — бывают места и похуже; но даже теперь, через три месяца, я не знаю, чем в точности я должна заниматься.
Иногда мне начинает казаться, что меня готовят для какой-то более ответственной работы, но, поскольку мои представления об организационной структуре Сеймурского института весьма приблизительны, я плохо представляю себе, для какой именно. Фирма наша устроена, как вафельное мороженое, из трех слоев: вафля наверху, вафля внизу, а посредине — наш отдел, мягкая, сладкая прослойка. Этажом выше нас работают администраторы и психологи (их у нас называют «верхние джентльмены», так как они все мужчины), которые имеют дело с нашими клиентами. Я пару раз бывала наверху: в кабинетах там ковры, дорогая мебель, на стенах — шелкографические репродукции старинной живописи. На этаже под нами — всякая техника: копировальные машины, счетные машины, электронно-вычислительные машины для обработки информации. Я и там побывала; нижний этаж похож на фабрику: грохот, треск, у операторов усталый вид, руки у них в чернилах. Наш отдел — соединительное звено между этими этажами: мы управляем одушевленной техникой, агентами, которые проводят опросы потребителей. Такой агент работает на принципах надомника, вроде вязальщицы носков. Так что наш штат — это домашние хозяйки, которые работают на нас в свободное время и получают сдельно. Зарабатывают они немного, но им нравится время от времени покидать свои кухни. Ну, а те, кто отвечает на вопросы, вообще ничего не получают. Я часто спрашиваю себя — зачем они это делают? Возможно, они верят, что, принимая участие в опросе, они как бы консультируют специалистов и помогают им улучшить, качество товаров, которые в конечном счете производятся для них самих. А может быть, им просто хочется хоть с кем-нибудь поговорить. Но скорее всего, люди просто чувствуют себя польщенными тем, что кто-то интересуется их мнением.
Из-за того, что наш отдел работает с домашними хозяйками, весь наш штат, кроме несчастного рассыльного, набран из слабого пола. Мы занимаем большую комнату, стены которой выкрашены в конторский зеленый цвет; в углу выгорожена кабинка из матового стекла для миссис Боуг— начальницы отдела, а в противоположном конце комнаты стоят деревянные столы, за которыми сидят добродушные на вид тетушки, разбирающие каракули в анкетах и расставляющие цветными карандашами кресты и галочки; на столах — бутылочки клея, ножницы и обрезки бумаги, как в детском саду, и сами тетушки похожи на перезрелых воспитанниц детского сада. Остальное пространство комнаты занято разными конторками, за которыми сидим мы. У нас есть также уютная буфетная с ситцевыми занавесками, где те, кто приносит с собой завтраки, могут поесть в обеденный перерыв; там стоит электрический кипятильник и кофеварка; впрочем, многие пользуются своими собственными чайниками. И еще у нас есть розовая туалетная комната, где над зеркалом висит табличка с просьбой не бросать в раковину волосы и чайную гущу.
Ну, так какого же повышения мне ждать в Сеймурском институте? Стать одним из «верхних джентльменов» я не могу. Спуститься в машинное отделение или расставлять цветные галочки тоже не могу — это было бы понижением. Я могла бы, наверное, занять место миссис Боуг или ее заместительницы, но, во-первых, на это уйдут многие годы, а, во-вторых, я вовсе не уверена, что мне этого хочется.
Я уже кончала вопросник для покупателей — срочное задание! — когда появилась бухгалтерша, миссис Грот. Дело у нее было к миссис Боуг, но по дороге она остановилась возле моего стола. Она маленькая, жилистая, волосы у нее такого цвета, как металлические подносы в холодильнике.
— Мисс Мак-Элпин, — проскрипела она, — вы работаете с нами уже четыре месяца, и это означает, что вы можете вступить в наш пенсионный фонд.
— В пенсионный фонд?
Когда я поступала на работу, мне рассказывали о пенсионном фонде, но я совсем забыла о нем.
— А не рано ли мне вступать в пенсионный фонд? Я хочу сказать — вам не кажется, что я для этого слишком молода?
— По-моему, чем раньше, тем лучше, — сказала миссис Грот.
Глаза ее сверкали за стеклами пенсне; она уже предвкушала, как станет делать новые вычеты из моего жалованья.
— Пожалуй, я пока не стану вступать в пенсионный фонд, — сказала я. — Спасибо за предложение.
— Но, видите ли, это обязательно, — заметила она бесстрастным тоном.
— Обязательно? А если я не хочу?
— Но вы поймите: если никто не будет вкладывать деньги в фонд, никто не сможет и получать из него деньги. Я принесла необходимые документы. Вам только нужно подписать их.
Я подписала, но когда миссис Грот ушла, я вдруг расстроилась. Не знаю, почему меня так огорчила эта сцена. Дело было не только в том, что меня заставили подчиниться правилам, которые кто-то составил, не спросив моего мнения; к этому привыкаешь еще в школе. Нет, меня охватил какой-то суеверный страх оттого, что я своей подписью скрепила магический документ, который каким-то образом связывал мое будущее, притом такое далекое будущее, что я его даже и представить себе не могла. Мне вдруг показали другую мисс Мак-Элпин — старушку Мак-Элпин, которая бессчетные годы проработала в Сеймурском институте и теперь получает заслуженное вознаграждение. Пенсию. Я увидела ее унылую комнатку с электрическим камином; вероятно, у меня будет и слуховой аппарат — вроде того, которым пользовалась моя престарелая тетка, старая дева. Я буду разговаривать сама с собой, дети на улице будут бросать в меня снежками. Я сказала себе, что все это глупости, что мир взлетит на воздух, прежде чем я доживу до пенсии. Я напомнила себе, что могу хоть сегодня навсегда покинуть это здание и найти другую работу. Но ничего не помогало. Мысленно я следила за тем, как документ с моей подписью ложится в папку, папка встает на полку сейфа, сейф запирают на ключ.
Я обрадовалась, когда наконец пробило половину одиннадцатого и можно было выпить чашку кофе. Конечно, после утреннего опоздания мне следовало бы отказаться от перерыва, но я хотела как-нибудь отвлечься от своих мыслей.
Кроме меня, в отделе есть еще три сотрудницы моего возраста; с ними я и хожу пить кофе. Когда Эйнсли надоедают ее коллеги — испытатели зубных щеток, она тоже присоединяется к нашей компании. Это вовсе не значит, что ей нравится троица из моего отдела, — она их называет конторскими девственницами. Внешнего сходства между ними не так уж много (вот только все три крашеные блондинки: Эми, машинистка, — блондинка лохматая, как старый веник; Люси, секретарша по внешним связям института, — блондинка элегантно завитая, а Милли, помощница миссис Боуг по австралийским делам, — коротко остриженная и красная от загара), но — по их собственным признаниям, сделанным в разное время над пустыми чашками кофе и недоеденными кусочками тоста, — все они девственницы: Милли — из практических соображений, вычитанных в руководстве для девушек («Я считаю, лучше подождать, пока не выйдешь замуж. Правда? Так спокойнее»); Люси — потому, что боится сплетен («Что обо мне будут говорить?») и убеждена, что в каждой спальне установлен микрофон, а на другом конце провода все местное общество сидит с наушниками, а Эми, ипохондричка, уверена, что ее просто стошнит, — и, может быть, так и случится. Все они любят путешествовать: Милли пожила в Англии, Люси дважды ездила в Нью-Йорк, а Эми хочет поехать во Флориду. Напутешествовавшись, все трое выйдут замуж и уж тогда устроятся по-настоящему.
