Виктория Токарева - Система собак
Африканскую часть сценария снимали на Кубе.
Принц — негр. Логичнее было бы ехать в Африку, но свои услуги предложила киностудия Гаваны.
Жили в отёле «Тритон» на берегу океана. Это тебе не Дом колхозника в Хмелевке.
Питались в ресторане. Обед начинали с фруктов: папайя, авокадо — от одних слов с ума сойдёшь. Весёлые официанты — мулаты, почему-то все левши; записывали заказ левой рукой.
Куба переживала сложный период, но в отёле «Тритон» рай, коммунизм н называй, как хочешь.
На центральной площади Гаваны работал маленький духовой оркестр. Дирижёр поднял руку, дал дыхание, музыканты подняли трубы к губам, но в это время к дирижёру подошёл пожилой мулат и задал вопрос. Дирижёр ответил. Мулат снова что-то спросил. Дирижёр снова ответил. Музыканты ждали с поднятыми трубами, скосив на дирижёра глаза. Никто никуда не торопился.
Потом все же оркестр заиграл, и вся площадь задвигалась в ритме, как кордебалет. Было впечатление, что они здесь репетируют. Но никто не репетировал. У них это врождённое. Кубинцы весьма расположены петь и танцевать. И совсем не расположены работать. И в самом деле, как можно работать в такую жару?.. В такую жару хорошо пить пиво и любить друг друга.
Когда вечером гуляли вдоль берега, приходилось переступать через влюблённых. Наиболее застенчивые уходили в океан, на поверхности, как тыквы, качались головы, и земля двигалась вокруг своей оси не равномерно, а толчками, в такт любви.
Я ходила изгоем. Во мне никогда не селилось такого вот страстного всепоглощающего чувства. Я как человек с хроническим насморком, попавший в благоуханный сад. Все вижу, но ничего не чувствую. Может быть, я действительно холоднокровная, как змея…
Репетировали свадьбу Золушки и принца. На мне платье, похожее на сгустившийся воздух. Принц — весь чёрный, в чёрном смокинге.
Надо было целоваться, но я медлила. Камера была близко от нас. Снимали крупный план.
— Целуйтесь! — скомандовал ты.
От принца исходил незнакомый мне, неуловимо-сладковатый запах. Говорят, чёрная кожа пахнет иначе, чем белая.
— Целуйтесь же! — крикнул ты.
Я поцеловала принца в лоб.
— Ты что, с покойником прощаешься?
Принц видел, что я смущена, и смущался сам. У него было французское имя Арман, и он вообще был симпатичный, образованный и скромный молодой человек. Но Арман существовал ВНЕ моего восприятия. Это невозможно объяснить.
Ты подошёл, отодвинул принца, обнял меня и поцеловал. Это длилось несколько секунд. Видимо, ты учил Армана, как это делается.
Потом отошёл, уступил своё место.
Я закрыла глаза и решила для себя: ты не отошёл. Это твои руки, твои губы. Я целовала Армана, целовала, как будто пила и хотела выпить без остатка.
— Мотор! — крикнул ты.
Оператор застрекотал камерой. Кадр был выстроен. Цветовое решение оптимальное. Я в белом. Принц в чёрном. Как муха на сахаре.
— Стоп!
В принце вдруг сильно застучало сердце. Я его завела и завелась сама. Мы продолжали начатое.
— Стоп! — крикнул ты.
Я очнулась, но другая. Хронический насморк прошёл. Я как будто слышала все запахи жизни. Хотелось поступка. Хотелось взять тебя за руку и уйти с тобой в волны океана. И пусть наши головы качаются над волнами, как две тыквы.
На берегу океана орали русские песни: «Без тебя теперь, любимый мой, земля мала, как остров». Неподалёку размещалась русская колония. Гуляли русские специалисты.
Скоро Фидель Кастро обидится на Россию, и русские специалисты уедут. А сейчас пока поют.
«Без тебя теперь, любимый мой, лететь с одним крылом…»
Я не могла уснуть. Надела шорты и вышла на берег. Берег пористый, как поверхность Луны. Я шла по Луне и вдруг увидела тебя. Ты приближался навстречу. Выследил? Или тоже пошёл погулять?
— Во все времена были дочки и падчерицы, — сказал ты.
Я поняла, что ты постоянно думаешь о своём фильме. Как Ленин о революции. Как маньяк, короче.
— А черепахи совокупляются по тридцать шесть часов, — сказала я.
У меня была своя тема.
— Откуда ты знаешь?
— У Хемингуэя прочитала.
— А Хемингуэй откуда знает?
Мы стояли и смотрели друг на друга.
Наше молчание и стояние затянулись.
Наконец я сказала:
— Проводи меня. Я боюсь.
Такая реплика выглядела правдоподобной. Кубинцы — народ горячий. Они ходят свободные и страстные, как молодые звери. Им ничего не объяснишь, тем более по-русски.
Ты взял меня за руку, и мы пошли в отель «Тритон».
Кровать в моем номере трехметровая, можно лечь вдоль, а можно поперек. Мы так и поступили. Желали то вдоль, то поперёк. Я поразилась: как хорош ты в голом виде и как открыто выражаешь свои чувства. Черепахи так не умеют. Так могут только люди.
Я тогда ещё не догадывалась, что это ЛЮБОВЬ, я думала — обычный рельсовый роман.
Мы заснули.
Утром я проснулась раньше и смотрела на тебя, спящего. Ты был смуглый от природы да ещё загорел. Я подумала: «Вот мой принц».
Я встала и захотела выйти на балкон, но боялась тебя разбудить и стала отодвигать жалюзи тихо, по миллиметру. Мне казалось: если действовать тихо, я тебя не разбужу. Но ты, конечно же, проснулся и следил за мной из-под ресниц. Твоё лицо было непривычно ласковым.
Страсть — это болезнь. Лихорадка. Я играла, как никогда. На грани истерики. Глаза меняли цвет, как море.
— Что это с ней? — спросил Димка Барышев.
— Актриса, — ответил ты.
Во мне действительно вскрылась АКТРИСА и вышла из берегов. Я как будто подключилась к ИСТОЧНИКУ. И удвоилась. Меня стало две.
По ночам ты приходил на наше стойбище любви. И я опять удваивалась, потом исчезала. Превращалась в другое качество. Шла божественная химия. Нд22+О=Нд22О. Без тебя в газ, водород. А рядом с тобой перехожу в другое качество, в молекулу воды.
Однажды я опустилась на колени и сказала:
— Господи, не отомсти…
Мне показалось, что за такое счастье Бог обязательно взыщет. Что-то потребует.
Фильм набирал высоту. Когда смотрели отснятый материал, пересекало дыхание.
Кубинская часть приходилась на середину фильма. Середина, как правило, провисает. А здесь удалась. Финал — самоигральный. Провалиться невозможно. Так что уже можно сказать: ты выиграл этот фильм.
Ты интуитивист, бредёшь наугад, как мальчик с пальчик в лесу. Уже никакой надежды, и волк за кустом — и вдруг точечка света. Выход. Спасение.
Точечка света — это я. А у меня — ты.
Я больше никого не боюсь. И ничего. Я не боюсь, что через год мне будет двадцать семь. А через десять лет — тридцать семь, и я начну играть мамаш, а потом бабушек.
Моя молодость не кончится до тех пор, пока я буду видеть точку света. Две точки — твои глаза. Глаза у тебя потрясающие: беззащитные, как у ребёнка. Циничные, как у бандита. Отсутствующие, как у мыслителя.
Я люблю тебя, но как… Нежность стоит у горла. Хочется качаться, как мусульманин. Хочется молиться на тебя и восходить к Богу.
Господи, спаси меня, грешную… Помилуй мя…
Улетали зимой, хотя для Кубы времени года не существует.
В самолёте мы сидели врозь. Ты боялся, что группа о чем-то догадается и доложит твоей жене. И я тоже боялась, что группа догадается и доложит твоей жене. Это значит: я не смогу позвонить в твой дом. Справедливости ради надо сказать, что твоя жена очень милая и трогательная, как кролик. Её не хочется обижать.
Солнце садилось на океан. В небе горел розовый веер. Какой-то невиданный размах красок. Природа в этом месте земного шара совсем сошла с ума.
По небу летели птицы, они держались плотно, их клин походил на кружевную шаль, раскинутую в небе. На фоне заката клин казался чёрным.
Интересно, куда они летят? Может быть, даже в Россию. Зачем птицы летают туда-сюда, покрывают такие расстояния, набивают под крыльями костяные мозоли, гибнут в дороге?.. Зачем? Чтобы через несколько месяцев лететь назад? Но об этом надо спросить у птиц. Может быть, они только тем и живут, что вначале хотят улететь, а потом хотят вернуться.
Так и ты. Дома ты будешь тосковать обо мне. А со мной — угрызаться совестью о доме. Может быть, эти два состояния необходимы человеку для равновесия.
Самолёт врезался в клин. Разрубил его мощным телом. Одну из птиц засосало в мотор. Хрупкие полые кости, нежное птичье мясо, а затарахтело, как камень. Вряд ли эта птица сумела что-то понять.
Мне стало не по себе. Я отстегнула ремень, прошла по проходу и села возле тебя. Ты надёжно отгораживал меня от космической пропасти. Сначала ты, потом окно иллюминатора, а за ней вечность. Ты надёжная прокладка между мной и вечностью. С тобой не страшно.
Я думала, что ты меня прогонишь, но ты взял мою руку в свою.
Спросил:
— Чего это у тебя ногти ломаные?
— Так я же Золушка…
В Москве мы разъехались в разные стороны. Ты домой, и я домой. У меня дома мама, сестра, племянница. Бабье царство. Все с дочками и без мужей. И, между прочим, все красивые, умные, с несложившимися жизнями.
У тебя дома отец, жена и три сына. Мужское начало представлено широко. Твои сыновья виснут на тебе — справа и слева, и ты становишься тяжелей, весомей, логичней на этой земле. Ты и твоё бессмертие — твои сыновья.
