Марлена де Блази - Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
— Что вы думаете о Венеции? — спрашивал он. — Вы ведь не впервые здесь.
Он говорил так уверенно, будто просматривал некое внутреннее досье, фиксирующее мои передвижения по Европе.
— Нет, нет, не впервые. Первый раз я приехала весной 1989-го, четыре года назад, — стараюсь выговаривать четко.
— 1989-й? Вы приезжали в Венецию в течение четырех лет? — переспросил незнакомец. Он выставил четыре пальца, как будто не понял мое произношение «quattro».
— Да, а что в этом удивительного?
— Только то, что я не видел вас раньше — до декабря. До прошлого декабря. 11 декабря 1992 года, — задумчиво ответил он.
— Как? — ошеломленно переспросила я, возвращаясь в прошлую зиму, припоминая даты прошлогоднего визита. Да, я приехала в Венецию 2 декабря, а в Милан вылетела вечером одиннадцатого. Он, конечно, принял меня за другую женщину, и я собиралась сообщить ему об этом, но он уже углубился в воспоминания.
— Вы шли по Сан-Марко часов в пять вечера. На вас было длинное белое пальто, очень длинное, закрывающее лодыжки, и ваши волосы были убраны в узел так же, как теперь. Вы смотрели на окна галереи «Миссалья», и вы были не одна. Этот человек не венецианец, по крайней мере, я никогда не видел его прежде. Кто он? — поинтересовался он не без неловкости.
И прежде, чем я смогла вставить хоть полслова, незнакомец спросил:
— Это ваш возлюбленный?
Я понимала, что он не ждет ответа, поэтому молчала. Теперь он заговорил быстрее, и я перестала понимать слова и целые фразы. Я попросила его не отворачиваться и, пожалуйста, говорить медленнее. Он старался.
— Я видел вас только в профиль и продолжал идти к вам. Я остановился в нескольких шагах, и так и остался стоять в восхищении. Я провожал вас взглядом до тех пор, пока вы и тот человек не ушли по пьяцце к причалу.
Он подкреплял свои слова жестами, нервными движениями рук, пальцев. Его глаза настойчиво искали мои.
— Я пошел было за вами, но остановился, потому что понятия не имел, о чем говорить, столкнись я с вами лицом к лицу. Понимаете, ну что я мог сказать? Как начать разговор? И я отошел в сторону, позволяя событиям идти своим чередом. Я искал вас в толпе на следующий день и в последующие, хотя знал, что это бесполезно. Если бы я столкнулся с вами, идущей в одиночестве, то попытался бы остановить вас, сделав вид, что обознался. Или нет, я сказал бы, что пальто очень вам идет. Но, так или иначе, я не встретил вас снова, но все время помнил. Все эти месяцы я пробовал представить себе кто вы, откуда. Я мечтал услышать звук вашего голоса. Я очень ревновал к вашему спутнику, — он говорил медленно, раздельно.
— И вот на днях я сижу в «Вино-Вино», и вдруг вы оборачиваетесь, я вижу знакомый профиль и знакомую прическу и вдруг понимаю, что это вы. Женщина в белом пальто. Видите ли, я ждал вас. Лелеял в своем воображении, полюбив в тот день на пьяцце.
Я потеряла дар речи.
— Вот что я пытался объяснить, когда мы стояли на мосту: есть судьба, и я верю в истинную любовь. Нельзя сказать, что я влюбился с первого взгляда, я и лица вашего толком не видел. Это безответная любовь. Но мне достаточно. И если вам кажется, что я безумен, я соглашусь.
— Можно, я отвечу? — произнесла я медленно, не слишком понимая, что хочу ему сказать. Его глаза метали синие молнии, пристально вглядываясь в мое лицо. Я опустила глаза, а когда подняла их снова, выражение его лица уже смягчилось. Слышу свои слова:
— Ваша история — чудесный подарок. Но нет никакой мистики в том, что вы случайно встретили меня, и эта встреча вам запомнилась, а год спустя повторилась. Венеция — маленький город, если бываешь здесь часто, то видишь тех же людей снова и снова. Я не думаю, что наша встреча — указующий перст судьбы. Да и вообще, как вы могли влюбиться в профиль? Кроме профиля у меня есть бедра, грудь, характер, наконец. Я — женщина. Я думаю, что все это — только каприз, очень трогательный, но мимолетный, просто совпадение, — внушала я глазам цвета черники, аккуратно перемещая его идиллические фантазии в более обтекаемую форму, как быстро поднимающееся тесто в форму для выпечки.
— Non e una coincidenza. Нет, не совпадение. Я люблю, и сожалею, что это не слишком удобно для вас.
— Дело не в неудобстве. Я в полной растерянности.
Во мне боролись противоречивые желания: оттолкнуть его от себя, и наоборот — обнять.
— Не уезжайте сегодня. Останьтесь хоть ненадолго. Со мной, — просил он.
— Если между нами что-то есть, если что-нибудь вообще между нами возможно, мой сегодняшний отъезд ничего не изменит. Мы можем писать друг другу, звонить. Весной я вернусь, и мы подумаем, как нам быть дальше.
Слова вырвались раньше, чем я понимаю их значение, упали и замерли. Над столиком повисло глубокое молчание, прошло время прежде, чем мы начали шевелиться. Не дожидаясь счета, он положил лиры на стол под стеклянную вазочку с подтаявшим земляничным мороженым, каплями стекавшим на бумажные деньги.
Мое лицо горело, я чувствовала нервное возбуждение, прилив противоречивых эмоций, не поддающихся описанию, скорее страх, мало чем отличающийся от радости. Возможно, это память о моих прошлых венецианских дурных предчувствиях? Предубеждение не дает разглядеть реального человека? Действительно ли это — свидание? Я тянулась к незнакомцу. Я отталкивала его с подозрением. Теперь, когда Венеция прокралась в мою душу, я боюсь ее. Он и Венеция — явления одного порядка? Может ли мой сказочный корсиканский принц работать в банке? Почему судьба не объявится, например, в виде двенадцатиголовой задницы, одетой в фиолетовые брюки, с плакатом на шее, чтобы не было никаких сомнений? Я вовсе не была влюбчива, ни с первого взгляда, ни с полувзгляда, ни легко, ни в течение долгого времени. Мое сердце сложено из ржавых шестеренок, держащих его на замке. В этом я абсолютно уверена.
Мы брели через Кампо Мании к Сан-Луке, обмениваясь ничего не значащими словами. Я замерла посреди шага. Он повернулся и обнял меня. Он держал меня в объятиях. Я обнимала в ответ.
Когда мы вышли со стороны дока Орсеоло на Сан-Марко, Марангон прозвонил пять раз. Это он. Он — двенадцатиголовая задница в фиолетовых штанах! Он — судьба, и колокола признают меня, только когда я с ним. Чушь! Бред периода менопаузы.
С тех пор как я вышла из гостиницы, прошло пять часов. Я позвонила друзьям, все еще ждущим меня в отеле, и поклялась встретить их и мой багаж непосредственно в аэропорту. Последний самолет на Неаполь — в семь двадцать. Большой Канал был неправдоподобно свободен от обычной путаницы яликов, гондол и sandoli, байдарок, давая возможность tassista гнать водное такси, опасно накренив, жестко ударяясь о волны. Питер Селлерс и я стояли на палубе, на ветру и неслись навстречу кроваво-красному закату. Я вытащила из сумочки серебряную фляжку и маленький тонкостенный стаканчик в бархатном мешочке. Разлила коньяк, мы выпили. Он снова смотрел на меня так, будто мечтал поцеловать, я рассматривала виски, веки, прежде чем он нашел мои губы. Мы не слишком стары.
Мы обменялись телефонными номерами, визитными карточками и адресами, у нас нет более мощных амулетов. Он спросил, не мог бы он присоединиться к нам через неделю там, где мы будем в этот момент. Это не слишком удачная идея, ответила я и подробно описала наш маршрут, чтобы мы имели возможность время от времени говорить друг другу «доброе утро» или «добрый вечер». Он спросил, когда я возвращаюсь домой, я ответила.
Глава 2
ВЕНЕЦИАНЕЦ В МОЕЙ ПОСТЕЛИ
Аосемнадцать дней спустя, и всего через два дня после моего приземления в Соединенных Штатах, Фернандо прилетел в Сент-Луис, и это было его первое путешествие в Америку. Дрожащий, бледный как полотно, он шел через ворота. Он опоздал на пересадку в аэропорту Кеннеди, передвигаясь недостаточно быстро через пространство больше Лидо, венецианского острова, где он живет. Полет был безусловно самым долгим промежутком его жизни, который он перенес без сигареты в зубах, с тех пор как ему исполнилось десять лет. Я протянула букет, он взял, и мы поехали домой, будто так всегда было и всегда будет.
Пальто, шляпа, перчатки и теплый шарф — не раздеваясь, он мягко скользил по дому, пытаясь что-то найти. Он открыл двустворчатую дверь, явно ожидая увидеть гардероб, но это был холодильник, поразивший его воображение.
— Ma e grandissimo, потрясающе, — удивился он.
— Ты голоден?
Я начала суетиться на кухне. Он обнаружил маленькую корзинку tagliatelle, домашней лапши, которую я раскатала и нарезала днем.
— Даже в Америке можно найти свежеприготовленную пасту? — он был так потрясен, как если бы обнаружил древнеегипетскую пирамиду в штате Кентукки.
Я приготовила ванну, с таким тщанием, как для собственного ребенка или давнего любовника: налила в воду масла сандалового дерева, зажгла свечи, разложила на столике полотенца, мыло и шампунь. А сама села с крошечной рюмочкой сухого хереса. Время тянулось тревожно медленно, потом он неторопливо вошел в гостиную, встряхивая роскошными, влажными волосами. На нем старомодный темно-зеленый шерстяной халат, один из карманов порван, торчала пачка сигарет. Бордовые теплые носки с рисунком в ромбики натянуты до тощих коленок, на ногах уютные замшевые шлепанцы. Я сказала ему, что он похож на Рудольфо Валентино. Он согласился. Мы устроились за низким столиком напротив зажженного камина. Сидим на подушках, потягивая красное сухое вино. Ему нравится. Такой вот ужин с незнакомцем.
