Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Где повязки? — строго спросил Жарынин.
— Какие еще повязки? — кокетливо удивилась Корнелия.
— Зачем повязки? — сделал большие глаза Прохор, но, заметив гневную оторопь режиссера, успокоил его, хлопнув себя по карману. — Здесь. Не волнуйтесь!
Зинаида хмуро улыбнулась и дала сыну ласковый подзатыльник.
— А где Ласунская? — не унимался игровод.
— Чуть позже… — многозначительно ответил Аркадий Петрович.
— Что-что? Не приехала?!
— Конечно приехала. Успокойтесь! Просто Вера Витольдовна не хочет огласки. Знаете, шум, поклонники, автографы… Она — там, — кивнул директор на служебную «Волгу».
И действительно, за тонированными стеклами угадывался тонкий силуэт дамы в тюрбане, таинственный, изящный, наводящий на мысли об укромном свидании.
— Теперь главное, чтобы суд начался вовремя… — сказал озабоченный Жарынин. — Если старики устанут, толку от них не будет…
— Только бы нам в непрерывный процесс не войти! — вздохнул директор. — Еще раз их сюда везти… Денег нет…
— Одолжите у Мирового разума! — посоветовал режиссер.
— Разобрались по парам! — зычно скомандовала Зинаида Афанасьевна. — Ящик и Злата во главе колонны! Пошли! Бренч! Квадратов! Дома доспорите! Не отставать!
Видавшая виды охрана с изумлением таращилась на строй ветеранов, которые шли и шли сквозь раму безопасности, истошно воющую от немыслимого количества наградного металла, писодей еще никогда не видел столько орденов и медалей, собранных в одном месте. У некоторых ипокренинцев были незнакомые, даже экзотические знаки отличия. Пасюкевич все-таки нацепил свой Железный крест, полученный в дивизии СС «Галичина» за героические зверства. Ящик украсился удивительным, птицеподобным орденом, размахнувшим крылья на пол старческой груди. Воспользовавшись заминкой, пока дежурный записывал в амбарную книгу фамилии и номера паспортов, Андрей Львович поинтересовался, что же это за диковинка.
— Золотая звезда «Гваделупской каракары»! — шепотом ответил польщенный чекист.
— А за что?
— Об этом пока нельзя…
Миновав охрану, ветераны двинулись на второй этаж. Звон стоял такой, точно по ступенькам поднимался, гремя монистами, цыганский табор. Народец, томившийся в очереди за справедливостью, уступал заслуженному старчеству дорогу, кто-то восхищенно перешептывался, фотографировал удивительное шествие на мобильный телефон. Наглый патлатый юноша увязался за колонной, на ходу уговаривая орденоносцев продать награды за мгновенную наличность, но бдительная Зинаида незаметным профессиональным тычком в печень разрушила его бизнес.
Судебный зал был пуст. К счастью, как выяснил дотошный Ящик, слушанье предыдущего дела отложили: истца, боровшегося за оттяпанный у него аккумуляторный завод, накануне избили в подъезде до полусмерти пьяные хулиганы. Обрадованный Жарынин рассадил стариков по степени представительности и погнал Пасюкевича с крестом и бандурой на задний ряд. Туда же сослали Бренча и Чернова-Квадратова, заспоривших о роли Вышинского в политических процессах 30-х годов.
— Гений!.. Кровопийца!.. — неслось с камчатки.
Вошел Морекопов и, величественно оглядевшись, сел. Поблизости поместились Огуревич, Меделянский и Ящик. Жарынин устроился так, чтобы незаметно кукловодить. Писодей притулился рядом. Супостатов пока не было. Режиссер начал волноваться: вот не придут и сорвут весь замысел! Из служебной двери высунулось жующее лицо секретарши и скрылось. Автор «Сумерек экстаза» осмотрелся. Зал выглядел вполне прилично: бодрые бежевые стены, еще не ободранная казенная мебель. На возвышении — длинный судейский стол, высокие спинки кресел, а над ними растопырил крылья золотой гербовый орел. Из двух жадных клювов торчали красные алчущие языки.
Жарынин встал, поднял руки, как дирижер, призывающий оркестр к вниманию:
— Позор!
— Позор, позор, позор! — подхватив, зашелестели старики.
— Хорошо! — Он остановил их круговым движением ладони и спросил: — Аркадий Петрович, вы уверены, что Прохор даст судье нужную установку?
— Разумеется! — директор обидчиво дрогнул щекой. — У Проши диплом Оклахомской лиги гипноза.
— Ну, смотрите у меня!
Потом долго спорили, в какой момент следует войти Ласунской. Договорились так: режиссер даст знак, Аркадий Петрович отправит эсэмэску жене, а та будет ждать сигнала за дверью и сразу запустит великую актрису в зал. Наконец появились супостаты. Сначала вошли два охранника и внимательно осмотрели помещение, даже заглянули под судейский стол. Затем появился злодей Ибрагимбыков, неторопливый, самоуверенный, но вежливый: он уважительно поклонился ветеранам и чуть насмешливо — Жарынину. На рейдере был дорогой темно-серый костюм, лаковые крокодиловые штиблеты цвета красного дерева и белоснежная сорочка с высоким воротником. В руках он держал портфельчик, похожий на тот, с каким приезжал пижон Кеша. Когда мерзавец проходил мимо соавторов, на них пахнуло хорошим парфюмом. Жарынин втянул воздух и выругался:
— Эгоист!
— Почему? — не понял Кокотов.
— Шанель.
— Это женские…
— Сами вы женские! «Шанель. Эгоист». Последний писк старушки Коко.
Ибрагимбыков устроился у окна, по бокам сели суровые телохранители в черных хромовых куртках. Злодей посмотрел на золотые часы (с такими начфукс выгнал бы его вон), вздохнул и стал наблюдать за вялым свободолюбием осенней бабочки, заточенной между оконными рамами.
Пришли мопсы. Они важно поздоровались с рейдером, едва их заметившим, и сели рядком. Боледина разложила на плечах кудлатые волосы, поправила понурую грудь и залюбовалась своим перстеньком. Подрощенный гном Гавриилов тут же открыл ноутбук и, роясь пальцами в бороде, углубился в работу над новым романом. Ведмедюк глянула на Кокотова, и ее лицо, похожее на физиономию пожилого индейца, расплылось в наглой усмешке, мол, сами виноваты, мы вам предлагали!
— Мерзавцы! — шепнул возмущенный писодей.
— А вы разве встречали среди писателей порядочных людей?
— Конечно, встречал!
— Например?
— Достоевский!
— Да, пожалуй. Но он был лютый игрок и любил неточек…
— Сплетни!
— Сплетни — это слава!
Последним в стане врагов появился адвокат Шишигин. Как и положено защитнику бандитов, он был обрит наголо, одет в затертый джинсовый костюм, грязные кроссовки и походил то ли на уголовника, то ли на громилу из боев без правил: здоровенные ручищи со сбитыми костяшками, а на левом мизинце — синяя наколка-перстень с буквой «А», вписанной в ромб. Верзила развалился на стуле, закинул ногу на ногу и, достав из наплечного планшета бумаги, стал разглядывать их с презрением, словно кипу рекламных проспектов, вывалившихся из почтового ящика.
