Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Лучшая подруга Шафира младше ее, но мама не считает зазорным следовать образцам благополучия жены отставного милиционера. Вазы и тарелки севрского фарфора тетя Шафира возможно приобрела и в комиссионке, что меняет существо темы, и у меня нет подозрения, что она, как и моя мама, не обращает внимания на народное предостережение: "Чужие вещи счастье в дом не приносят".
Для кого-то красивые вещи – символы, что дороже денег, а для иных и средство наживы. Маркиза сейчас вдова писателя и дабы достойно утвердиться в почетном статусе скупает у матушки черепки, выбракованные при очередной инвентаризации. Кто-то давным-давно вбил глупышке, что она знатного рода. Тетенька вспомнила об аристократических корнях и явочным порядком спешит предъявить доказательсва собственной исключительности. Маркиза поотстала от веяний – в комиссионках не на что смотреть – и верит на слово, что втюхиваемые ей вещички только-только входят в Европе в моду. Матушка ломит цены с потолка, подруга не задумываясь, лезет в кошелек. Чего не сделаешь ради превращения квартиры в подобие салона степной аристократки!
По завершении сделки Маркиза и мама присаживаются на несколько часов поболтать. Возобновляются разговоры бывалых следопытов о чужих деньгах. Маркиза отводит душу и ненавистно говорит о неправедно разбогатевших женах писателей. Сидящим рядом впору затыкать уши.
Маркиза и Шафира, пожалуй, единственные, кто ни разу открыто не пошел против мамы. Маркиза хоть и вздорная баба, перечить матушке побаивается. Шафира сама по себе осторожная, ни с кем не ссорится, знай себе, неустанно зарабатывает образ выдержанной, всепонимающей женщины. Тетя Шафира умеет слушать, да и у самой есть что рассказать постыдно интересного. Поведает свежую сплетню и никаких комментариев. Разве что спросит: "Что скажете?"..
Айгешат души не чает в тете Шафире. Супруга дяди Урайхана отвечает ей взаимностью и хвалит матушку за подбор и расстановку кадров: "Женгей, вы молодец!". Матушка сама не нарадуется на себя и отвечает подруге жизнеутверждающим: "Энде"!
Сноха пока называет свекровь мамой. Дань положенным в закон привычкам, но по возрасту матушка не годится ей в мамы. Папу Айгешат зовет аташкой. Мама готовит для отца немудрящую еду отдельно,
Айгешат относит завтрак в кабинет и минут через десять спрашивает:
"Аташка, как поели?".
– Спасибо, – благодарит папа, – чуть не подавился.
Кто бы мог подумать! Айгешат, любящая предаваться созерцательности, хорошо знающая Кавабату и Акутагаву, с интересом слушает мамины байки про казахских литераторов. Ей интересны и Г.М., и Джамбул, от похождений которого на первой декаде казахской литературы и искусства в Москве она изнемогает от смеха. Она приглядывается и к соседям. Среди них ей жить, надо знать, кто есть кто.
Мама говорит:
– Соседи завидуют мне из-з Айгешат.
Тут она, скорее всего, попала в точку. Если уж Шарбану с Баткен пытались отговорить Айгешат не жить со мной, то что говорить о тете
Софье с Балтуган. Обеих мама выкупает по глазам. Балтуган к нам не ходит, тетя Софья по старой привычке заглядывает и мама назло ей рассказывает про то, как ей неслыханно повезло со снохой, с учеными-сватами. Соседка опускает глаза, молчит.
Жарылгапов далек от бабьих сплетен. Айгешат ему нравится, при ней он тактично забывает об аргынофобии и, что уж совсем неожиданно, соглашается с лицемерными вводными матушки: "И среди уйсуней встречаются хорошие люди".
Моя жена слушает Жарылгапова с открытым ртом.
– Дядя Ислам, вы интереснейший человек!
Жарылгапов усмехается:
– Келин, сен маган жакслап кюймак псир. Мен саган коп ангеме айтайим.
Дядя Ислам любитель оладушек, еще его радует знание маминой снохой казахского. С Ситкой Чарли он разговаривал на русском, со мной тоже не употребляет казахских слов. В беседах с Айгешат он то и дело приговаривает: "Барекельде!". Ему много приходится бороться за открытие казахских школ в Алма-Ате, и если бы кто сказал ему, что его подвижничество никому не нужно, он бы сильно кайфанул. Хотя он и сам видит: русские не видят причин интересоваться казахским языком не потому что он недостаточно благозвучен и хорош – кто его разберет? Что уж там, русские все видят и им привычней чуять нутром.
Они прекрасно видят, что из себя представляет тот же казахский ученый или писатель. Среднеарифметически это сын животновода, который закончив школу, едет в город, заканчивает университет и вместив в себя чужую премудрость, начинает во всеуслышание глаголить на уровне ликбеза. Язык тут ни причем, вторяки никому не интересны.
Мысал ушын, мне режет уши немецкий. Какая-то маскулина слышится в дойче, но немцы принудили учить свой язык не тем, что он немецкий, а своими людьми. Причина в носителях языка. Мало того, что кочевник человек без биографии, ему не о чем поведать миру кроме того, как о том, как он пас овец. На дворе вторая половина ХХ века, но и с книжками под мышками мы все те же братуханы Чингисхана.
Жарылгапов прекрасно знает, что почем и кто откуда. Но и ему часто изменяет объективность, он верит в заговор против языка, против казахов и как-то повторил услышанное от Ауэзова о том, что
Абай ни в чем не уступает Шекспиру и Гейне, и беда степного философа только в том, что он родился казахом. Один из лучших знатоков русской словесности не в силах смириться с положением родного языка.
Он рвет и мечет, придумывает новые слова и не просит за них денег.
Только бы язык выглядел на уровне его новых изобретений. Слово
"аргынофобия" он придумал в связи со страхами, царившими в мире в
50-х, отслеживая политическую жизнь планеты. При всей европейскости словосочетание вторично, но оно нисколько не коробит слух, поднимает казахский на новые уровни.
Айгешат понимает и разделяет озабоченность Жарылгапова, нажарив оладьи, она звонит соседу: "Дядя Ислам, приходите пить чай".
Вместо Карины второй год работает Света Волкова. Зовем мы ее оторвой. Зовем за то, что выводит из себя Шкрета. У Саши к приходу
Светы накапливается писанина для перепечатки. И пока она, как всегда задерживается на час – полтора, Шкрет, которого ждет Чокин с перепечаткой, мечет икру. Волкова появляется и Саша на нее: "Света, ты где была?".
– Где я была – это мое дело.
Мы гогочем, Шкрет столбенеет.
– Что за шут?
Оторве 20 лет. Она живет с мамой и рассказывает о танцах в пограничном училище. Жених ее курсант, по окончании училища оторва уедет с ним на дальнее пограничье. Девчонка любит посмеяться, я с ней ругаюсь. Ругаемся мы с ней из-за цветочных горшков. Света запрещает нам курить в комнате.
– Оторва, – угрожаю я, – будешь продожать на нервы действовать – все листочки твоим цветочкам оторву!
– Кончай, Бек, – Волкова стучит по клавишам и улыбается, – ты не такой.
Притирка идет трудно. Напившись, я спросил Айгешат: "Почему ты пошла за меня? Ты ведь не любишь меня".
– Я надеялась со временем влюбиться в тебя.
Мыслимое ли дело, спать с чудовищем и надеяться в него влюбиться?
Матушка успокаивает ее: психованность сына не от неспособности оценить то, что он получил. За непорядком в наших отношениях стоит
Кэт. Она и вертит твоим мужем-дураком, и подстрекает его на разрыв.
Не поддавайся на провокации. Враги только и ждут развала семейного счастья.
Подробней других о моем положении осведомлен Дракула, он свой человек и там, и тут, и по его разумению мне бы жить, да радоваться.
В житейском смысле он может и прав, только Дракула не знает, что творится со мной. Я вибрировал. По-настоящему хотел только пошлячку
Кэт, с Айгешат мне сподручней вести умные разговоры. Голова прочно пошла в отказ: перед глазами один лишь Центр мироздания Кэт.
Прошло полтора года с начала нашей с ней связи. У нормальных мужиков давно бы состоялась замена еще в первом тайме, я же все больше и больше распаляюсь от вожделения. Кэт ставит мне рога не только из натуральности ее стремления к новизне ощущений, но и потому что я слабак. И спит со мной всего лишь из опаски, что в случае отказа я ее выживу с работы.
Мне мало обеденных стыковок на квартире ее подруги. В рабочее время мы запираемся во внутренней комнате, и прижав ее голову на стол Руфы, я наспех овладеваю Кэт. Она возмущается, говорит, что мы беклемишимся как животные.
На чердачных оперативках Кэт предрекает мне недееспосбность от уколов семейного врача.
– Она тебя заколет.
Айгешат никаких уколов мне не ставила, шарабан и без иньекций шел циркулем. Чем больше я делал из себя Кугеля, тем чаще просыпался среди ночи и глядя, на спящую рядом Айгешат, думал: "Она запросто может забеременеть, но не страхуется. Это у нее такая целевая программа по созданию в голой степи топливно-энергетического комплекса. Если она забеременеет, мне хана".
