Нам здесь не место - Санчес Дженни Торрес

Мы съедаем завтрак за считаные минуты. Люди вокруг играют в карты или тихо переговариваются. Время от времени раздается смех, который звучит тут странно и неуместно. Телевизор в углу теперь включен и работает на большой громкости. Показывают какое-то шоу, из тех, что смотрела мама, хоть и говорила, что там «сплошные сплетни и помои». На людях в телевизоре яркая новая дорогая одежда. В нескольких дюймах от экрана сидит женщина, она пялится на накрашенные лица героинь шоу, с жадностью впитывая истории из жизни знаменитостей.

Сидя за столом, мы смотрим одну программу за другой. Потом выходим на двор, где несколько парней пинают футбольный мяч. Кто-то стирает одежду в уличной цементной раковине. Время тянется медленно.

Марлена находит нас перед тем, как уйти на ночь, и говорит, что завтра мы можем принять душ и что свободных кроватей не осталось, но с другой стороны помещения есть еще одна большая комната, где можно устроиться на полу.

— Подстилок у нас нет, и пол бетонный, но вот вам одеяла. — Она вручает их нам и показывает, где нужная комната. — Через час выключат свет, — сообщает она.

Я думаю, не спросить ли Марлену про мой рюкзак, где лежат плеер и кассеты, которые мама отдала мне несколько лет назад. Эти вещи принадлежали моему отцу, их переслала нам его сестра. Но я вспоминаю обещание, которое сам себе дал: я буду слушать их только тогда, когда сяду на поезд.

— Gracias! Спасибо! — говорю я Марлене, а она, сама деловитость и расторопность, чуть улыбается и кивает. Однако в глазах у нее мелькает сочувствие.

— Завтра увидимся, — кивает она. — Buenas noches. Спокойной ночи.

Марлена уходит, и остаемся лишь мы да женщина в углу, которая играет в какую-то игру с двумя детьми, одна из которых подросток, а другая едва научилась ходить. А еще тут старик с девочкой примерно того же возраста, что и Чико.

Крошка, Чико и я устраиваемся в дальнем углу комнаты, напротив стены с огромной фреской, изображающей Деву Марию.

Мы видим, как какая-то женщина опускается на пол и на коленях медленно двигается к фреске. Я слышал о том, что люди передвигаются таким образом, проделывая много миль по грунтовкам, гальке и гравию, чтобы поклониться статуе или иконе святого. Это такой способ принести жертву, пострадать за Бога и почтить его. Способ стать достойным того, чтобы твоя молитва оказалась услышана.

Действия женщины будто служат сигналом для остальных мигрантов, и они один за другим присоединяются к ней. Даже старик, который то и дело заваливается и вынужден все время упираться в пол руками, чтобы не упасть, все равно не сдается, пока не оказывается возле самой фрески.

Чико смотрит на нас и первым опускается на колени. За ним следует Крошка, а потом я. Джинсы защищают кожу, но коленки у меня костлявые, и им больно. Я поглядываю на Крошку и Чико. Глаза у них закрыты. Лицо Чико наморщено, и я почти слышу молитву, которую он мысленно повторяет: «Пожалуйста, пожалуйста, защити нас!» Крошка выглядит спокойной, почти бесстрастной, но ее губы слегка шевелятся.

Я пытаюсь молиться, но меня гложут сомненья, и я не понимаю, почему мы должны мучить себя, чтобы удостоиться Божьей милости. А потом я пугаюсь, что это богохульство и что теперь я проклят. Поэтому я сосредотачиваюсь на фреске, на ее красках, которые сияют даже в этом помещении, слабо освещенном ночником, подключенным к единственной в комнате розетке. Красная краска подобна крови. Бирюзовая — будто вода в Рио-Дульсе. Голубая — как небо, в которое я смотрел, сидя за спиной у мамы на ее мотороллере. Зеленая — как стены дома дона Фелисио. Желтая — словно тот цветок возле сарая Рэя.

Я думаю о маме.

До сих пор я гнал от себя эти мысли всякий раз, когда они приходили мне в голову. Но тут нет никаких пейзажей, чтобы их разглядывать, не слышно ни ветра, ни шороха шин, ни громкого шипения автобуса. Нет телевизора или людей, на которых я мог бы отвлечься.

Есть только мама.

Мои глаза начинает щипать, и я ничего не могу с этим поделать. Я не хочу думать о ней, о том, как она там, дома. Наверное, лежит, смотрит в потолок и думает обо мне. Поражается, как же я мог ее бросить, как мог лгать и говорить, что всё в порядке. Как мог столько всего утаивать от нее. Я не хочу, чтобы мама гадала, в какую беду я попал и как она могла бы меня защитить, все ли со мной в порядке и где я сегодня ночую.

Я слышу какой-то треск. Может, это раскололось мое сердце. Может, оно состоит не из мышечной ткани и камер, желудочков и предсердий, а из стекла. И в груди так болит оттого, что его осколки режут меня изнури. Удастся ли когда-нибудь сделать его снова целым?

Я смотрю на Деву Марию.

Потом крепко зажмуриваюсь.

И хотя я вовсе не уверен в том, что Бог меня услышит, я все равно молюсь. Так же, как Чико.

«Пожалуйста, пожалуйста, защити нас!»

На следующее утро мы сидим за завтраком, который устраивают прямо под открытым небом. Благодаря обилию деревьев вокруг и тому, что шелтер расположен в стороне от главной дороги, уличный шум сюда едва доносится. Кроме того, здесь достаточно собственных звуков: на кухне гремят кастрюли и сковородки, журчит вода, вокруг раздаются людские голоса и детский смех, орет телевизор, по которому идут утренние мультики.

К нам приближаются двое парней, они усаживаются неподалеку.

— Куда направляетесь, ребята? — спрашивает один из них.

От этого вопроса мое сердце начинает частить. Я вспоминаю, как Марлена вчера говорила о мошенниках, что проникают в приют, притворяясь мигрантами.

Но Чико, рот которого набит яичницей и бобами, быстро отвечает:

— В Арриагу.

Почти одновременно с ним я говорю:

— Al norte. На север. — До меня доходит, что я забыл предупредить Чико, чтобы он не отвечал на вопросы незнакомцев.

— В Арриагу? — переспрашивает один из парней. — Чтобы попасть на Ля Бестию, — И мы тоже! Вы сегодня уходите? Мы могли бы добираться туда вместе. Я там уже бывал, знаю дорогу.

— О, здорово! — восклицает Чико. — Это будет… — Он замолкает, потому что Крошка наклоняется к нему, загораживая от парней.

— Серьезно, — продолжает тот, что предложил нам составить компанию, — в прошлый раз меня поймали, когда я переправлялся через Рио-Браво [13]. Но, может, и к лучшему, потому что я тогда чуть не утонул, если честно. — Он качает головой и смотрит на меня.

Парень на первый взгляд не похож на жулика, но я не знаю, говорит ли он правду. Может, ему удалось провести Марлену и на самом деле он пытается выманить нас отсюда и завести неизвестно куда. Может, он такой же волчара, как Рэй.

Мы не можем рисковать.

— Не-е, парни, мы только пришли, — говорю я им. — Еще пару дней пробудем тут.

Крошка что-то тихо втолковывает Чико, а потом отодвигается, и я вижу, как мой друг сидит с потупленным взглядом.

— Может, мы тоже задержимся дня на два, — сообщают парни. — А может, на той стороне когда-нибудь встретимся.

Я не отвечаю, и они как-то странно смотрят на меня. Кивнув им, я отворачиваюсь и принимаюсь за еду, чтобы они больше не лезли с разговорами.

Не исключено, что эти ребята совершенно безвредны и я совершил большую ошибку, отказавшись от их помощи. Но ничего нельзя знать наверняка.

Интересно, как мы трое выглядим в глазах остальных?

Как мишени.

Я продолжаю есть, но бобы не лезут в горло. Глотать мешает страх. Возможно, мы уже столкнулись тут с типами вроде Рэя. Мы втроем продолжаем хранить молчание, и в конце концов два наших соседа доедают свои порции и уходят.

Я поворачиваюсь к Чико:

— Не рассказывай больше никому о наших планах. Теперь нам придется не сводить глаз с этих парней, чтобы понять, не следят ли они за нами.

— Извини, — бормочет он, не поднимая глаз.

Я качаю головой, жалея о том, что расстроил его, как будто у него и без того мало огорчений.

— Ничего, Чико, — успокаивает его Крошка. — Но, вообще-то, Пульга прав: доверять мы можем только друг другу.