Татьяна Соломатина - Психоз
Они сидели на кухне. У Ирки на ужин были очень вкусные котлеты, воздушное пюре и правильные солёные огурцы. Сашка отчего-то очень хорошо запомнила именно тот первый вечер в её доме. Болтали, в сущности, ни о чём. После ужина и первых трёх рюмок добродушный весельчак Боря был отправлен властной Иркой с кухни вон. После чего Ирка, оставив первоначальный шутливый тон, начала говорить серьёзно. И говорила долго. Часа три. Ну да. Закончила она ровно в полночь. Последнее слово Иркиного монолога пришлось ровно на полночь. Все три стрелки на самых обыкновенных дешёвых круглых часах, висящих над дверным проёмом, совпали, когда Ирина Владимировна «завершила свои речи».
Родилась Ирка в хорошей крепкой советской семье – в семье мастеров. Папа её был мастером инструментального цеха на машиностроительном заводе, а мама – мастером карамельного цеха на кондитерской фабрике. Когда Ирка родилась – в срок, красивой, голосистой и здоровой, – её отправили на деревню к бабушке. Потому что мама и папа жили в общежитии. В семейном общежитии одного из заводов. «Семейное» – звучит, конечно, симпатично. Но в реалиях не всё было так радужно: крохотная комнатка в длинном ряду таких же крохотных комнаток. Одна кухня и один санузел на всех. Санузел, по причуде проектировщика, совместный. Папе и маме было уже достаточно лет – слегка за тридцать, – когда они состряпали Ирку, и потому они не рискнули оставить её при себе. Будь им по двадцать – без сомнения они бы ринулись во все тяжкие, не раздумывая. Но в тридцать мыслительный процесс начинает довлеть даже над самыми смелыми. Они вот-вот должны были получить квартиру, а пока «вот-вот» затягивалось, они отправили дитя к родительнице Иркиной матери в одно из русских селений. Свежий воздух, хвойный лес, чистая река. Младенцу всё это куда полезнее атмосферы общежития и тем более заводских яслей. Учитывая, что бабка сама предложила свои услуги по взращиванию девочки. Она явилась в город, внимательно осмотрела новорожденную, одобрительно хмыкнула и вынесла вердикт: «Забираю!» Иркина мама из вежливости и приличий поохала, мол, мама, вы же уже не так молоды, не так полны сил, стоит ли идти на такие жертвы и так далее. Мама посмотрела на дочь высокомерно, на внучку – с любовью и даже где-то как на хорошую тёлочку или жеребёнка, бросила: «Квартиру получите, отдам!» – и укатила обратно в русское селение с Иркой под мышкой. Мать с отцом изредка приезжали навестить дочь и очень удивлялись тому, например, что бабка долго-долго таскала увесистую Ирку на руках. Во-первых, это было вовсе не в деревенских традициях. Во-вторых, надо было слышать, что бабка при этом говорила. А говорила она буквально следующее: «Эта земля недостойна того, чтобы по ней ступали ножки моего ангела!» При этом «ангела» бабка упорно брала с собою везде, где только можно: в лес, в поле, в церковь. В лесу и полях бабка собирала не только грибы-ягоды, но и огромное количество трав. В церкви – и не только – молилась. Передовики советского производства были просто в шоке от того, что в четыре года их дочурка знала огромное количество молитв и ещё большее – разнообразных заговоров и наизусть цитировала составы сухих «коктейлей» от коклюша, от экземы или, например, от «заушницы» – parotic epidemica – попросту говоря, «свинки»:
– Взять солому, на котолой только сто лезала свиня, но солому тёплую и цистую! – поднимал маленький «ангел» крохотный пальчик, собирая внимание слушателей. – Полозыть её на класную серстяную или фланелевую тляпку и пливязать на сею к зелёзке. Болезнь легко плоходит в тли дня! Пловелено!
Ирка знала молитвы утренние и молитвы на сон грядущий, молитвы благодарственные и ещё бог знает какие. Заговоров – без числа. Но за произнесение заговоров ради хвастовства перед матерью «ангел» как-то раз даже получил по пухлой попе непосредственно от причислившей её к ангельскому племени бабки.
– Молитвы – сколько угодно, хоть вслух, хоть про себя, хоть путая утренние с ночными. Заговоры – только по делу! – строго сказала она воспитаннице. – Молитвы – это воздух. Заговоры – молот и наковальня. Станет кузнец молотом в избе размахивать, а? То-то!
«Ангел» обиделся, но с бабкой спорить не стал. Зато весь вечер отрывался на матери, забравшись к той в постель и заставив выучить наизусть «со слов» одну из молитв на сон грядущий:
– «Господи, помилуй», – надо сказать двенадцать лаз, поняла?! Двенадцать! Завтра утлом, когда плоснёшься, не смей ничего делать, даже зубы чистить, пока мы утленнюю молитву с тобой не выучим, ладость моя! – строго сказала Ирка матери.
Бабка никогда не говорила Ирке: «горе моё», как это иногда принято у старых добрых крестьян. Только «радость моя». Даже когда грозилась отходить хворостиной.
Когда Ирке исполнилось пять, бабка разрешила ей ходить ногами не только по деревянному полу, но и наконец-то по грешной земле.
– Я что, уже не ангел? – насупилась «наездница», разжалованная в пешеходы.
– Уже нет. Ты уже человек. Но если хочешь – будешь дочерью фараона.
– А кто такой фалаон?
– Это такой царь, – пояснила бабка.
Ирка согласилась быть дочерью царя. Ещё неизвестно, что лучше – ангел или дочь царя.
– Тепель я дочь фалаона! – известила Ирка мать в очередной приезд. – Поняла?!
– Замечательно! Значит, теперь мы уже можем не молиться по утрам и вечерам. Дочь фараона не обязана произносить православные молитвы, – с облегчением воскликнула мать.
– Мама, ты что, дулочка? – удивлению Ирки не было предела. – Ты что, не помнишь, как начинается символ велы? «Велую во единаго Бога Отца, Вседелзителя, Тволца небу и земли, видимым зе всем и невидимым», – завела она гнусавой скороговоркой, – единаго! И только потом пло Иисуса Хлиста.
– Мама, вы у неё в голове такую кашу развели! – попыталась выговорить бабке Иркина мать. – Не то чтобы я против, но ей же скоро в школу, в октябрята-пионеры, а вы со своим богом.
– Да ещё и с полным и окончательным космополитизмом наперевес, – заржал Иркин папа, мастер инструментального цеха машиностроительного завода. Он был весёлый, добрый, компанейский мужик. Любил жену, дочь и даже тёщу. Тёща была славная. Все окрестные сёла на неё молились. Она умела снять любую хворь – и физическую, и душевную. Деньгами, если давали, не брезговала. А давали часто. Скольких она вытащила – особенно тех, кому в городах доктора уже скорую смерть пообещали. За детей деньгами не брала. Занималась и ещё кое-чем – для баб. Привороты-отвороты и так далее. Но пока у неё жила Ирка – такими делами не занималась. Животных, кстати, тоже лечила получше любого ветеринара. Могла и жеребца кастрировать, и корову от колик избавить. В общем, чего только бабка не умела. А что Ирке башку забивает, так дитя ж неразумное, в город переедет – забудет. Дом уже почти достраивают – в первом квартале будущего года обещали сдать. Ирка в школу пойдёт – вмиг вся эта ерундистика молитвенно-заговорная из неё вылетит. Зато вон какая она у бабки присмотренная, гладкая, шестой год девке – ни разу ни соплей, ни синяка не было. Как-то раз палец порезала обо что-то там во дворе, обычное дело для ребёнка. Так вместо того чтобы плакать и ко взрослым бежать, она горсть земли в руку зажала, над ладошкой пошептала и говорит:
