Тони Моррисон - Возлюбленная
– Слышу, – сказала Сэти. – Я сделаю все, что смогу, мисс.
Сэти, собственно, уже и не рассчитывала увидеть что-либо еще в своей жизни, так что, почувствовав, как чья-то нога осторожно коснулась ее бедра, некоторое время приходила в себя после глубокого сна, который уже приняла за смерть. Она села, вся дрожа от напряжения, и Эми внимательно осмотрела ее вспухшую, кровоточащую спину.
– Выглядит жутко! – заявила она. – Но ты вроде бы выжила. Господи, помоги. Ты выжила, ты пережила самое страшное, Лу! И все благодаря мне. А правда, я хорошо умею лечить? Ты как, идти-то сможешь?
– Да нужно же мне встать, чтобы хоть помочиться.
– Ну давай посмотрим, что у тебя получится.
Приятного мало, но, в общем, терпеть можно, и Сэти, хромая, сделала несколько шагов – сперва ухватившись за Эми, потом за молодое деревце.
– Вот оно, моих рук дело! Я ведь правда хорошо лечу? —Да, – проговорила Сэти, – очень хорошо.
– Надо нам с этого холма убираться, да поскорее. Давай-ка. Я тебя провожу вниз, к реке. Тебе ведь туда надо? А сама я на большое шоссе пойду. Выведет точнехонько в Бостон. А в чем это у тебя все платье?
– В молоке.
– Господи, все у тебя не так, как у людей!
Сэти опустила глаза, посмотрела на свой живот и потрогала его. Ребенок, конечно, умер. Она-то ночью не умерла, но умер ребенок Ну, раз уж так оно получилось, то теперь ее ничто не остановит. Она доставит молоко своей малышке, даже если ей придется переправляться вплавь.
– Ты разве есть не хочешь? – спросила ее Эми.
– Я ничего не хочу, лишь бы поскорее попасть на ту сторону, мисс.
– Ну-у. Ладно, не спеши. Тебе ведь, наверно, как-то обуться надо?
– А как?
– Сейчас придумаю, – сказала Эми и действительно придумала. Оторвала два куска от шали Сэти, набила их листьями и привязала эти мешочки к ее ступням, и при этом все говорила, не закрывая рта:
– А сколько тебе лет, Лу? Я уже четыре года кровавлюсь, а никаких детей у меня ни от кого нет. Нет у меня времени с каким-то там молоком возиться, потому что…
– Я знаю, – сказала Сэти. – Тебе нужно в Бостон.
К полудню они увидели ее; потом подошли достаточно близко, чтобы ее услышать. Часам к трем они уже могли бы из нее напиться, если б захотели. На небе появились уже четыре звезды, когда они обнаружили, что поблизости нет ни одного суденышка, на которое Сэти могла бы пробраться, и ни одного перевозчика, который согласился бы переправить на тот берег беглянку. Впрочем, лодка нашлась. В ней было одно весло, множество дырок и два птичьих гнезда.
– Ну вот тебе и лодка, Лу. Господь с тобой.
Сэти видела перед собой целую милю темной воды, через которую предстояло плыть с одним веслом в утлой лодчонке да еще против течения, несущего воды Огайо в Миссисипи, что была в сотнях миль отсюда. Река вдруг показалась ей похожей на дом, на убежище, и ее ребенок (который все-таки оказался жив), видимо, тоже так считал. Во всяком случае, стоило Сэти подойти поближе к реке, ее собственные воды хлынули потоком, словно желая воссоединиться с водами Огайо. Сэти показалось, что она треснула изнутри; сильнейшая схватка заставила ее изогнуться дугой.
– Ты что это делаешь, а? – возмутилась Эми. – У тебя что, совсем мозгов нет? Сейчас же прекрати! Тебе говорю, прекрати это, Лу, тупица ты этакая! Тупее просто на свете не бывает. Эй, Лу! Лу!
Сэти больше не могла ни о чем думать, лишь бы куда-нибудь заползти. Она подождала, когда вслед за приступом чудовищной боли наступила благодатная передышка, и на коленях заползла в дырявую лодку. Лодка покачнулась под ее тяжестью, и она едва успела упереться обвязанными тряпками и листьями ногами в скамью, когда от очередной схватки у нее перехватило дыхание. Задыхаясь от боли и видя в небесах над собой четыре летних звезды, она вытянула ноги и раздвинула их, потому что уже начала появляться головка, как сообщила ей Эми, словно сама Сэти этого не понимала, словно та боль, что разрывала ее изнутри, была просто трещиной на стволе орешины или молнией, распарывающей небо.
Дальше дело не пошло. Головка ребенка вышла наполовину; кровь матери заливала крохотное личико. Эми перестала молить Бога о помощи и начала богохульствовать.
– Тужься! – кричала Эми.
– Тащи! – шептала Сэти.
И сильные добрые руки в четвертый раз принялись за работу, хотя и не сразу, потому что речная вода, просачивавшаяся сквозь бесчисленные дыры и щели, уже заливала бедра Сэти. Сэти потянулась назад и ухватилась за веревку, которой была привязана лодка, пока Эми что было сил тащила младенца за головку. И когда чья-то огромная ступня вдруг поднялась и ударила в днище лодки и в спину Сэти, та поняла: дело сделано, и позволила себе на минутку потерять сознание. Очнувшись, она не услышала детского плача – только ободряющее воркование Эми. Ребенок долго не плакал, они обе уже решили, что потеряли его. Внезапно Сэти выгнулась дугой, и из нее буквально вылетел послед. И только тогда ребенок захныкал. Сэти посмотрела на него: двадцать дюймов пуповины свисали с его животика, и он весь дрожал в прохладном вечернем воздухе. Эми поспешно завернула младенца в свою юбку, и, мокрые насквозь, скользкие от крови, обе они выбрались на берег, посмотреть, что же все-таки было у Господа на уме.
Споры папоротника, растущего в низинах вдоль реки, стремились к воде серебристо-голубыми струями, которые не заметишь, пока не наклонишься над водой, или не подойдешь к ней совсем близко, или пока не ляжешь у самой кромки воды, когда низкие лучи солнца скользят по поверхности реки. Очень часто споры эти принимают за насекомых, но на самом деле это семена, в которых спит новое поколение папоротников, уверенное в своем будущем. И, глядя на них, на какой-то миг легко поверить, что у каждого из семян это будущее есть, что каждое семечко станет тем, что ему суждено: что оно проживет свою жизнь так, как задумано. Миг подобной уверенности длится недолго, но, может быть, дольше, чем жизнь самой споры.
На берегу реки в прохладе летнего вечера две женщины вместе сражались со смертью под дождем из серебристо-голубых спор. Они не надеялись когда-либо вновь встретиться в этом мире, и вряд ли что-то в данный момент заботило их меньше. Но там, на берегу реки, в преддверии летней ночи, окруженные папоротниками, они кое-что сделали вместе, и сделали хорошо, как надо. Патрульный, проплывая мимо, затрясся бы от смеха, увидев двух изгоев, двух бесприютных бродяжек – чернокожую рабыню и босоногую белую девушку с растрепанными волосами, заворачивавших младенца десяти минут от роду в те обноски, что были на них самих. Но мимо не проплыл ни один патрульный, и не явился ни один священник. Вода, почмокивая, плескалась прямо у них под ногами. Ничто не могло помешать им выполнить свою работу. И они сделали ее как следует, сделали хорошо.
