Ринат Валиуллин - Где валяются поцелуи
— Не будем его расстраивать, пусть ползет, в конце концов, какая разница, как ее будут звать.
— Фортуна, за что ты так любишь старые города? — налил Павел себе еще воды.
— В них тепло и уютно, оттого что уже осела пыль амбиций. Страсти улеглись, перетекли в изящные формы, а те в свою очередь впитались в наши вкусы, они давно уже в генах.
— Вот так же и с женщинами: сколько бы ни менял, все равно возвращаешься к одной.
— Особенно меня впечатляют развалины.
— Меня нет, если ты про людей.
— Может, хватит уже пить эту воду, ты становишься слишком циничным.
— Если бы старые люди были так же любимы, как старые города, тогда бы они не боялись стареть.
— Кстати, где обещанные поцелуи?
— Вот, — указал Павел на закат, — чем тебе не поцелуй?
— Так ты про эти говорил?
— Нет, не только, — подозвал он жестом официанта.
— Нравится? — спросил небрежно Фортуну, когда официант уже подошел к столику.
— Ты с ума сошел.
— Значит, не нравится. — Павел заказал бутылку вина, сырную тарелку и отпустил юношу.
В этот момент позвонил Роберто:
— Как там у тебя, Павел?
— Отлично, сижу в джакузи теплого вечера.
— Места для съемок уже обозначил?
— В одном из них сейчас и нахожусь.
— Ты один? Чувствую хорошенькую даму рядом с тобой.
— Ты же говорил, что ничего не видишь.
— Ничего, кроме женщин.
— Я тебя завтра познакомлю.
— Что пьете? — допытывался теплый голос Роберто.
— Сухое.
— Хватит уже сухого, возьми полусладкое.
— Зачем?
— Слишком сухо отвечаешь. Она симпатичная?
— Ну как тебе сказать…
— Как умеешь, так и скажи.
— Чертовски… В беспечном озере глаз купается панорама мира, ресницы густые и длинные, мне кажется, я слышу, когда они затворяются. Волосы гуще тумана, губы роскошно наполнены розовым, они улыбаются, за ними жемчужины, — смотрел Павел на Фортуну, которая в этот момент листала меню. — Храня саму женственность, шея устремляется в небо, увлекая за собой ноги, правильной формы волны образуют линию острова идеальных холмов и впадин.
— Твой эзопов язык скоро заставит чувствовать меня неполноценным.
— Ты бы видел, как она улыбается.
— Я знаю такие улыбки, съевшие многих, похоже, и тебя в том числе. Тебе это должно пойти на пользу. Однако помни: чем больше упиваешься кем-то, тем легче тобою закусывать.
— Вроде бы еще трезв.
— Как с натурой для съемок? Расскажи в двух словах.
— Рыжий нажрался. Сначала он долго нюхал каменный кубок, полный хрустального вина, будто хотел уловить новый аромат этого вечера. Потом пригубил и уже не смог оторваться. Он пил и пил золотое полнотелое, выдержанное жарким днем игристое вино. Пока не налакался и не скатился под стол, за горизонт, оставив бокал бухты в объятиях сумерек, — взял в руки свое стекло Павел, поднял его навстречу Фортуне, которая тоже любовалась битым венецианским стеклом, сверкающим на поверхности моря в лучах заката, и одним глотком залил речь.
— Ну, если в роли рыжего солнца, то да, подходит, на набережной у воды, то, что нужно. Я тоже считаю, что снимать надо на закате. Буду молиться сегодня, чтобы не было дождя.
— Я не думал, что ты такой набожный.
— Я очень набожный, Павел, да и все мы набожны, когда нуждаемся, ты даже не представляешь насколько. Вода хорошо просматривается из кафе? Было бы хорошо фоном пустить гондолы.
— Вода как на ладони, даже вижу рыбок.
— Уже завидую.
— Завтра сам здесь будешь.
— Да. Но нам за два дня нужно успеть отснять несколько сцен.
— Успеем.
— Прилетим рано утром, так что ждите на завтрак, — сообщил Роберто.
— А что ты хочешь на завтрак?
— Чтобы любили, — рассмеялся в трубку он. — Так что до завтра.
— До скорого, — попрощался Павел.
— Забавный, — глотнула из своего бокала Фортуна.
— Да, завтра увидишь, он само обаяние. Как тебе здесь? — спросил Павел Фортуну, убирая телефон.
— Столько мужчин вокруг! И ни одного любимого…
— Еще не вечер. Ты что-нибудь выбрала?
— Я полистала, в меню нет поцелуев.
— Не волнуйся. Скоро тебе их подадут.
— Кто?
— Да хотя бы тот мужчина, справа от тебя. Он давно уже нам улыбается.
— Может, это тебе?
— Я бы заметил.
— Как-то странно он на меня смотрит.
— Что тут странного, разве что иностранного. Он хочет понять, кто мы друг другу. Испытывает на прочность.
— Зачем меня испытывать, я же не оргазм.
— Кто-то хотел поцелуев.
— Ну нельзя же быть таким примитивным.
— С умными женщинами только так и нужно. Только так их можно свести с ума. Белая рубашка и смуглая кожа, что еще нужно для летнего теплого вечера в стране, где валяются поцелуи?
— Красивый мужчина, не спорю.
— Подойди к нему и поцелуй.
— Ты в своем уме?
— Нет, в твоем. Ты же только что этого так хотела.
— Ведешь себя, как сутенер. Ты меня не ценишь.
— Перестань торговаться, я хотел сказать, что кто-то же должен позаботиться о твоем счастье.
— Черт, он идет сюда.
Итальянец спросил разрешения и увел Фортуну в толпу танцующих. Павел понаблюдал немного, как они двигались, оставил на столе купюру, взял с собой бутылку, которую они начали, и пошел вдоль набережной к веселым ночным огонькам, дрожащим на поверхности воды. По жилам весело бежало итальянское белое, в голове все еще сидел Синатра. Несмотря на окружавшую Павла красоту, ноги медленно, но верно несли к отелю. Там он откупорил свой номер, включил свет, узнал себя в зеркале, игриво сказал «пока» и прошел в комнату, где усталость завалила его на кровать прямо в одежде.
Павел проснулся от телефонного звонка. Это была Фортуна.
— Ты уже спишь?
— Нет, завтрак готовлю, — ответил он ей, разглядывая время на настенных часах, которое наехало на цифру три, присвоив себе обе стрелки. — Ты будешь есть?
— А что у тебя?
— Время.
— Какое время?
— Мое время.
— А, да, съем, но совсем немного. Только скажи мне сначала, куда ты сбежал?
— Гулять. Ну и как это было?
— С итальянцем? Волшебно.
* * *Она почти не слушала, все мысли были о том, как после танцев он обнимет ее еще крепче, его руки лягут на ее ягодицы, а голос с придыханием заставит открыть незнакомцу все окна и двери. Что будет такси, потом отель. Она представляла, как ладони его на целую ночь станут владельцами ее плоти, как она смущаясь будет прятаться под его кожей, как он возьмет в руки нежный лоскут ее тела и бросит в кипящее масло своих поцелуев, жадных и горячих… Как в переливах ночи будет его солить и перчить, солить и перчить, сдабривая брызгами слов, вдыхая ароматы ее похоти. А утром, выложив все на белое блюдо постели, скромно украсив веточкой базилика «это была лучшая ночь в моей жизни», подаст на первый завтрак ее совести, которая, проснувшись внутри и держась за ложечку, будет сосать аперитивом из хозяйки душу и ухмыляться.
