Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет
— Я и так уже вам надоела, хватит.
III
Эрик справился в регистратуре насчет номера мистера Блейка. Наверху, в коридоре, горничная несла навстречу поднос с завтраком. Еще стояли ботинки возле многих дверей. Вот не думал, что полдесятого для некоторых — такая кромешная рань. Незачем, кстати, было с собой таскать эти книги и плащ. Лекция в одиннадцать. Куча времени, в общем, можно бы сто раз успеть снова сбегать в колледж. Да почему, собственно, я должен бегать, как соленый заяц? И кого ради, главное.
Неприятно: руки красные, на улице холодина. И волосы, конечно, всклокочены. Кое-как их пригладил, перебросил плащ на другую руку, уронил книги, чертыхнулся, их поднял и постучался в номер одиннадцать.
Полная тишина. Подождал, поднял было руку, чтобы снова постучать, опустил. Почти нестерпимо потянуло удрать и удрал бы, да та же горничная снова возникла в конце коридора. Весь собравшись, как струна натянувшись, в последний раз примерив заготовленные, отрепетированные ходы, окончательно закрыв глаза на доводы разума, он громко стукнул в дверь.
— Войдите.
Номер был крошечный, Эдвард, Блейк лежал в постели, смотрел в окно. Он не сразу повернул голову, и на мгновение Эрика поразил этот профиль: серый, небритый, тяжко больной, безучастно смотрит на белый свет. Завтрак стоял рядом, на столике, но, кажется, он к нему не притронулся.
Эдвард Блейк медленно повернулся, начал зевок, тотчас проглотил:
— А-а? Доброе утро.
Пусть, пусть себе разыгрывает недоумение, подумал Эрик. Ответил строго:
— Доброе утро.
Помолчали, пока Эдвард Блейк, кажется, окончательно не проснулся:
— Может, сядешь?
— Ничего, спасибо, я постою.
Эдвард закончил-таки прерванный было зевок, потянулся, осклабился:
— Что ж, как тебе будет угодно.
— Я некстати, наверно, — Эрик чувствовал, как вскипает внутри злость, — зря к вам вторгся в такую рань.
— Ничуть.
— Долго не задержу.
Эдвард Блейк протянул тощую, желтую руку к столику, нашарил сигареты.
— Закуришь?
— Нет, спасибо.
— Собственно, я весьма тебе благодарен, что разбудил, — Эдвард Блейк закурил сигарету, — мне надо сегодня на лондонский поезд.
— Знаю. Потому и пришел.
— Понятно.
— Есть к-к-кое-что, — он отчаянно обуздывал собственный голос, но голос не слушался, звучал слишком громко, грубо, и как некстати заиканье напало, — к-к-кое-что, о ч-чем мне надо с вами п-поговорить.
Чуть заметная тень улыбки прошлась по губам Эдварда Блейка. Ухмыляйся-ухмыляйся. Гнус. Но вдруг тот выкрикнул:
— Да сядь ты, тебе говорят.
Эрик как не заметил грубости. Взял стул, даже скорее удовлетворенный, что сумел вывести Эдварда из себя. Долго молчали. Наконец Эрик опять весь собрался, успокоился, он был совершенно готов к атаке. Но не собирался терять ни капли из достигнутого преимущества. Пускай этот тип первым заговорит.
— Ну и?
Эрик чуть качнулся на стуле.
— Это насчет Мориса.
Приблизились и удалились по коридору шаги горничной, проклацал поднос.
— Насчет Мориса? — Да.
Опять эта тень улыбки у Эдварда на лице.
— И что же — насчет Мориса?
— Думаю, вы сами прекрасно знаете, — Эрик вдруг почувствовал, как горят у него щеки. Выпалил бешено: — И я п-п-пре-красно понимаю, что это не мое дело.
— А это уж пусть тебя не волнует, — Эдвард Блейк открыто ухмылялся. — Полагаю, ты явился мне сказать, чтобы я оставил Мориса в покое?
— Вот именно, — как — ни крепился, не смог скрыть свое удивление.
— В толк не возьмешь, как это я догадался?
— Вы, кажется, шутить намерены.
— Прошу прощения, Эрик?
— Улыбайтесь себе на здоровье. К-к-кажется, вы п-п-просто не соображаете, что один ч-человек может сломать другому всю жизнь.
Эдвард Блейк раздавил окурок. Взял новую сигарету.
— По-твоему, мое влияние на Мориса, как таковое, дурно?
— По-моему, уж гнуснее некуда.
Эдвард Блейк улыбнулся. Произнес лучезарно:
— Может, объяснишь подоступней, что ты имеешь в виду?
— Вы его осыпаете подарками. За все платите. Повсюду его возите. Он рассчитывает на ваши подачки, и вы это поощряете. Вы за ним таскаетесь. Даже когда он здесь, не можете его оставить в покое…
— Ты сам знаешь, что это неправда. Эрик как будто не слышал:
— Может, вам неизвестно, что вы притча во языцех для колледжа?
— Да ну? — с хохотом. — Видно, колледжу больше делать нечего.
— Морису от этого ничуть не легче.
— И что же именно говорит колледж? Эрик почувствовал, что опять краснеет:
— Сами можете себе представить.
— И ты тоже так думаешь?
— А вот ч-ч-что я думаю, абсолютно не ваше дело. Помолчали. Эдвард Блейк пыхнул сигаретой. Сказал примирительно:
— Думаю, ты не можешь не сознавать, что повторяя подобные инсинуации, ты допускаешь, что Морис столь же гнусен, или почти столь же гнусен, как я. Он в конце концов не дитя малое.
— Он слабоволен, как дитя.
— И ты попросту исключаешь, что вполне чистые и достойные дружеские отношения могут связывать двух людей, у одного из которых есть деньги, а у другого — нет?
— Ну почему. Не исключаю, конечно. Да, могут связывать. Но только не вас с Морисом.
— И отчего ж такое?
— Да оттого такое, что вы ему в отцы годитесь.
Эдвард расхохотался, но, Эрик видел, что ему очень не по себе.
— По-твоему, я такой старый?
— Абсолютно неважно, какой вы по-моему, — в голосе звякнуло презрение. — Факт тот, что вы старый.
— Хорошо, положим, я дряхлый, из меня песок сыпется, но не считаешь ли ты по крайней мере допустимым, чтоб древний старик предпочитал общество молодого человека обществу других стариканов?
— Я только одно считаю, — он еле сдерживался, — вы Морису причиняете вред. И потому я пришел вас просить, чтоб вы оставили его в покое.
Эдвард Блейк теперь сидел на постели. Лохмы вздыбились гребешком, он стал похож на всполошенную драчливую птицу. Спросил, ухмыляясь:
— А вдруг я тебя не послушаюсь? Ну что ты мне сделаешь? Эрик ответил мрачно:
— Сделать я ничего не могу.
— Мог бы, например, Мэри выложить все свои соображения на этот счет.
— Она не поймет.
Долго молчали. Эдвард Блейк курил, бледно сам себе улыбался. Наконец сказал:
— Подозреваю, Эрик, такого мерзавца, как я, ты еще в жизни не видывал?
— Я вас не считаю мерзавцем. Просто вы слабый. Эдвард широко улыбнулся.
— Значит, ты не слишком меня осуждаешь?
— Не осуждаю совсем. М-м-мне дела нет до вашего п-п-пове-дения.
— Если только оно не влияет на Мориса? — Да.
— Но скажи, Эрик, — мне вот интересно. Если я не мерзавец, ты, наверно, меня считаешь слегка сумасшедшим?
Эрик сам чувствовал, как багровеет. Промямлил сконфуженно:
— Я знаю, вы хлебнули лиха на войне.
— Не я один. Эрик промолчал.
— Думаешь, пора взять себя в руки?
— По крайней мере, — он вовсе не хотел никого обижать, — можно бы сделать над собой усилие.
Очень его удивив, Эдвард Блейк улыбнулся:
— Да, война, пожалуй, постепенно устаревает в качестве оправдания, а? — Бросил окурок в кофейную чашку. Прибавил: — Н-да, едва ли я с чистой совестью могу тебе обещать, что исправлюсь. Но постараюсь держаться подальше от Мориса. Идет?
— Если вы это серьезно.
— Даю тебе слово чести. Хотя да, я ж совсем забыл. С твоей точки зрения, у меня ее нет.
Эрик не стал отвечать. Тот вдруг изменил тон:
— Эрик, твой отец был мой единственный настоящий друг. Глупо, по-моему, нам с тобой быть врагами.
— Я вам не враг.
Эдвард Блейк скроил гримасу.
— Н-да, не так уж сильно сказано, а? Ну, я-то, во всяком случае, восхищаюсь тобой.
— Я в-в-в вашем восхищении н-н-не нуждаюсь! — Эрик выкрикнул детским голосом. Вскочил на ноги. Весь трясясь, бесясь на себя, чувствуя, что вот-вот разревется. — М-м-мне п-п-пора, — он пробормотал. Схватил книги, плащ, слепо кинулся к двери.
— Всего хорошего! — крикнул Эдвард Блейк ему вслед. — И спасибо, что разбудил.
В тот вечер Маргарет была в мастерской. Раздался бешеный стук в дверь.
— Слава Богу, ты тут!
— Эдвард, Господи, да что случилось?
Он, шатаясь, прошел по комнате, свалился, как куль, на диван. Медленно поднял на нее взгляд с туманной усмешкой:
— С чего так переполошилась? Ну, перебрал немного.
Но Маргарет поняла, что не просто он перебрал. И сказала бодро, тем голосом, какой усвоила еще со времен Красного Креста, еще с войны:
— Ничего-ничего. Мы сейчас. Ноги надо повыше. Кофейку черного приготовить?
— О Господи! Если можно!
Она кинулась на кухню, вернулась с чашками. Сперва Эдвард лежал с закрытыми глазами. Потом открыл, стал на нее смотреть. Она так проворно двигалась. Мигом приготовила кофе. На удивление быстро. Маргарет — о, Маргарет не застигнешь врасплох. И раньше, бывало, ему кофеек варила.
