Давид Фогель - Брачные узы
И тут Tea неожиданно вошла в комнату. Она поздоровалась с Лоти как с задушевной подругой, почти обняла ее и была, казалось, очень рада ее приходу.
— Как хорошо, что вы пришли! — сказала она. — А я как раз сейчас думала о вас на улице.
Гордвайль был только рад, что она вернулась именно сейчас, поскольку на сердце у него было неспокойно при мысли о первой его встрече с Теей после давешнего происшествия; присутствие посторонних делало эту встречу более легкой для Теи, которая, по его мнению, несомненно, стыдилась своего поступка. Но Tea не проявляла никаких признаков смущения. Инцидент, казалось, был забыт ею совершенно, словно его и не было вовсе. Она повернулась к мужу:
— Почему же ты не предложил гостям кофе, кролик?
Она сказала это мягко, и теплая волна затопила сердце Гордвайля.
— Я предлагал, но они отказались. Но я хоть сейчас готов сварить кофе. С превеликим удовольствием.
Гости отказались и на этот раз.
Tea сняла черную плюшевую шляпку и, швырнув ее на кровать, привычным движением руки — спереди назад — пригладила свои соломенные волосы, прямые и нестриженые, в это мгновение она почему-то походила на ощипанную курицу. Tea никогда не отличалась красотой, а сейчас ее даже можно было бы назвать безобразной. Сняв шляпку и пригладив волосы, как будто удаляя с них что-то, она словно подчеркнула свое уродство, так что оно сразу бросалось в глаза. Ее лицо, тусклое и блеклое, казалось совершенно голым. Вытянутое лицо, большой лоб. Промежуток между коротеньким курносым носом и сильно выдающимся подбородком был несоразмерно велик, занимал почти половину лица и казался пустым и гладким, рот почти не выделялся на нем. Чего-то не хватало на этом пространстве, быть может, густых усов…
Tea прикурила от пламени керосиновой лампы и, пододвинув стул, уселась напротив Лоти, закинув ногу на ногу.
— Я вижу, у вас новая шляпка. Слишком светлая для вас, мне кажется… Вам бы больше подошла потемнее…
— Нет, — отозвалась Лоти, — я пробовала более темные, они не подходят. Но все говорят, что эта очень идет мне. Мнение мужчин, я думаю, решающее в данном случае, — закончила Лоти с улыбкой.
— Мнение мужчин? Да разве мужчины что-нибудь понимают? — возразила Tea. — «Глаза мужчин поражены слепотою», — сказала Tea, подражая языку Священного Писания[5], и подмигнула доктору Астелю.
— Ну-ну, не стоит преувеличивать, Tea, — возразил тот. — Женская красота создана для мужчин. Не будь нас, что бы вы делали в этом бренном мире! Хотел бы я видеть, как бы вы смогли обходиться без мужчин!
— О, мы отлично бы прожили и так, уверяю вас… Еще как бы прожили!
— Может быть, вы — да… в качестве исключения из правил! Другие женщины, надо думать, полагают иначе.
— К чему этот бессмысленный спор! — вмешался Гордвайль. — Мужчины и женщины созданы друг для друга и нуждаются друг в друге. Так уж устроен мир.
— А что, Лоти, — обратилась Tea к девушке полусерьезно, полунасмешливо, — вы разве не собираетесь замуж вскоре? Мне кажется, я что-то такое слышала…
— Я должна буду сначала посоветоваться с вами, стоит ли… — рассмеялась Лоти. — У вас ведь уже есть опыт, как-никак полгода замужем!
— У меня ведь опыт брака только с кроликом, и нельзя судить по нему о браке вообще… Если вы, конечно, не собираетесь замуж именно за него, за кролика… В этом случае я, наверное, посоветую вам этого не делать… Совершенно бесполезное мероприятие…
Разговор был, видимо, неприятен Гордвайлю. Он смущенно улыбался и пристально рассматривал носки собственных ботинок, будто в них одних заключалось решение какой-то загадки. Место на диване, где он сидел, словно вдруг стало жечь его, он почувствовал себя крайне неловко.
— Но ведь и из ваших ощущений, Tea, нельзя делать общих выводов, — насмешливо произнес доктор Астель. — Что оказалось бессмысленным для вас, может прекрасно подойти другой женщине…
— У вас не найдется сигареты? — прервал его Гордвайль, шумно вставая с места.
Он взял сигарету и встал подле стола, прислонившись к спинке кровати.
— Ты знаешь, кролик, я вечером встретила Перчика. Он передавал тебе привет. Мы с ним немного прогулялись. Забавный человечишка…
Еще и этот теперь, подумал Гордвайль, экий юркий шельмец! Он хорошо знал, что значит «забавный» в устах Теи. Если она о ком-нибудь так отзывалась, было ясно, что этот человек влечет ее. И зачем только она рассказывает ему обо всем этом!
— Нимало он не забавен, — сказал Гордвайль. — Разве что ограничен немного, вот и все!
И тотчас пожалел о последней фразе. «Это совершенно лишнее, идиот!» — сказал он себе и громко добавил:
— То есть, это как посмотреть. Всякий человек немного забавен. Каждый в своем роде.
— Он мне говорил всякие странные вещи, — продолжила Tea с многозначительной улыбкой. — О своей семейной жизни. Было очень интересно…
— Что вы собираетесь сейчас делать, детки? — спросил доктор Астель, вставая. — Может, прогуляетесь немного с нами? Вечер чудесный!
Все согласились. Было уже после восьми. Доктор Астель был голоден и предложил для начала зайти в ресторан, а там видно будет. Так и сделали. Доктор Астель повел их в приличный ресторан на углу улицы Гейне, и там все, кроме Гордвайля, не испытывавшего особого аппетита, отдали должное вкусной и обильной трапезе. Поев, они вышли и направились к Пратеру.
Люди толпами устремлялись в Пратер, освещенный ярким желтым светом, режущим глаз, и выплескивались из его ворот, перемешиваясь и сталкиваясь друг с другом; огромное скопище движущихся муравьев, воскресная толпа — рабочие, чиновники, слуги и горничные. Они шли навстречу стычкам и столкновениям, искали приключений, стараясь насытиться острыми ощущениями на следующие шесть дней беспросветной и монотонной работы. И Пратер ревел и вскрикивал тысячей голосов, стремящихся перекричать друг друга, зазывал к себе вывесками и хриплыми звуками шарманок, клоунами с карлицами, обезьянами, лилипутами, гигантскими и грузными сверх всякой меры женщинами, ряженными неграми и индусами, силачами на один день с обнаженными мускулистыми руками, как у мясников на бойне, восковыми фигурами, застывшими в стеклянных шкафах, акробатами в обтягивающих костюмах телесного цвета, «чудотворцами» всякого рода: колдунами, магами-огнепоклонниками, глотателями шпаг — зазывал оглушительными криками и снопами слепящего света, дабы «дамы и господа не упустили возможности и не опоздали, милости просим, заходите, заходите!» Здесь был блошиный цирк, качели и карусели всякого рода; тиры, предлагавшие победителям скучные призы на память; давали представления плохонькие цирковые труппы, было кино, показывавшее по большей части вестерны; американские горки, чертово колесо, аттракцион для состязаний в силе удара молотом, дешевые кабаре; торговцы горячими сосисками, выпечкой и фруктами, пивные, крикливые пьянчуги, проститутки самого грубого пошиба — короче, здесь было все для удовлетворения грубых страстей простого народа. Но за всем этим, за продавцами удовольствий и их клиентами, в истинной сердцевине событий, гнездилась, как квинтэссенция происходящего, постоянная нищета, болезни и страдания; так чувствовал сейчас Рудольф Гордвайль, и, когда они проходили мимо народного входа в Пратер, он с содроганием сердца осознал это с ужасающей ясностью. Словно какой-то комок встал у него в горле, он почти задыхался, как если бы воздух вдруг остался без единой молекулы кислорода. Чувство смертельного одиночества охватило его вдруг, и возмущенные удары сердца стали почти слышимо отдаваться в висках, поднимаясь снизу вверх. Он сжал руку Лоти, шедшей рядом с ним, так неожиданно и сильно, что та испугалась и вскрикнула: «Что случилось, Гордвайль?!»
— Ничего, совсем ничего! — ответил он шепотом, словно самому себе, и тотчас добавил: — Просто эта жуткая давка…
Tea и доктор Астель шли впереди, Лоти и Гордвайль за ними. Они проследовали под мостом с проложенным по нему полотном железной дороги и вышли на Хаупт-аллее, где от одиноких фонарей, сильно удаленных друг от друга, сочилось бледное сияние, неспособное разогнать вязкую темноту, наползавшую из гущи деревьев по сторонам аллеи. Вечер был прохладным, небо вызвездило, и здесь, в этой прохладе, чувствовалась какая-то сырость. Чем дальше они удалялись от входа, тем глуше становился гомон голосов народного Пратера, подобный отдаленному рокоту огромной фабрики. Лоти и Гордвайль шли молча. Время от времени до них доносились сдавленные смешки какой-нибудь парочки, скрывавшейся в темноте под деревьями. Иногда одинокий полицейский неожиданно выныривал из темноты прямо перед носом, словно вырастая из-под земли, больше похожий на вора, от которого он был призван охранять; поравнявшись с гуляющими, он бросал пронзительный взгляд на их лица и удалялся наискосок на другую сторону аллеи.
