Феликс Кандель - Не прошло и жизни
– Я отец. Я им добра желаю. Научатся следить – это всегда кусок хлеба.
И зашагал следом за стариками на безотказных гусеничных ногах.
У входа на Сретенский бульвар‚ на первой его скамейке гнулся в три погибели старый‚ слинявший‚ как застиранный до бледной серости‚ негр-великан. Зябко потирал костлявые пальцы‚ морщил устало вылупленные глаза‚ и вывернутая губа брезгливо задиралась кверху‚ будто сунули ему под нос кусочек пахучей мерзости.
– Парамак‚ – говорил раздраженно. – Киюк тебе в глотку. Зутак‚ вашу мать!
– Ах‚ – восхищались бульвары. – Темный ведь‚ отсталый ведь‚ из стран недоразвитых‚ из мест недоделанных! Еще по-русски не обучился как следует‚ а матом так и садит!
Вчерашний старик подступал‚ не дыша‚ руки тянул – не спугнуть:
– Здравствуйте... Вы меня узнаёте?
Негр перекатил желтоватые‚ никотиновые белки в ненужную сторону‚ ожесточенно продрал остатки плешивой шевелюры‚ ухом повел на звук:
– Киюк! Гараб-тараб. А пошел бы ты в прексиглазу!
Старик прослезился вдруг конфузливо и обильно:
– А я вас искал потом. Ходил туда‚ на клумбу. Опрашивал многих. Наводил справки в адресном столе. Такое не забывается.
Присел на краешек скамейки‚ чуть придвинулся‚ вздохнул счастливо. Как унять вечный зуд‚ утишить комариное беспокойство‚ расслабиться и передохнуть? Повздыхать. Повздыхать за компанию. Хоть с самим дьяволом.
– Что вы сидите? – спросил для начала. – У вас перекур? Перебои с грешниками?
– Перебои? – крикнул негр и яростно уставился ухом. – Фига! Грешник идет косяком. Как на нерест. Наглый‚ жирный‚ безнаказанный. Отбоя нету!
– Так в чем же дело? – И догадавшись: – Вы на пенсии? Да-да‚ вы на пенсии!
Сам черт досиживает на скамейке последние дни свои. Сам дьявол притянут к бульвару тоской неутоленного слияния. Сам сатана‚ не кто-нибудь! – это его умилило.
– Пенсия? – тот даже посинел от злости. – Где она‚ ваша пенсия? Сорок лет адовой работы и коленкой под хвост!
Завращал вылупленными белками. Ноздри раздул в ярости. Матюгнулся виртуозно.
– Ах‚ – застонали вокруг. – Это надо же! Какая речь! Какой словарный запас! Учеников не берете?
– Кто же теперь за вас? – спросил старик‚ переждав восторги. – Молодые?
– Молодые. С идеями. Только пузыри пускают. Чтоб их на том свете в смоле утопили!
– На том? – переспросил. – На том это на каком?
Негр уставился на него‚ как на сумасшедшего:
– У нас один тот. Он же этот. Порядочки‚ прости Господи!
Он взволновался сверх меры‚ вчерашний старик‚ похватал за руки‚ позаглядывал в глаза:
– Скажите... Напоследок! Сколько лет прошло с той клумбы‚ а я в неведении. Это ад? С тех пор я в аду‚ не так ли?
– Киюк‚ – запечалился тот. – Какая тебе разница?
– Ну как же! Если это ад‚ многое становится объяснимым. Если это ад‚ со многим можно смириться. Наказанием за прошлые грехи. Но если это жизнь‚ что тогда? И за что тогда?!
– Это ад‚ – успокоил негр. – Поверь мне: это ад. Другого не будет.
Тут вдоль бульвара‚ поперек движения вечная свадьба на автомобилях: размножайся – не хочу. Куклы на радиаторах‚ ленты на крышах‚ фотографы на капотах‚ музыканты в багажниках‚ костюмы напрокат. Пронеслись вихрем‚ навеселе‚ из дворца бракосочетаний: жених фабричный‚ невеста заводская‚ родители деревенские‚ оркестр наяривает фрейлехс.
Были они – и нет.
Негр проводил ухом развеселую процессию‚ встал на ноги во весь свой исполинский рост‚ головой ушел во мрак.
– Люди‚ – сказал оттуда. – Я старый негр‚ люди. Я много тут пожил. У меня были три жены. Была армянка‚ была украинка‚ была жена из Кабардино-Балкарии. Кто я? – спросите меня‚ люди. Я кто?
– Ты кто? – спросил вчерашний старик: вопрос готов издавна.
– Я всякий‚ люди. Я разный. Когда плохо армянам‚ я армянин. Когда плохо украинцам‚ я украинец. Когда плохо кабардино-балкарцам‚ я кабардино-балкарец. Понятно?
– Понятно‚ – охотно сказали со скамеек. – Чего ж тут непонятного? Это надо же: сколько баб перепортил! Негры – они могут.
Сегодняшний старик поджидал их на Сретенском бульваре‚ через сотню каких-то шагов. Он сидел на газоне‚ удобно привалившись к дереву‚ и рядом с ним‚ спиной к тому же стволу‚ приткнулся Тихий А.И.‚ следователь по особо нужным делам‚ покойно шевелил разутыми ступнями.
Была тишина. Минута задумчивых размышлений. Краткий перерыв в утомительных служебных обязанностях.
– Лысею‚ – сообщил Тихий А.И. и сокрушился заметно. – От этих забот начал лысеть с усов. Когда ем‚ усы в суп падают.
Сретенский был спланирован‚ вымерен‚ выверен. Сретенский был подстрижен‚ прополот‚ ухожен. Словно и не бульвар вовсе‚ но идеальный его макет в мастерской архитектора. Одни старики нарушали его гармонию‚ вносили раздражающую отсебятину‚ но с этим надо было смириться. Хотя бы на время.
– Почему я тоскую посреди ухоженных пространств? – говорил Тихий А.И. – Посреди цветников‚ клумб‚ газонов-вазонов? Почему?..
Настроение было у него лирическое‚ философски неслужебное‚ но никто не ответил: не хотели связываться.
– Почему я тоскую по разливанным зарослям бурьяна? По лопухам-крапиве? По придорожной жухлой траве по пояс?..
И опять никто не ответил: не хотели впутываться.
– Батя мой в керосиновой лавке сидел. На пустыре. Посреди колючек. Разливал через воронку в бутыли и бидоны. А запах вокруг такой крепкий‚ такой устойчивый: детство пропахло керосином. Батя говорил: "Сиди тут. Со мной. Чем тебе плохо?" Батя учил: "Не лей керосин в воду. Это заметно. Лей воду в керосин. Это выгодно". Дурак – не послушал. – И заныл в голос: – Грустно мне... Зябко и одиноко...
– Может‚ к Богу тебе пристать? – посоветовал сегодняшний старик. – Вдвоем не так зябко.
– Будем брать‚ – бормотнул по привычке. – Бога – не Бога: всех будем брать. Тепленьких‚ ночью‚ в байковой пижамке. – И поперхнувшись: – А как к Нему пристанешь? Он во-он где! По повестке не вызовешь. С обыском не явишься. Дистанция...
– А нам‚ – сообщил Волчара‚ – Библию перед строем читали. Всей роте зараз. Чтобы врага знать по имени. Авраам родил Ицхака‚ Ицхак родил Якова. Никто не запомнил‚ один я. У меня электронная машина в ягодицах‚ зад на транзисторах. Вот доложу куда надо да про что не надо!
– Кто ж тебе поверит? – усомнились с бульваров. – Какая ему корысть?
– Поверят-поверят‚ – грустно пообещал Тихий А.И. – Вы первые и поверите. Оформлю‚ запротоколирую‚ через суд проведу: вы и поверите.
И застонал в голос:
– Господи‚ одиноко мне! Одино-око!.. Живешь‚ будто ждешь чего-то. Ждешь‚ ждешь‚ ждешь‚ – уж не смерти ли?..
И пригорюнился‚ запечалился‚ рассопливился: хоть нос ему вытирай.
Уж давно он не видел нормального человека: только по повестке‚ свидетель-обвиняемый. Давно не бывал в гостях‚ просто так: только по службе‚ с ордером на обыск. Давно не разговаривал задушевно‚ без протокола. Жизнь слилась для него в нескончаемую вереницу особо нужных дел. Время отмерялось началом и концом следствия. Люди виделись уже не сами по себе‚ но в запутанном клубке чистосердечных признаний‚ которые требовалось уложить в стройное доказательство к заранее выбранной статье обвинения. Хотелось ему порой посидеть с приятелем‚ хлебнуть пивка с воблой‚ поболтать о несущественном‚ но не было на то сил-времени‚ не было воблы‚ да и приятели‚ похоже‚ уже опасались его завуалированного дознания. Хотелось познакомиться с нежной девушкой‚ привести в холостяцкую берлогу‚ напоить чаем с болгарским конфитюром‚ ласково увлечь на простынку‚ но не было вокруг него девушек, одни мымры-секретарши‚ да засушенные прокурорши: сболтнешь во сне‚ а она запротоколирует. Дошло до того‚ что выдумал себе бестелесного друга‚ наделил его совершенными качествами – не в меру доброты‚ не в меру отзывчивости‚ и по вечерам они садились перед телевизором‚ откупоривали бутылочку "Столичной"‚ вели задушевные разговоры под маринованный огурчик. Всё бы ничего‚ и лучшего ему не надо‚ да оказался вольнодумцем друг бестелесный‚ такое начинал болтать с пятой рюмки, хоть дело на него заводи. Про начальство с порядками‚ да в полный голос‚ да матерно‚ да по имени-должности‚ а у него соседи по сторонам‚ у него микрофоны не исключены: пришлось друга изолировать. И опять живет одиноко‚ без ласки-сочувствия. Ездит с получки в загородный ресторан‚ подальше от внимательных глаз‚ надирается за боковым столиком‚ платит лабухам четвертной‚ чтобы дали спеть под оркестр. Когда посетители уходят‚ и официанты сдвигают уже столы‚ выходит нетвердым шагом на эстраду и поет громко и фальшиво‚ под аккомпанемент ансамбля‚ в прокуренном и заблеванном зале: "Годы детства уходят от нас..." И лабухи стонут от наслаждения.
Два старика шагнули с тропы: железяка наизготовку.
