Феликс Кандель - Не прошло и жизни
И замолкла.
– Слышь‚ – сказали с бульваров‚ – теперь-то чего? Усатого давно нет. Вынимай его из шкафа‚ калган этот‚ лижи давай‚ нас на чаек зови.
– Да уж и то... Разве удержишься? На сладкое старуху тянет. Калган слизала‚ бровастого слизала‚ этого нонче долизываю – с лица никакой‚ за ним ишшо лезет...
Свесился с ближайшего спутника серый человек в скафандре‚ пугнул беспощадно:
– Бабка‚ не лижи дальше: врагом станешь. Бабка‚ много будешь лизать, скоро состаришься.
– Да я уж привыкла‚ – залебезила. – С войны с самой. Чаек-сахарок. Сладкий камушек...
– Повторяю: голова из сахара изымается из частного пользования и засекречивается. Теперь ее будут лизать в соответствующих органах. Для определения и пресечения возможных конкурентов.
И улетел по траектории.
– Бабка‚ – попросили шепотом. – Уважь‚ милая. Не тяни за душу‚ красавица. Кого ждать-опасаться? Кого лизать-подлаживаться?
– Так я вам и сказала! Знать не знаю‚ ведать не ведаю. Засекретили бабку вместе с близнятками.
И снова впряглась в кадушку.
– Я знаю‚ – сказал одноглазый. – Я всё знаю. Пора уходить‚ граждане.
Он поднимался вверх по бульвару с гармонью на груди: стройный‚ сухой‚ подтянутый.
Он уплывал‚ будто скользил‚ вдоль теплых‚ обласканных стволов‚ безостановочно и неизбежно: не закричать и не удержать.
Он исчезал‚ как исчезает туман‚ уплывает облако‚ утекает вода‚ убывает свет на закате: медленно и необратимо.
Следом плыл вальс‚ нежный и задумчивый‚ причудливый и капризный‚ что окутывал‚ опутывал‚ неприметно уводил за собой.
Ах‚ вальс‚ фокусник-вальс‚ путаник-вальс: каждому пророчишь‚ каждого морочишь‚ каждому нашептываешь свое.
Два старика‚ вчерашний с сегодняшним: первой зачарованной парой за крысоловом с гармошкой...
Интеллигентные старушки с ридикюлями: к сгинувшим лейтенантам далеких годов...
Пара востроносых солисток с вытянутыми от усердия шеями: на вечный‚ неслышный призыв...
Тонконожки в подростковых туфельках: у каждой впереди по кавалеру‚ по жениху впереди у каждой...
Старики-молодожены‚ пылкие и нежные: к новым наслаждениям нескончаемой жизни...
Все тут‚ заодно‚ в легком кружении‚ в тихом томлении‚ рука к руке‚ щека к щеке‚ слабые‚ завороженные‚ беспомощные.
Всех уравнял вальс.
Всех примирил вальс.
Всех зашаманил – всех заарканил.
Продавщицы на пенсии. Штукатуры на инвалидности. Интеллигентки‚ опростившиеся на старости. Бывшие секретарши. Бывшие бухгалтерши. Бывшие подсобницы восьмижильные. Бывшие парторги‚ профорги‚ кладовщицы‚ швеи-мастерицы‚ вагонные проводницы...
И один только Якушев‚ хитрый ярославец‚ стотящий еще мужчина‚ остался посреди затоптанного круга.
Постоял – подумал‚ постоял – прикинул и побежал трусцой в свою сторону‚ качать без устали сердечную мышцу.
Бежал расслаблено‚ дышал без усилий‚ повторял истово‚ через вдох:
– Здоровье дороже... Здоровье дороже... Здоровье! Оно – до-ро-же!..
СРЕТЕНСКИЙ – ЧИСТОПРУДНЫЙ – ПОКРОВСКИЙ – ЯУЗСКИЙ
1
...а он всё аукал и аукал на бульваре‚ заблудившийся вчерашний старик‚ хрипло‚ устало‚ безнадежно‚ и петлял‚ выискивая‚ и пыхтел‚ вынюхивая‚ и моргал‚ высматривая‚ но темень укрыла с головой‚ мрак бездонно кромешный: терпкие запахи‚ опасные шорохи‚ пасти ощерившихся капканов‚ колкие‚ цеплючие занозы неструганых пространств.
Где оно теперь – извилисто-синее? В какой стороне – брызгами голубое? Как его отыскать – сочно-зеленое?
Мир затаился вокруг прыгучим когтистым кольцом. Мир подползал на брюхе‚ шевеля от вожделения кончиком роскошного хвоста. Мир выглядывал через ноготки зрачков верное место для удара: нежное горло‚ неприкрытое брюхо‚ ломкий‚ беззащитный хребет. И поддувало ощутимо ледяной‚ игольчатой струйкой из-под неподоткнутого одеяла.
А он всё аукал и аукал‚ упрямый старик: кто откликнется на зов? – и чья-то ладонь – жалким‚ скрюченным ковшиком – сунулась из мрака с пристывшим на ней пятаком-сироткой.
– Ау‚ – позвал он. – Ау-у...
И положил в ковшик еще пятак.
– Нет слов‚ – сказали в ответ. – Премного‚ – сказали‚ – обязан. Обеспечили по гроб жизни.
А откуда сказали, неясно.
– Кто ты? – спросил с опаской. – Выйди. Покажись хоть на время.
– Да я бы! Да неужто нет? С превеликим с нашим... – И грустно: – Показывать нечего. Нет меня совсем. Одна ладонь осталась‚ да еще пятак. – Поправились: – Два пятака.
– Как же так? Почему так? А где остальное?.. У человека должно быть остальное‚ просто обязано!
– Со мною боролись. Меня ограничивали. Лишали – обкладывали – ликвидировали. Неуклонно сводили на нет. А я в ответ ежился‚ горбился‚ ужимался до малости. Осталась одна ладонь‚ сущность моя.
– Но ты... есть? Ты живой где-нибудь?
– Я есть‚ – сказали просто. – Тела нет‚ но я есть. Привычки остались. Желания. Надежды. И страсти‚ – шепнули‚ – кой-когда... Иной раз думаю: а где это я помещаюсь? И тут же вопрос: а чем это я думаю?
– Ха... – засмеялся старик. – Это меня утешает. Вселяет некие надежды. Меня не будет уже совсем‚ так‚ пятачок кой-какой‚ а желания останутся‚ и привычки‚ и страсти – хе-хе – кой-когда... Что еще человеку надо?
– Кто вы? – спросили прямо. – Какая-такая ваша сущность? Отвечайте немедленно.
– Картограф. Картограф по призванию. Привязываем пространства по желанию заказчика.
– Так‚ – сказали ненавистно. – Сущность твоя пакостная. Призвание твое ублюдочное. Ничего от тебя не останется‚ даже пятака затертого‚ как от привязанных тобой пространств.
А откуда сказали‚ снова неясно.
– А ты-то... – обиделся старик. – Чем ты нас лучше? Какое-такое у тебя преимущество?
– Я нищий‚ – сказали гордо. – А нищие будут всегда‚ когда никого не станет‚ на то они и нищие. Последняя на земле профессия: стоять с протянутой ладонью посреди остатков от вашего безобразия.
– Тогда... – вскричал старик. – Я тоже буду нищим! Тоже! Я пойду с тобой‚ рядом‚ в две ладони... Ты меня берешь‚ ведь правда? Ты же меня берешь!
– Место тебе не тут. Место тебе не со мной. Там‚ далеко на востоке‚ в заповеднике нетронутых земель, твое место. Идем‚ я тебя выведу.
И ладонью ухватились за ладонь.
Он шел послушно следом‚ крохотным провинившимся ребенком за рассерженным родителем‚ часто перебирал ногами‚ чтобы не отстать‚ и вот уже под подошвой битые неровности потайной тропы‚ и неясная звезда в прогале ветвей‚ и горький привкус неизбежного прощания.
– Всё. Дальше ты сам.
Ладонь утекала из ладони тонкой‚ просеистой струйкой‚ и только пятак оставался в руке‚ теплый и чуточку влажный.
– Вот. Это тебе. Если не хватит сил‚ вернешься назад на троллейбусе.
И ладони не стало.
– Я дойду‚ – пообещал торжественно. – Вот увидишь‚ теперь я дойду. Ноги в кровь‚ каблуки вдрызг.
И отбросил в сторону ненужный пятак.
– Ой‚ – сказали из куста ломким голоском‚ – ты чего кидаешься? Папа‚ он тут. Мы выследили его‚ папа!
– Ах‚ вы‚ мои умницы‚ – растрогался вдалеке Волчара. – Смена моя подрастающая! Вот уж я вам благодарность‚ вот уж в личное дело‚ приказом по роте вот уж вам!
Ткнулась в бок короткоствольная железяка‚ жарко дохнуло по-над самым ухом:
– Хватит уже убегать‚ черт! Ты на кого работаешь‚ старый хулиган?
А старик с достоинством:
– На нас работаю‚ только на нас. Будет уже‚ наработались на других. Нам с вами один путь‚ до конца.
Два старика ходко уходили по тропе‚ невидные и неслышные‚ ныряя в туннели ветвей‚ перескакивая через шишковатые корни‚ – ветка не хрустнет‚ камушек не прошуршит‚ – и тот‚ сзади‚ подталкивал в спину‚ обидчиво и бурчливо‚ а этот‚ спереди‚ привычно наносил на карту окрестные ориентиры. Корягу на тропе. Выбоину. Кривой‚ расщепленный ствол.
– Папа‚ – с отдаления‚ – что теперь будет? Мы упустили его‚ папочка.
– Двойка‚ – сурово сказал Волчара. – Наряд вне очереди.
И самый маленький зарыдал в глубоком отчаянии.
– Ах‚ как жестоко‚ – заметили с бульваров. – Как непедагогично! Вы их лишаете счастливого детства.
– Я отец. Я им добра желаю. Научатся следить – это всегда кусок хлеба.
И зашагал следом за стариками на безотказных гусеничных ногах.
У входа на Сретенский бульвар‚ на первой его скамейке гнулся в три погибели старый‚ слинявший‚ как застиранный до бледной серости‚ негр-великан. Зябко потирал костлявые пальцы‚ морщил устало вылупленные глаза‚ и вывернутая губа брезгливо задиралась кверху‚ будто сунули ему под нос кусочек пахучей мерзости.
– Парамак‚ – говорил раздраженно. – Киюк тебе в глотку. Зутак‚ вашу мать!
– Ах‚ – восхищались бульвары. – Темный ведь‚ отсталый ведь‚ из стран недоразвитых‚ из мест недоделанных! Еще по-русски не обучился как следует‚ а матом так и садит!
