Нагиб Махфуз - Шахразада. Рассказы
Одиночество преследует меня, а я упорно сопротивляюсь, и кофейня да телевизор — мои единственные союзники.
Чтение я теперь почти забросил. Но, прожив долгую жизнь вместе с гигантами мысли нашей Родины и создателями великолепных переводов, я приобрел широту взглядов и стал неплохо образованным человеком. Однако ничто не поколебало моей изначальной веры, точнее, не повлияло на меня настолько, чтобы от нее избавиться: я по-прежнему молюсь, и соблюдаю пост, ожидая для себя в конце райских кущ, несмотря на то что не внес ничего нового в жизнь и не совершил хоть чего-нибудь существенного. Я страдаю от скуки и тоски, устал от вечного страха смерти и болезней. Боюсь, что мое тело поразит какой-нибудь недуг, и я не найду никого, кто бы подал мне руку помощи; или же наступит мой срок, и я останусь здесь лежать, пока не пойдет запах. Я говорю себе: «Гони прочь дьявольское наваждение, ведь глупо тащить на себе груз тревоги, пока судьба не свершилась». И ат-Тартуши считает еще, что мне можно позавидовать — проклятый насмешник! Его дети на вершине успеха, они присылают ему помощь в начале каждого месяца. А когда пробьет его час, то дом наполнится людьми, вопли будут разлетаться во все концы Аббасии[24], а объявление о его смерти опубликуют в газете «Аль-Ахрам»: «о умиротворенная душа, возвращайся к Господу твоему, удовлетворенная и снискавшая его благоволение! Достойный отец семейства, ступай в чертоги Аллаха…» За его катафалком пойдет большая погребальная процессия, где будут и дети, и друзья детей, и их новые родственники, так что этот хороший, но глупый, по существу, старик будет удостоен похорон по высшему разряду.
А Халим-бек? О его кончине вовсе ничего подобного не сообщат — краткое упоминание в разделе городской хроники, и только. И пускай Хамада завидует тебе, раз ему так хочется. Ведь он не знает одиночества, он не чувствовал запаха пыли в собственном доме, он ест мясо, хотя у него и выпали зубы, он забыл, что такое холодная постель, не согретая теплом жены, и не знает, что такое жизнь без любви и отцовства… Если бы ты не был тем последним, что у меня осталось, я проклял бы тебя!
Впрочем, телевизор тоже избавление от одиночества. Телевизор тоже настоящий друг. И какой друг! Мир волшебных чар, воображения и женщин. Даже реклама — и та отзывается в сердце неудачника… Ничтожная жизнь… Но я-то не ничтожен! До вчерашнего дня я был главным инспектором по общим связям в министерстве просвещения, и мои мечты могли стать реальностью, если бы жизнь была иной. Что пользы в увеличении жалованья в два раза, если инфляция возрастает в четыре?! И здесь виновата не только семья, но и весь мир в целом со своей экономикой и политикой. Я всегда сторонился этого мира, но он не хочет оставлять меня и мои дела в покое… Пришлось вызвать водопроводчика, чтобы починить кран в ванной. Посмотрим, какую плату он потребует сегодня…
Я был бы счастлив, если бы спал полдня — чтобы душа отдохнула от мыслей о тебе, Малика. Но я не могу спать больше пяти часов. В мыслях я по-прежнему беседую с тобой. Какое-то чувство говорит мне, что ты все та же. Оба мы одиноки, Малика. Так почему же нам не сделать то, чему раньше помешала злая судьба?.. Ат-Тартуши заронил мысль о встрече, и я стал добычей в ее когтях; она возбудила в моем воображении непреодолимое желание нажать на кнопку дверного звонка и подождать. Вот Малика открывает дверь, смотрит. «Ты?.. Ах!.. Пожалуйста, как же ты вспомнил о нас?» — «Да вот проходил мимо и подумал…» — «Добро пожаловать». И разговор на всевозможные темы… Я кружу и лавирую, впиваясь глазами в этот становящийся реальностью сон. А Малика читает в моих глазах и все понимает… Вот она подает тайный знак действовать. И я сажусь рядом с ней, как в ушедшие дни. И она еще больше влечет меня слабым сопротивлением, пытаясь не дать нежному любовному чувству одержать верх над беспросветной тоской… Нас захлестывает прекрасное и запретное… Ах, если бы эти мечты сбылись, Малика…
Я встречаю сегодня в разных концах квартала и других женщин, источающих аромат прекрасного прошлого, однако время безжалостно преобразило их, и от былого не осталось ничего, кроме имени. Они стали совсем чужими, хоть на мгновение и промелькнет у них улыбка при встрече… Достойнейшие женщины и матери. Если бы не жестокие обстоятельства, то одна из них стала бы мне хорошей женой… Да, исчезла поэзия и нарушились ее ритмы…
Сейчас я меняю нижнее белье не чаще раза в неделю — из-за стирки и глаженья. Мясо ем только по особым случаям. Ушедшего в отставку быстро забывают, как забывают умершего. В славные времена я гордо летел на крыльях цветущей юности. Матери нашего квартала говорили моей: «Халим будет мужем Малики, Халим будет мужем Бусейны, Рабибы, Бисы»… Но моя мать целиком была погружена в горе дочерей, и годы проходили, не принося никакой надежды. Все девушки выходили замуж, кроме Фикрии и Зейнаб, — ни чужие, ни близкие юноши не смотрели на них. Я с удивлением думал: «Ведь сколько на свете некрасивых жен, так неужели богатств моего отца недостаточно?»
Я отгонял от себя мысль о несчастьях семьи и гордо летел на крыльях цветущей юности. У нас дома часто появлялись Малика, Бусейна, Рабиба и Биса — словно луны в сопровождении своих матерей. И тогда в унынии нашей квартиры сверкали молнии соблазна и кокетства, состязались страстные и жаждущие взгляды. И дело не обходилось без нежного словечка или прикосновения, а то и поцелуя тайком от следящих глаз… Любовная игра не думает о выборе: в присутствии каждой из них я забывал об остальных, но Малика уже тогда выделялась силой характера и умом. Однажды, когда я то ли кончал школу, то ли уже был в университете — точно не помню, — моя мать спросила:
— И кто же из них тебе нравится?
— Не знаю, — ответил я после долгого раздумья.
— Но ведь какая-нибудь хоть чем-то да выделяется?
— Нет, все они, в общем, равны, — ответил я, думая о Малике.
Мать засмеялась и проговорила:
— Как я хочу увидеть твоих детей! Господь наш да поможет Фикрие и Зейнаб, чтобы тебе освободилась дорога…
А событий было совсем немного. Однажды я встретил Бусейну в Восточной Аббасие, и мы на бегу обменялись быстрым поцелуем. С Рабибой мы ограничились символическими подарками, с Бисой — несколькими записками. С Маликой же взгляды заменяли и подарки, и письма. Мне нравилось быть центром, вокруг которого вращаются эти прекрасные девушки. Эх, если бы собрать их всех в одном гареме!.. Однако медленно, но неуклонно власть Малики росла, и свет звезд гас в лучах восходящего солнца. Ее образ не покидал мое воображение. Я видел, как она стояла в своем белом платье в женской половине трамвая в Аббасие, словно столб света: высокая, полногрудая, белокожая, с черными как смоль волосами и пленительными глазами. Она получила звание бакалавра, была отличной хозяйкой. Приятные разговоры в кругу семьи, обмен визитами, мои посещения ее дома — все это сделало нашу помолвку признанным фактом безо всякого официального объявления, так что к Малике никто не сватался. Все ее сестры повыходили замуж, и она одна осталась ждать. Она — моя жена, а я — ее муж. Так что все мои помыслы сосредоточились на нашей свадьбе. Я подолгу пропадал у нее дома и был словно сосуд над огнем, чья крышка дрожит от силы взбесившегося пара, а большие глаза Малики излучали любовь и нежность. Мы обменивались с ней поцелуями, но она удерживала меня от большего, мягко выговаривая:
— Всему есть предел.
Я все еще жил в прекрасном настоящем, а ее мысли уже были направлены в будущее.
— После получения должности ты должен скопить 100 фунтов, — объясняла она, — и тогда все кончится благополучно.
— Зачем? Отец никогда не будет скупиться!
— Твой отец всего лишь чиновник, каким был и мой!
— Он больше, чем это… — улыбался я, совершенно уверенный в своем будущем.
История нашей любви была известна всей улице. Али Юсуф подшучивал надо мной, родители желали удачи, и если бы не опасения за судьбу Фикрии и Зейнаб, то их радость была бы вдвое большей. Но что поделаешь?..
…Сегодня Хамада ат-Тартуши играл со мной в нарды, ставкой была чашка кофе. Я выиграл и получил причитающееся, но радостное возбуждение исчезло, не успев и появиться. Теперь мы смотрели на площадь Армии, освещенную высокими и яркими фонарями. Женщины, мужчины, дети — сколько их! Гул разговоров и перебранок, криков и пения. История цивилизации, представленная в средствах передвижения — от ручных тележек и повозок до автобусов и трамваев.
— Город… — протянул Хамада и стал развивать эту тему, жалуясь и сердясь на весь белый свет. Наконец ему надоело мое молчание, и он бросил:
— Тебя же ничто не волнует…
Я насмешливо возразил:
— С меня хватит и своих проблем.
— Но ты же наблюдал воочию столько эпох, событий, войн и людей…