Нагиб Махфуз - Шахразада. Рассказы
За время знакомства с Хамадой ат-Тартуши я раскрыл ему многие тайны своей жизни, а когда рассказал историю с Маликой, то он спросил:
— Сколько же ей сейчас лет?
— Она младше меня на год, максимум на два.
— А как женщина?
— Я ее видел несколько раз издали, на балконе дома, когда шел в кофейню. По-моему, она по-прежнему еще привлекательная женщина.
— Вдова, ее дети навсегда остались в Саудовской Аравии, одинока, как и ты, — задумчиво проговорил Хамада. — Сходи к ней и попробуй пощупать пульс…
Я посмеялся над этой нелепой идеей, но она тем не менее сразу же запала мне в душу, а воображение стало услужливо рисовать картину будущего визита. Да и нельзя сказать, что прежде я мысленно не встречался с ней, особенно в моменты приступов любовной тоски. Малика являлась ко мне, когда я готовился ко сну, и начинался разговор и обмен новостями… Но это была девушка из прошлого, девушка моего сердца и мечты, жена, которую природа предназначила для меня, а меня предназначила для нее. Увы!.. Не говорю, что это исключительная любовь, пронесенная сквозь все эти годы. Нет, чувство умерло в свое время, я смотрел на ее свадьбу, как чужой… А сейчас во мне говорят одиночество и жажда тепла. И остается только проклинать превратности судьбы, которые опустошили мою Родину и весь мир, настигнув меня в моем собственном доме.
По дороге между улицей Абу Хода и площадью Армии я изливал проклятия на свое жилище: «Кто еще, кроме меня, умудрился дожить до отставки в одном и том же квартале, на одной и той же улице и в одной и той же квартире? И даже более того — в одной и той же комнате?! И всякий раз, когда я пытался сдвинуться с места, меня хватала за горло злая судьба. Моя ненависть к ветхому дому все возрастала по мере приближения к нему. Что меня ждет там? Огромный подъезд, вечно тонущий во мраке, колодец изъеденной временем лестницы неопределенного цвета, заваленной отбросами. Дом без привратника, квартиры без слуг — и это несмотря на мою нелюбовь к уборке и наведению порядка! Запах пыли, врывающийся в ноздри входящего. За всем этим тоят инфляция, либерализация, войны, мировая экономическая система… Господи, но ведь я хотел всего лишь жениться на Малике, дочери моего родственника Баха-эфенди Османа! Разве я желал чего-то большего?!»
Хамада ат-Тартуши сказал мне однажды:
— Совершенно не представляю, как наша страна выйдет мирным путем из этого кризиса!
— Хватит с нас наших собственных проблем! — недовольно проворчал я. — Наша-то жизнь исчисляется днями, а жизнь Родины — веками…
Да, он любитель новостей и политики, тогда как все мои помыслы заняты личными проблемами. Я смотрел на то, что сталось с квартирой, и думал: «Неужели эти руины действительно были колыбелью тепла, нежности и благородства?»
…У моей матери после Фикрии и Зейнаб родилось шесть мальчиков, которые все умерли в детстве. А потом появился я, вернув родителям чувство отцовства и материнства и став игрушкой двух сердец. Нет — даже четырех! Разве можно забыть любовь Фикрии и Зейнаб?..
Вот они все вместе снаряжают меня на прогулку: я буду сопровождать отца в кофейню. Мать меня причесывает, Фикрия надевает матросский костюмчик, а Зейнаб чистит мои ботинки. Наконец из своей комнаты появляется отец — верх изысканности, в костюме по последней моде, распространяющий свежий аромат цирюльни, в руках у него палка с рукоятью из слоновой кости. Он бросает на меня одобрительный взгляд из-под очков в золотой оправе и улыбается:
— Пожалуйста, Халим-бек.
Имя отца — Абд аль-Кавий аль-Бек, но Бек — это, по правде говоря, имя, а не титул. Однако он добавляет его к моему имени, хотя наш дедушка аль-Бек был пирожником на улице шейха Камара. В кофейне отец заказывает мне мороженое, рассказывает своим друзьям о моей смышлености и замечает:
— Он мне напоминает Саада Заглюля[21] в детстве!
Действительно, мои глаза видят куда больше, чем следовало бы. Вот семья в полном составе собралась за обеденным столом: отец, мать, Фикрия и Зейнаб. Я всех их люблю, однако немало к ним и претензий. Лицо отца мне не нравится, особенно когда он снимает свои очки в золотой оправе. У него вытянутое худое лицо со слегка впалыми щеками, маленький нос забавной формы, узенькие, едва намеченные глаза, выдающийся вперед лоб — в общем, вид, скорее, неприятный. У матери изящная фигура и красивое лицо с большими прекрасными глазами, мягкие волосы и тонкий прямой нос, но я не могу не отметить и другое: она всегда говорит в нос и вечно недовольным голосом. А наша злая судьба — это Фикрия и Зейнаб. Они точные копии некрасивого отцовского оригинала. А я — безо всякой пользы! — унаследовал прекрасное лицо моей матери. Эта нелепая случайность отдала нашу семью в руки злой судьбе. Один я был счастлив, но беда уже подкрадывалась и ко мне. Тревога была написана на лице матери, без надежды смотревшей в будущее. И с течением времени это становилось все заметнее. Она говорила отцу:
— Надо было бы дочерям учиться в школе.
— Пусть все течет по воле Аллаха, ну а мне дороже собственное достоинство.
Отношения между отцом и матерью были очень хорошими, Фикрии и Зейнаб с отцом — тоже. А вот между матерью, Фикрией и Зейнаб небо редко бывало чистым. Каждая была погружена в свои опасения, и это приводило к беспричинным ссорам: постоянные стычки, затаенная тревога и сдерживаемые обвинения.
Однажды мой сосед и лучший друг Али Юсуф заявил убежденно:
— Тебе повезло — твой отец богат!
— С чего ты взял? — удивился я.
— Ну это сразу видно! Конечно, он самый знатный отец на нашей улице.
Мне было не трудно поверить этому — хватило даже беглого сопоставления моего отца и Юсуфа-эфенди, отца Али. А тот уже продолжал:
— А сколько тебе дают каждый день, вот это да!
Конечно, целый кырш[22] в день — это не какие-то полкырша моих сверстников! Иногда я даже ходил вместе с отцом в кофейню или в кино. Итак, я сын большого человека, как утверждает мой друг Али. Наш дом — в то время в расцвете своей юности — был новее, чем дом Али Юсуфа и Баха Османа, отца Малики. Клянусь Аллахом, я был счастлив! Разве есть что-нибудь на свете лучше богатства и изобилия?!
Я говорил матери:
— Мы богаты.
Она же отвечала мне своим обычным недовольным голосом:
— Хвала Аллаху, нельзя сказать, что нам чего-нибудь не хватает.
— А у нас есть собственность?
— Да нет никакой собственности, — усмехалась она.
— Тогда откуда же достаток моего отца?
— По милости Господа нашего, сынок.
Ясно, что богатые люди ничего не говорят детям об истинной величине своего богатства. С меня было достаточно и того, что мы всегда ели то, что нам хочется, кладовая была полна сладостей в рамадан и печенья в праздник разговенья. А ко дню жертвоприношения нашим гостем становился барашек.
Мой отец, вне всякого сомнения, богат. И у него еще одно достоинство — он единственный грамотный в нашей семье, всегда усердно читает ежедневную газету и иллюстрированный еженедельник. От чего я и заразился любовью к чтению. Насытившись детскими журналами, я стал просить его покупать переводные романы. Так и вошла в мое существование новая привычка — жить двумя жизнями; реальной, повседневной, между школой и ссорами женщин в семье, и воображаемой — с героями и героинями книг.
Как-то отец спросил меня:
— Чтение не отвлекает тебя от занятий?
— Но я же все хорошо сдаю, папа!
— Ты должен получить диплом, — настойчиво продолжал отец.
— А у тебя он есть, папа?
— В наше время начальная школа была высшей, — засмеялся отец, — но, несмотря на это, я получил достаточно знаний сверх того. А в ваше время возможностей куда больше. Кем же ты хочешь стать?
— Я хочу быть таким, как ты.
— В каком смысле?
— Ну, чтобы у меня был такой же костюм, как у тебя, столько же денег, свой дом.
Отец расхохотался и закончил:
— Думаю, что со временем появится ответ получше.
Я молился и постился, как отец. Женщины — те ограничивались постом, но ведь я мужчина! Мой отец был нежным и сострадательным человеком, любил пошутить, а когда гневался, то закрывался в своей комнате или уходил в кофейню.
…Да, миновала та жизнь и исчезли ее герои — у Баб ан-Наср[23] спят они в общей могиле: одна половина ее для мужчин, другая — для женщин…
В моей комнате все, как прежде: комната отца, примыкающая к ней, еще сохранила жилой дух: ее украшают телевизор, радио и письменный стол. В гостиной стоят обеденный стол, деревянные стулья и почти пустой шкаф, старая же мебель была отдана за самую дешевую цену. Две другие комнаты абсолютно голы. У меня нет кухни в обычном понимании этого слова: есть только газовая плита, на которой я готовлю кофе, чай, а иной раз — тминный напиток. Питаюсь же я бобами, таамией и консервами, иногда яйцами — этой пищей мудрецов в такое огненное время.
