Андрей Матвеев - Жизнь с призраками
Сейчас я его не звал, но этого и не понадобилось. Он стоял рядом, часто дыша после быстрого бега, красивый, мускулистый, готовый разделить со мной как радость, так и любое горе.
Ткнулся мордой в ладонь и облизал ее большим, влажным языком.
— Зябко! — сказала Дениз.
Пес смотрел на нее и улыбался. Никогда и никого я не любил так, как его, в этом можно признаться сейчас, когда он давно живет в параллельном мире. Конечно, если бы в свое время Лера родила мне дочь, то эта любовь бы перевесила, но что толку постоянно с сожалением думать о прошлом, Лера — тень, мой пес — призрак, а Дениз недостижимая мечта, и с этим придется смириться.
— Эй, вы где? — Мамур сбегает на берег, пес растворяется в наступившей ночи, а мы идем обратно, пора грузиться на яхту и отдавать швартовы.
Вначале я думал, что проще будет идти на лодке, но ветер дул со стороны Бодрума, и на веслах нам пришлось бы добираться не один час. Лодка понадобится, когда придет время высаживаться на берег. Селим уже приготовил ее по нашей просьбе, нагрузив припасенным скарбом — мощными фонарями, парой лопат, прочной и длинной веревкой.
Лунная дорожка поймала нас почти сразу же, как мы отошли от берега, ее серебристый свет манил, втягивал в себя, будто в воды магической и страшной реки.
Тихо, лишь шум дизеля да плеск волн, вот и все, что слышно.
Берег был неразличим, я не представлял, как найду нужное место. Арнольд сидел на корме и курил, Мамур о чем-то разговаривал с Дениз. Поток серебра на воде был сплошным и увлекал в открытое море.
Как вдруг я увидел тоненький ручеек, ведущий к берегу, ответвление от основного русла, струйка расплавленного лунного металла, уходящая в сторону.
— Селим, — крикнул я, — стоп!
Шум двигателя стих, слышен лишь говор волн. Затем раздался характерный звук опускаемого якоря, скрежет цепи, гудение лебедки, всплеск воды.
Первым в лодку спрыгнул Мамур, затем Арнольд, притихший, будто наконец-то понявший, во что вляпался. Наша очередь с Дениз была последней, опускаться по веревочной лестнице неудобно, особенно когда лодка не стоит на месте, ее то подымает, то опускает волнами.
Мамур сел на весла и погреб в сторону берега, следуя всем извивам серебристого ручейка.
Появился берег, он был темным, можно даже сказать, черным. Море тоже было аспидным, вызывающим скорее чувство страха, чем привычных ласки и нежности.
Я не выдержал и зажег фонарь. Нам оставалось всего метров пять, но прямо к берегу подплыть было нельзя, начались камни, пришлось остановиться и выпрыгнуть в воду, хорошо, что только до колена.
Сначала мы перенесли на берег скарб, потом на руках вытащили лодку. Серебристый ручеек не исчез, он двигался хитрой змейкой по берегу, упираясь в самом конце в черное отверстие.
— Я не хочу туда! — сказала Дениз.
— Костер бы развести! — то ли нам, то ли самому себе проговорил Арнольд.
Мы с Мамуром, подсвечивая себе фонарями, набрали разбросанного под скалами плавника. Он был сухим, и костер разгорелся быстро. Языки пламени вырывали из темноты кусочки берега, часть моря и ту черную, мрачную дыру, куда нам придется лезть совсем скоро, может, что и прямо сейчас.
Хотя никому этого не хочется. Одно дело размышлять об утерянных сокровищах госпитальеров, а другое — полезть во чрево земли, где еще неизвестно, что найдешь.
— Один страхует, двое лезут! — говорю я. Сначала по-английски, затем по-русски.
Арнольд начинает разматывать веревку, делает на конце петлю и ныряет в нее.
— Нет, — останавливаю его, — я первым!
Мы меняемся местами. Мамур держит страховочный конец, Дениз сидит у костра, такая же задумчивая и красивая, как на берегу у пирса, где я встретился с призраком своего пса.
В дыре влажно и душно, свет фонаря вырывает из темноты то кусок каменной стены, то покрытый налетом помета летучих мышей пол. Потолок, стены, пол, странно применять эти слова к пещере, хотя чем дальше мы продвигаемся вглубь, тем все больше ощущаем себя в трубе, кишке, сужающемся с каждой минутой лазе, пока наконец не застреваем в узком месте этого дьявольского прохода, куда нас невесть что занесло, и тут до меня вдруг доносится стон.
Арнольд тоже слышит его и начинает кричать. Не думаю, что ему мерещатся скелеты, стоящие на страже сокровищ госпитальеров. Скорее всего, что, как и я, он понимает: в пещере кто-то есть!
20. Зеркала
Ей снились маленькие золотые рыбки с бриллиантовыми глазами. Они не были живыми, каждая чешуйка странно оттопыривалась, под некоторыми таинственно мерцали маленькие аккуратные жемчужины, отчего возникало ощущение, что тело рыбки усеяно множеством серебристо-матовых шариков, те же глаза, но поменьше. Не рыбка, а прибор ночного видения, лоцман очередного кошмара, вот сейчас они поплывут, и тогда она сможет увидеть все, что творится там, где солнце и день, хотя Марина уже потеряла счет часам и минутам. Время застыло, до сих пор до нее не доходил смысл этой фразы, но за те дни, что она здесь, ей удалось научиться чувствовать каждое мгновение, надо было лишь прислушиваться к биению собственного сердца.
Только оно говорило, что жизнь продолжается, все остальное настаивало на ином. Подвернутая при падении нога не давала нормально двигаться, любое передвижение давалось с трудом, хотелось кричать от боли. Налипшая на тело грязь раздражала кожу, казалось, что по ней кто-то ползает, жучки, паучки, прочие мерзкие твари. Есть женщины, которые спокойно относятся к насекомым, в отеле она сама видела супружескую пару, восторженно разглядывающую большущего жука, случайно заползшего в ресторан, на носу у него был рог, и из-под панциря выдавались три ряда крепких, мохнатых ножек. Ее же тогда чуть не вытошнило, пришлось срочно идти к себе в комнату и долго стоять под душем, пока это ощущение встречи с чем-то отвратительным и мерзким не исчезло, смытое горячей водой.
Стук сердца — это единственное, что отмеряет здесь время. Да еще звук капающей воды. С этим ей повезло, по крайней мере, она может пить, пусть вода просто стекает по стенке пещеры тоненькой струйкой и не видно, какая она. Скорее всего не очень чистая, в ней полно всякой гадости, которая начинает пожирать ее изнутри, но это вода, можно набрать немного в ладонь, поднести ко рту, протереть лицо, почувствовать, что ты еще жива.
Во всем остальном движение времени остановилось. Хотя так и должно было произойти, если ты начинаешь бежать, то остановка неизбежна, опять эти золотые рыбки, кто сказал, что они красивые? Намного страшнее жуков и прочих ползающих многоногих гадов, в предыдущих снах у них не было зубов, сейчас же они появились, тоже бриллиантовые, как и глаза, пасть открыта, это уже не золотые рыбки, а пираньи. Как-то она смотрела фильм про них, еще дома, вместе с отцом, мать была в командировке, в Москве, а они коротали время вдвоем. За окном мело, стояли жуткие морозы, на экране телевизора было жаркое тропическое лето, летали огромные бабочки, которых можно было не бояться, а потом показали реку, кишащую этими прожорливыми тварями. Тогда она и подумала, что хорошо бы уехать туда, где лето долгое и жаркое, но чтобы не было пираний и прочих неприятностей. Кто мог знать, что произойдет все это, и время остановится, и она будет лежать на дне пещеры, а вокруг начнут мельтешить странные создания, напоминающие то ли золотых игрушечных рыбок, то ли отвратительных созданий с множеством острых и неприятных зубов.
Если бы она не увидела в то утро Озтюрка, то ничего бы этого не произошло. Еще вечером все шло иначе, он улыбался ей, они танцевали в диско-баре, что рядом с отелем, а потом он позвал ее с собой в Бодрум. У нее не было выходного, и она опять нарушила правила, но ничего поделать с собой не могла. Поехали они на такси, платил Озтюрк, побыли в одном клубе, затем в другом, опять танцевали, курили кальян, а потом целовались у моря, она была готова уже на все, но Озтюрк сказал, что еще не время, и улыбнулся как-то очень нежно, она гладила его руки, ей никогда еще не хотелось так, как сейчас, но ведь действительно, не на пляже этим заниматься, чтобы потом вычищать отовсюду песок. — Ты меня любишь? — спросила она. Он ничего не ответил, ни «ашкым», ни «севгилим», просто улыбнулся, взял ее за руки и повел в сторону bus station, по-турецки они называют ее смешно, «гараж».
Долмушики уже ходили, скоро наступит рассвет.
Ночной охранник у входа в «Конкордию» сделал вид, что их не заметил, лишь подмигнул им и отвернулся. Они проскользнули в ворота, скоро она уже спала, а проснулась с каким-то идиотским чувством, будто все кончено и больше уже никогда и ничего не будет. Ее ломало от недосыпа, надо было идти на завтрак и потом приступать к этим ежедневным играм с отдыхающими, улыбаться, разговаривать, опять улыбаться, хотя хотелось одного, остаться в постели, повернуться на живот, обнять подушку, уткнуться в нее и зареветь.
