Роже Вайян - 325 000 франков
— Нет, он сказал: «Один только раз…» А я на это ответила: «Нет».
— Ты сделала из меня «кота».
Мари-Жанна настойчиво опровергала все обвинения. Они пререкались дни и ночи напролет. И вот с тех пор Бюзар стал так сурово обращаться с Мари-Жанной.
Я попросил разъяснений у Корделии. После несчастного случая с Бюзаром она несколько раз беседовала со своей подругой, хотя Бюзар злился, когда они секретничали, и все время отзывал Мари-Жанну под предлогом всяких дел.
— Никогда ничего у Мари-Жанны не было со старым Морелем, — твердо сказала мне Корделия.
— Давай прибегнем к нашему излюбленному способу проверять честность наших друзей, — предложил я.
Мари-Жанна внесла семьсот тысяч наличными; происхождение этой суммы нам известно; здесь все чисто. На миллион франков она выдала векселя; обеспечением служил оборотный фонд предприятия; в этом тоже нет ничего неясного. Но почему же Серебряная Нога внезапно уступил, в то время как вначале он был неумолим? Это мне казалось подозрительным, так же как и Бюзару.
— У Серебряной Ноги доброе сердце.
— Вот в это я никогда не поверю.
Я знал, что Серебряная Нога способен спустить в одну ночь триста тысяч франков, проиграть их, может в пьяном умилении подарить их кому-нибудь, кто напомнит ему о его былой удали, но отказаться от них в присутствии нотариуса — ни за что в жизни.
— А я верю Мари-Жанне, — упорствовала Корделия. — Она еще ни разу мне не соврала.
— Вы что-то слишком часто шушукаетесь.
— На то мы и женщины…
Она вспомнила о нашем с нею старом разговоре:
— Мы — как бои. У нас от «белых» есть свои секреты.
— Вот именно. И ты сейчас врешь мне. Ты покрываешь Мари-Жанну.
Каждый из нас приводил все те же доводы, и я не мог избавиться все от тех же сомнений, и наш спор длился без конца.
В первое воскресенье мая 1955 года брессанец, отбывавший военную службу, получил отпуск и приехал в Бионну, чтобы принять участие в традиционной гонке. Он снова победил; теперь он умел правильно пользоваться переключателем скоростей.
Мы встретились с ним в начале вечера в «Пти Тулоне». Он еще не был пьян. Корделия отозвала его в сторону, и они долго беседовали; Корделия говорила очень возбужденно; видимо, она что-то выспрашивала; брессанец отвечал односложно и смущенно; он несколько раз заливался краской. Он заказал себе рюмку рома, но Корделия не дала ему пить. Она, казалось, настаивала на чем-то, а он пытался увильнуть от прямого ответа.
— Ты похожа на великого инквизитора, — крикнул я Корделии.
Наконец она подозвала меня и Бюзара к своему столику.
— Выкладывай, — сказала она брессанцу.
Тот рассказал, что недостававшие триста тысяч дал Серебряной Ноге он. И сразу же после этого уехал на велосипеде к себе в деревню, чтобы там повеселиться до армии на оставшиеся у него двадцать пять тысяч. Получил ли он расписку? Конечно, получил. Может ли он нам ее показать? Он не помнит, куда дел эту расписку, скорее всего сунул в ящик стола на ферме родителей; когда вернется домой, он ее поищет. Почему он дал эти триста тысяч?
— Бернар — мой товарищ.
Почему Серебряная Нога ничего не рассказал?
— Я его об этом попросил. Ведь расписку-то я взял.
Зачем же ему надо было хранить это в тайне? И почему он удрал, ничего никому не сказав?
— Это никого не касалось, кроме меня…
Вот и все, что удалось вытянуть из брессанца. Бюзар подозрительно смотрел на него. Я тоже отнесся к его объяснениям с некоторым недоверием.
Оставшись наедине с Корделией, я спросил ее:
— Растолкуй мне наконец, почему он не дал деньги непосредственно Мари-Жанне? И чего он скрылся так, будто украл эти триста тысяч, а не подарил их своему товарищу?
— Он стыдился своего поступка.
— На мой взгляд, он, скорее, должен был им гордиться.
— Ему было стыдно, потому что в его представлении он должен был на эти деньги, заработанные им каким-то чудом, купить волов и коров, в которых нуждается его отец и которые понадобятся и ему самому.
Он боялся также прослыть дураком. С его точки зрения, умный человек не станет выкидывать триста тысяч франков, послушавшись своего сердца.
— Так-то это так… — проговорил я.
Рассказ брессанца не переубедил Бюзара. Он был уверен, что Корделия подговорила крестьянина, научила его что говорить. Он по-прежнему плохо обращался с Мари-Жанной.
В эту минуту, когда я заканчиваю свою повесть, мне сообщили, что вот уже три месяца, как Бюзар не платит по векселям, выданным Серебряной Ноге. Меня это нисколько не удивляет. Бюзар своим неприветливым обращением понемногу отпугнул всех посетителей. А только что Корделия узнала от матери Мари-Жанны, что ее зять собирается продать бистро и вернуться на фабрику.
Приноровившись, можно обслуживать пресс и одной рукой. Жюль Морель разрешил ему попробовать. Мари-Жанне не придется больше работать белошвейкой, за это время она растеряла своих заказчиц. Но Поль Морель предложил ей поступить в сборочный цех.
— У нее будет более независимое положение, чем в торговом деле, сказала ее мать.
Они собираются жить все втроем в поселке, в том же бараке, который остался за ними. Мать благоразумно поступила, не переселившись в меньшую квартиру. Теперь Бюзар будет зарабатывать по сто девяносто франков в час; после несчастного случая с ним возмущенные рабочие объявили забастовку и добились нового увеличения на десять франков.
К тому же Бюзар получает пенсию как инвалид труда.
— Нуждаться мы не будем, — сказала мать Мари-Жанны.
