Анджей Заневский - Тень Крысолова
Приехав в город, он поселился именно в этом доме, хотя здесь полно таких же домов, под которыми живут крысиные семьи. И все же он так упрямо ищет меня, словно я его самый злейший враг. Крысолов знает, что я видел, как он убивал, что я ни разу не поддался искушению пойти за ним, что я не ел разбросанного им зерна и не бежал за голосом его дудочки…
Я не сомневаюсь, что он запомнил меня тогда – в том доме, где жила его самка… Она съела рассыпанное мною отравленное печенье. Он преследует меня, чтобы отомстить за её смерть? Может, поэтому он счел меня самым опасным противником? Может, он меня боится? Но способен ли Крысолов бояться крысы?
Я разгрызаю зеленую, сочную скорлупку ореха, сорванного с ветки ветром во время последней бури. Я слышу шаги над собой. Неужели он услышал скрежет моих зубов о твердую скорлупу? Я перестаю грызть…
Он снова играет, дует в свою дудочку изо всех сил, стремясь выманить меня из-под фундамента. Зря старается – я не выйду. Он знает это и потому ненавидит меня так же сильно, как я ненавижу его.
Я не обращаю внимания на звуки, хватаю скорлупку в зубы и грызу, грызу, грызу. Скрежет зубов заглушает доносящуюся сверху мелодию. Кажется, услышал? Перестал играть. Прислушивается.
Я продолжаю грызть – до тех пор, пока из-под скорлупы не показывается сладкая влажная мякоть.
Крысолов внимательно прислушивается к моему шуршанию, скрежету зубов, царапанью коготков. Он слушает, сжимая кулаки, потому что понял – я больше не обращаю внимания на его флейту.
Рвать бумагу, раздирать зубами картон – все это не может приглушить чувство голода. Но, нажравшийся, насытившийся молоком и медом, набивший брюхо зерном подсолнечника и сизаля, я вернусь в темную комнату, заберусь на стеллаж, втиснусь в щель между стоящими в ряд книгами и доской верхней полки и начну нюхать, пробовать, выбирать. (Сизаль (правильнее сисаль) – грубое волокно, получаемое из листьев агавы. Иногда так называют само растение.).
Бумага в разных местах пахнет по-разному. Краской, клеем, коноплей, костями, крахмалом, кислотой, жиром, маслом, тальком. Толстая и тонкая, твердая и мягкая, почти расползающаяся во рту, клейкая, облепляющая десны и жесткая, способная повредить слизистую пищевода.
Есть бумага однородная, ровная, одинаковой плотности и толщины. Но встречается и волокнистая, состоящая из отдельных полосок, которые можно вырывать по отдельности резким движением челюстей. Вот и сейчас я держу в зубах такую узкую полоску, которую легко разгрызать, постепенно втягивая в рот.
Я прихожу сюда не затем, чтобы наесться, потому что набивать брюхо целлюлозой скучно и невкусно, к тому же от неё бывают вздутия и колики.
Я прихожу, чтобы сточить зубы и утащить в гнездо добычу – обрывки бумаги для подстилки. Желание собирать эти маленькие и большие клочки говорит о потребности иметь семью, об ожидании потомства, которое хочешь выкормить и согреть, о предусмотрительности и заботе.
Выстланная бумажной массой нора становится уютной. Она становится тем местом, куда хочется возвращаться, где хочется жить, тогда как в других местах можно лишь бывать, проходить, пробираться, протискиваться. Обрывки бумаги с безопасными, обработанными зубами неровными краями – их легко переносить, передвигать и укладывать, они скоро становятся слежавшимися, мягкими, уютными. Я ложусь на них брюхом вверх и махаю лапками. Маленькие крысята забираются прямо на меня, бегают, хватают зубами за маленькие соски, щекочут наполненные спермой железы и восставшую из розовых складок кожи струну наслаждения.
Часто, когда я лежу и сплю или не сплю, а просто хочу выбросить, избавиться от давящего изнутри избытка семени, я прижимаюсь теснее к этим согретым телом обрывкам бумаги и представляю себе, что подо мной самка. Их мягкость, покорность, податливость, эластичность приносят мне облегчение и удовлетворение. Я слегка приподнимаюсь и опускаюсь, и снова поднимаюсь все быстрее и быстрее. Выброс. Сперма разливается по бумаге. Я трогаю языком жидкость, которая ещё недавно была внутри меня. Она солоноватая и теплая. Когда возвращается моя самка, она тут же поедает эту пропитанную мною бумагу. Маленькие крысята тоже любят есть эти обрывки.
Я переворачиваюсь на брюхо, накрываюсь бумажками. Спокойно, тихо, сонно, скучно. Я расслабляюсь. Я маленький неуклюжий крысенок, который заблудился в первый же свой выход из гнезда и всю жизнь, испуганный, ищет дорогу обратно.
Я перебираю лапками, пищу, почесываюсь, осматриваюсь в этом сонном пейзаже в поисках выхода.
Меня будит шелест бумаги. Рядом стоят крысята, подрастающие самочки – у Смуглой до сих пор кровоточит ноздря после недавнего удара мышеловкой. Все трогают меня вибриссами, щупают, щекочут. Они сбежались, обеспокоенные моим писком. Зубами и лапками я набрасываю на себя клочки бумаги до тех пор, пока не скрываюсь под ними полностью, не исчезаю, не прячусь.
Я лежу так под грудой бумаги, которую сам нашвырял на себя, которую сам вырвал из книг и газет, сам притащил в гнездо, спотыкаясь о слишком большие, путающиеся под ногами обрывки страниц.
В мыслях, в мозгу таится страх смерти. Ты боишься, крыса, – боишься той минуты, которая когда-нибудь наступит. Ты живешь достаточно долго, чтобы знать, что этот момент придет… Он придет – и вдруг ты не увидишь игры света на темных стенах, не устроишься поудобнее на полке с книгами, не заснешь в комнате, куда люди давно уже не заходят…
Ты – стареющая крыса, которая странствует, ищет, блуждает, возвращается. Ты уже знаешь, что все имеет свое начало и свой конец. В каждом месте ты бываешь в первый раз и в последний. Ты приходишь и уходишь, потому что окружающий мир не позволяет тебе остановиться – даже тогда, когда ты хочешь остаться.
Это уютное помещение есть, оно существует, но в следующее мгновение тебя могут выгнать отсюда, вышвырнуть, убить. Всякое постоянство и уверенность в себе лишь иллюзии, которым ты боишься поверить. Ты лежишь среди книг, стачиваешь зубы о бумагу, пережевываешь кисловатую массу и радуешься, что ты все ещё здесь, что ты можешь быть – и грызть, рвать, разгрызать.
Я поднимаю голову и слушаю, открываю глаза и оглядываюсь вокруг, не приближается ли враг – огонь, газ, Крысолов, кошка, змея, ласка.
Тишина… Тишина – это передышка, покой, отдых, полусон.
Шепот ветра и приглушенный голос ночной птицы не мешают – наоборот, они связывают меня с этим креслом, с письменным столом, со шкафами, полными книг, которые я пожираю и перевариваю. Как долго ещё это будет продолжаться? Ведь я же знаю, что все кончится и тогда мне останется лишь во сне мечтать об этом чудесном месте – так же, как я мечтаю о норе под плитами портовой набережной, о домике в саду, где я подгрызал корни розовых кустов, о гнезде под высокой бетонной стеной, которая делила далекий город и однажды холодной ночью была разрушена до основания.
Крыса, ты так боишься потерять хоть какое-то из тех мгновений, что тебе ещё остались… Поэтому ты так часто сюда приходишь. И уходишь лишь затем, чтобы в подвале или на помойке наесться досыта и вернуться обратно.
Твоя крысиная семья ничего не знает об этом месте. Людей здесь мало, нет ни кошки, ни собаки, так что можно передвигаться совершенно свободно.
Все вокруг покрыто тонким пушистым осадком. Пыль падает с потолка, со стен, с крылышек летающих вокруг бабочек моли, с моей шерсти, проникает снаружи сквозь щели в окнах и дверях. Комната заперта, никто её не открывает и не проветривает, и пыль все оседает и оседает на открытых местах. Она растет, как мох или плесень – без корней и влаги. В углу прячутся охотящиеся на моль пауки. Темные пятна паутины оплели щель неплотно закрытого ящика письменного стола.
Я не хочу уходить отсюда, хочу остаться и жить только в этой серой комнате, звукоизолированной толстым ковром, занавесками и портьерами, где даже крики людей за окном кажутся всего лишь ничего не значащим эхом.
Я трогаю толстые золоченые переплеты, втягиваю в ноздри запах и пыль старых страниц, стараясь найти самое удобное для первого рывка зубами место. Торчащая закладка пахнет пальцами человека. Я трогаю её языком. Зубы разрывают тонкий слой и вырывают первый кусок бумаги. Теперь очередь за обложкой. Я начинаю с позолоченного угла толстого тома. Грызу, рву, раздираю, выплевываю. Вокруг растет куча бумажной массы. Я вгрызаюсь в книгу, отрываю углы отдельных страниц. Я боюсь, как бы скрежет моих зубов не услышали люди. Я знаю, что этот звук привлекает и людей, и кошек. Поэтому время от времени останавливаюсь и слушаю, не идет ли кто-нибудь.
На шторах колышутся тени ветвей. Слышен далекий шум ветра. Жуки-древоточцы точат древесину старых полок. Моль взлетает со свалявшегося ковра.
Кругом полно обрывков, клочков, крошек. Все эти книги – мои, они пахнут моей мочой и продолговатыми кучками, которые я оставляю за собой.
