Олег Нестеров - Юбка
– А при чем здесь германцы-то?
– Ну, Лени, все очень просто, – Альберт улыбнулся. – Природа в центре Европы суровая, арабы в силу расовой неполноценности быстро бы повымирали, успев обратить в свою веру германские племена. Ну, еще он иногда задается вопросом, почему бы не перенять религию японцев, где высшее благо – жертва во имя отечества. Все лучше, говорит, чем христианство с его жалкой терпимостью.
– Да, по части идей вы там ушли далеко вперед.
– По поводу восточных территорий есть тоже пара мыслей.
– Ты о чем?
– Автобаны до Крыма. Там будет государственная здравница. Причем идти они должны по горным хребтам, чтобы не заносило снегом. Густая сеть железных дорог с четырехметровой колеей и двухэтажными вагонами. В центральном секторе культивировать болота – засадить все камышом, чтобы создать барьер, который остановит жуткие волны холода в русскую зиму. Засадить обширные пространства крапивой, гамбургские специалисты выяснили, что целлюлоза при ее переработке лучшего качества, нежели у хлопка. Восстановить лесонасаждения на Украине, чтоб эффективно бороться с дождями. Сталина оставить управлять Сибирью, очень уж он его уважает, просто мысленно шлет приветы на расстоянии. Уничтожить Ленинград. Ну, как?
– Бред. Это все его разработки?
– Да.
– Так какого… ты там рядом?
– Я отделяю судьбу Гитлера от судьбы Германии. И несу ответственность за свой народ и свою страну. Если он скажет мне – не дай бог – начать взрывать немецкие плотины и заводы, жечь музеи и дома, я, скорее, пущу ядовитый газ ему в кабинет, чем это сделаю.
– Ты же был все эти годы рядом с ним!
– Я лишь совсем недавно стал осознавать, какую роковую роль он играет в судьбе немецкого народа. Знаешь, Лени, тяжелая штука – упоение властью. В моих руках столько всего было… Я был слишком занят, чтобы смотреть по сторонам. Считал, если мое окружение травит евреев и социал-демократов с масонами, то меня это совсем не касается. Достаточно того, что я не принимаю в этом участия. Но мы ведь все так жили! Получается, что я двенадцать лет был среди убийц и не разу не задумался об этом!
Долго молчали. За окном непрерывно звучали пожарные сирены.
– А кто такой Макиндер? – вдруг спросила Лени.
– Господи, Лени, три часа ночи. Недавно город отбомбили. Может, я уже поеду?
– Пока не расскажешь, не отпущу. Мне нужно это узнать…
– Это основатель геополитики как науки. Хелдорф Макиндер, британский профессор. Когда-то написал трактат о том, что новый век будет веком гигантской сухопутной империи. Тот, кто завладеет сердцем Евразийского континента, будет владеть миром. При новых системах транспортных коммуникаций и технологий «Цитадель мира» не будет нуждаться в колониях и станет абсолютно неуязвимой для ударов морских держав. Короче, Лени, на эту роль подходили только немцы – как самая могучая центрально-европейская страна, или русские, по понятным причинам. А если бы эти страны вдруг объединились, то в этом случае настал бы настоящий кошмар и неминуемый закат для Британской империи. Ну и, по некоторым оценкам, как раз с той поры Британия и ведет свою хитрую игру по стратегическому окружению Евразийского массива. Германия всегда должна воевать с Россией – таков лозунг на это столетие.
– И Гитлер – часть этого плана?
– Ой, Лени, все это теории. То, что вокруг ужас и смерть, – это реалии. Гитлер, кстати, тоже вызревал на идеях Макиндера. С ними его познакомил его друг и сосед по камере Рудольф Гесс. Тот был учеником, а потом и помощником Карла Хаусхофера, профессора Мюнхенского университета, который продвигал и развивал в Германии макиндеровскую доктрину о Евразийской сухопутной империи. Только вот изначальную идею Хаусхофера о союзе с Россией внезапно сменила навязчивая мысль о ее завоевании – теория жизненного пространства. Собственно, то, к чему, по слухам, англо-саксонский мир и подталкивал Германию. Именно поэтому, Лени, война на Востоке не имеет ничего общего с обыкновенной войной. Это, по мысли Гитлера, борьба не на жизнь, а на смерть. Проигравший исчезнет навсегда, победивший – обретет континент. Это война двух титанов, оспаривающих наследство старого мира.
– Боже, как хорошо, что я ничего этого не знаю! Как хорошо, что все это проходит мимо меня. Не думаю, Альберт, что знания, которые я сейчас от тебя получила, каким-то образом связаны с моей судьбой.
Они стали прощаться.
– Альберт, я, наверное, с ним все-таки встречусь.
– Зачем тебе это?
– Хочу посмотреть ему в глаза.
* * *Гитлер вызвал ее сам, Лени поняла – прощаться. Она приехала к нему в Оберзальцбург, в горную резиденцию «Бергхоф», где не была уже семь лет – здесь многое изменилось до неузнаваемости. Когда-то это было очень тихое и почти дикое место.
Поначалу, Лени знала все это по рассказам четверки, Гитлер купил тут себе скромный домик в провинциальном старонемецком духе и полюбил устраивать поездки «на гору» со своей свитой. Потом, уже в 1935 году, было решено превратить этот горный приют в представительскую усадьбу. Гитлер решил оплачивать строительство из собственного кармана, с гонораров от книги. Но они скоро были исчерпаны, не помог и аванс за еще непроданные экземпляры, и вездесущий Борман, который и тут всем заправлял, предложил гениальный выход.
На всех почтовых марках рейха была голова Гитлера. Пусть платят, сказал Борман, фюрер является праводержателем своего изображения, и поставил министра почт перед фактом. Потекли миллионы.
Гитлер попросил у Альберта доску, рейсшину, чертежные принадлежности и принялся самостоятельно проектировать свою резиденцию. Работал интуитивно, принимая первую же идею как единственно верную. В итоге получилось два в одном – старый дом в объемах нового. Борман скупил все окрестные земли – крестьянские дворы и заодно прихватил государственные леса. В итоге гора высотой 1900 метров, вплоть до долины, лежащей шестьюстами метрами ниже, стала закрытой территорией. Ее обнесли 14-километровым высоким забором и колючей проволокой, и все стало похоже на загон для диких зверей, к которому постоянно приходили поглазеть туристы.
Альберт поневоле оказался четвертым его обитателем, после фюрера, Геринга и Бормана, – Гитлер сразу же распорядился перенести сюда его архитектурную мастерскую для уединенной работы. Но уединение испытать там было трудно. Борман развил кипучую деятельность, заасфальтировал горные тропы с еловой хвоей, провел сеть шоссе, выстроил казарму, большой гараж, отель для гостей, новую ферму и поселок для персонала. Появились жилые бараки для сотен рабочих, без конца ездили грузовики, по ночам прожектора освещали строительство. И так продолжалось постоянно, выискивались все новые и новые задачи. Четверка по этому поводу шутила: «Лени, там как в городе золотоискателей, только Борман не находит золото, а, наоборот, его закапывает». Они, как огня, боялись командировки туда, уверяя, что работать в горной мастерской нереально.
Машина везла ее по узкому шоссе, ведущему к вершине. Лени заметила несколько странных объектов, по всей видимости, это были подземные убежища, построенные уже во время войны. Во всем сквозила обреченность, даже в том, как выглядели часовые. Подъехали к подъемнику и скоро оказались на площадке перед «Берг хофом».
Лени вновь поразилась, насколько этот дом передавал личные черты своего хозяина. Сохраняя былую примитивность охотничьего домика, он был увеличен до гигантских размеров. Ее провели через неуютный вестибюль наверх, в гостиную.
Обставлено все было достаточно скупо. Большой высокий шкаф, метров пять в длину, за стеклом Лени рассмотрела какие-то почетные свидетельства, но в основном он был заполнен грампластинками. Рядом – монументальная стеклянная горка, часы с бронзовым орлом. Почти во всю стену – смотровое окно с подвижной рамой, откуда открывался вид на окружающие вершины, около него стоял большой стол с разложенными военными картами. У камина несколько кресел, на стене гобелен, – Лени помнила по прошлому приезду, что за ним располагались окна кабины киномеханика. Комод со встроенными динамиками, а над ним – еще один гобелен, скрывающий экран. В гостиной висело четыре картины – нагая натурщица, пейзаж, дама с обнаженной грудью и римские развалины.
Вошел Гитлер.
С тех пор как она его видела в последний раз, он сильно изменился. Вернее, это был совсем другой человек – больной старик, с дергающейся от болезни Паркинсона рукой, сгорбленный, с трясущимися веками и землистым лицом. Но от него по-прежнему исходил все тот же магнетизм, и Лени стоило большого труда себя сдерживать.
Гитлер вновь говорил одним сплошным монологом, как тогда, когда убежал от всех своих германских невест. В начале – о восстановлении Германии, о том, что он дал задание лучшим фотографам запечатлеть все более или менее значимые архитектурные сооружения, чтобы после войны все воссоздать и даже улучшить. Потом неожиданно перескочил на итальянцев, для которых подобрал все самые нелестные свои эпитеты, проклиная тот день, когда решил с ними связаться. Досталось и русским, но тут все было просто – недочеловеки, и говорить-то было особо не о чем. В конце очередь дошла до Англии, и здесь лицо его изменилось – перед Лени стоял отвергнутый любовник, собирающийся смертельно отомстить.
