Григорий Свирский - Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»
Тем не менее, немало русских людей рискует своей головой для того, чтобы в свободном мире не повторилось то же самое, что в России. Для вас это звучит невероятно, но, к примеру, профессор Сваневич приехал в Копенгаген с огромным шрамом на голове. Он последний свидетель событий в Катыни. И через тридцать лет после зверского убийства, совершенного коммунистами, единственного уцелевшего свидетеля шантажировали, и где? В Лондоне! Средь бела дня! Ему проломили голову, и было это в очень спокойном районе.
Ну, а мои неприятности, я думаю, на этом еще не кончились. Перед отъездом в Данию, в 75-ом у нас дома останавливался писатель Григорий Свирский, приехавший из Канады. Он имел возможность понаблюдать обстановку, в которой мы жили. На интервью в Нью Йорке Григорий сказал: «Я боюсь прослыть пророком. Один раз я предсказал изгнание из СССР Солженицына. Я бы очень не хотел, чтобы мои «пророчества» опять сбылись! Тем не менее, убежден, что советское ГБ сделает все возможное и невозможное, чтобы уничтожить автора этой рукописи. – физически и морально…»
– Кстати, Люба, мы с вами знакомы много лет, но я, простите, запамятовал, в каком году начались ваши беды?
В 1968, когда Советы «захватили» Прагу? Какое совпадение!
Да мы с вами побратимы. Ну, просто брат и сестра… В 68-м мои книги изъяли изо всех советских библиотек, а набор новой книги в московском издательстве рассыпали тогда же, день в день. Танковые гусеницы «бровастого мудреца» давили «социализм с человеческим лицом», а один танк, в тот же страшный год, пустили на свою интеллигенцию. Академика Андрея Сахарова сослали в Горький, студентов-протестантов заключили в Мордовские лагеря, ну, а своим лампасникам – многолетним фанатикам «отпора империализьму» – дозволили пошире травить, в порядке безнаказанных научных испытаний, собственный народ…
Как мы и предполагали, после Сахаровского Слушания нервная реакция агитпропа СССР «на безумцев – критиканов» резко усилилась. О натиске «моральном» и говорить не приходится. В отличие, от других стран, советская пресса посвятила всему Сахаровскому Слушанию маленькую пышащую злобой заметку в «Литературной газете»; удостоили так же целой страницей в «Новом времени». Журнал этот вовсе не популярен в СССР, но зато переводится на несколько языков и поступает зарубеж. Поэтому я узнала о статье «На поводу у аферистки», тоесть, у меня – от моих друзей – американцев. Правда, фамилия подписавшегося под ней журналиста, как оказалось, хорошо знакома русским. Некто Корнилов – специалист по травле Солженицына и Сахарова. А теперь и меня – как лестно!
Узнав от Корнилова, что институт ОБУХА «широко известен за рубежом», я отправилась в библиотеку Конгресса в Вашингтоне и попросила дать мне научный журнал, выпускаемый этим институтом. Сотрудница библиотеки Ружица Попович показала мне отметку в каталоге: «Этот журнал не попадает ни в одну библиотеку Америки.»
– Думаю, вы его и в Европе не найдете, потому что его не продают,– сказала она.
– Почему? – допытывалась я.– У вас советские журналы по рыболовству и то есть…
– Мы его давно просим. Каждый раз говорят, что все номера распроданы, а ксерокс-машина на ремонте. У них эту машину двадцать лет никак не починят,– улыбнулась она.
«Профессиональные антисоветчики вытащили эмигрантку на трибуну…», – заканчивает Корнилов, не упоминая о том, что на Слушаниях зачитывались письма и других свидетелей, а химик профессор Азбель сделал большой доклад. Как легко понять, имя профессора Азбеля было «забыто» потому, что профессор говорил об экспериментах на людях в СССР с серьезным фактическим и научным анализом.
«Казалось бы, подобные испытания могли бы проводиться исключительно на заключенных,– сказал профессор,– но дело в том, что организм заключенных предельно ослаблен и, даже если создать на какой-то период нормальные условия жизни, подорванное здоровье этих людей не может быть восстановлено полностью. Поэтому организм заключенных – не лучший материал для научного эксперимента. Для этой цели советским властям удобно использовать те слои населения, которые в силу ряда причин не могут поднять голос протеста. Такие эксперименты на людях проводятся на ряде химических предприятий в СССР. Обычно используются рабочие в так называемых почтовых ящиках. Особое внимание уделяли газам, действующим на психику и нервную систему человека. Изучалось также влияние химической стерилизации, что особенно актуально о учетом коммунистического Китая. Химические вещества, вызывающие стерилизацию у мужчин, во много раз сильнее эффекта, оказываемого радиацией.
Подобные опыты над людьми проводились на химических объектах в Челябинске и Южно-Сахалинске.. По мере подготовки к химической войне военные и некоторые ученые сочли удобным использовать в качестве подопытных объектов студентов.»
Вскоре профессор приехал ко мне с извинениями: у него в России остался сын от первого брака, и начался, со стороны КГБ бессовестный шантаж… Он обеспокоен судьбой сына, и ему, профессору Азбелю, придется отойти от этой взрывной темы и перестать «светиться» в печати…
Иные свидетели не решились и открыто назвать свое имя. «Мне и самому многое известно,– написал Петров. Вот по крайней мере два факта. Один совершенно бесчеловечный. Об опытах над беременными женщинами под Калининым. Второй – об одном полувоенном институте в Ташкенте… Травля собственого народа явление не единичное… Однако некоторое время я должен забыть о Ташкенте: в Союзе остался хвост… Желаю Вам успеха. Добиться его будет очень трудно и очень опасно. Гебешников здесь, как собак нерезанных.
И все-таки, при необходимости я к Вашим услугам.»
Мне довелось разговаривать с И.Смирновым, бывшим работником техники безопасности в крупном Министерстве СССР. «Я знаю только про почтовые ящики,– сказал он. – Какие уж там документы! Такие дела у нас в отделе пачками замазывали – несчастный случай и все.»
Я показала ему один из актов расследования. «Если бы нам в руки попала такая бумага, объяснял он, всех, кто ее составил, поснимали бы с работы, а тебя бы сделали кругом виноватой. Я бы сам двенадцать томов про такие эксперименты написал, только у меня в Союзе сын и родители…»
В декабре 1975 мне позвонил человек, назвавший себя доктором Либманом, расказывает Люба, и сказал, что знает интересующие меня факты. Мы встретились. «Вы понимаете, что такие разоблачения слишком рискованны и могут быть чреваты самыми печальными последствиями. Я не хочу жить такой сумасшедшей жизнью, как вы. За пятьдесят тысяч долларов я передам вам информацию, рядом с которой ваш хлорэтилмеркаптан – детская игрушка. Я могу назвать вещества, фамилии людей, клиники. Если вас не устраивает, сумма, считайте, мы о вами не встречались».
Я извиняю пугливых, сама такая, но корыстные, когда дело идет о жизни и смерти людей, мне отвратительны. Тем не менее, я поговорила с пугливым и корыстным доктором, убедилась, что имею дело с химиком, хорошо разбирающимся не только в формулах, но и в деятельности ряда научно-исследовательских институтов, знакомым со многими учеными.
Однако пятидесяти тысяч у меня не было.
5 января 1976-года я получила письмо от бывшего советского юриста, пробывшего много лет в лагерях послесталинской эпохи Абрама Шифрина; «Я хорошо помню, что по приезде в Потьму / в 1960 г./ и после перевода со спеца на обычный строгий /No 7/ я встречал, в 1961-62гг., двух человек, рассказывающих об испытаниях на людях. Приехал к нам на лагпункт No 7 бывший майор авиации с 10 годами. И хотя не очень-то принято в лагере расспрашивать, я поинтересовался: – Как это ты умудрился, летун, схватить «на всю катушку», в такие-то либеральные времена, когда остальные едут с годом-двумя?
И он ответил: за невыполнение боевого, приказа.
Ну, тут уж все удивились «Войны-то нет, вроде?», и он рассказал следующее:
– Наша часть стояла под Красноводском – истребительная авиация. Однажды подняли меня и еще одного пилота на двух машинах и дали курс и высоту. Шли мы в районе озера Балхаш. И тут нам по радио сказали, что на курсе нашем будет облако, и мы должны войти в него, пройти через облако. Я, увидев облако, сообразил, что это атомный взрыв в стратосфере – Летели мы высоко – и нас посылали в «атомный гриб». Первый самолет вошел в облако, а я заложил вираж и ушел в сторону.
– Когда приземлились и доложили о выполнении приказа, нас немедленно отправили в санчасть, где ждали приезжие врачи. Нас обследовали на месте и увезли в госпиталь. Товарищ мой уже чувствовал себя скверно. В госпитале врачи сообразили, что я, наверное, в облаке не был. Ну и сообщили в часть. А там проверили приборы и увидели расхождение и в километраже и в курсе. Естественно, затем следствие и десятка…
– Ну, а друг твой? – спросили пилота. – Его списали из армии по здоровью и вскоре он скончался.
