Эм Вельк - Рассказы (сборник)
Не только для юристов города Б., но и для нас, присяжных, дело Генриха Грасмана оказалось интереснейшим из всех, что слушались за последние годы. Первый поставленный вопрос: виновен ли в предумышленном убийстве? Второй: виновен ли в убийстве? Согласно букве закона, на оба вопроса следовало ответить отрицательно, хотя простое чувство справедливости позволяло дать положительный ответ. В то же время чувство справедливости, основанное на знании предыстории происшествия, опять-таки требовало ответа: «Невиновен». Третьего решения — ответственности за неоказание помощи, повлекшее за собой смерть потерпевшего, — быть не могло, в таких вопросах мы были некомпетентны, однако и в подобном случае сказали бы только «невиновен». И все же мы имели дело с редким по своей жестокости деянием.
Строительный подрядчик и владелец лесопильного завода Бервальд прозывался в округе королем Хольтенроде, этот титул носил уже его отец, а некоторые говорили, что и дед. Королевство было бесславное, ибо зиждилось на переходившем от отца к сыну убеждении, что своекорыстием и стяжательством тем вернее добьешься успеха, чем строже будешь придерживаться рамок закона. Тогда, с точки зрения буржуазной морали, даже при крайнем эгоизме и жестокости прослывешь порядочным дельцом и сможешь стать муниципальным советником. Фирма «Бервальд и Сын» обходила конкурентов, беря подряды по более низким ценам, при поставках товара не преступала границ дозволенного и все-таки наживалась больше других. Все деньги фирмы были вложены в земельные участки, — в Хольтенроде нельзя было проложить дорогу без того, чтобы «Бервальд и Сын» хорошенько на этом не нажились. Но самые выгодные дела они обделывали, пользуясь методом, который изобрел еще Бервальд-дед и который имел особое преимущество — создавал видимость, будто у фирмы есть определенные социальные принципы: она особенно охотно строила дома для людей с ограниченным капиталом. При единственном условии: чтобы у жертвы имелся собственный земельный участок. Жители Хольтенроде знали наперечет все участки, которые «Бервальд и Сын» застроили, а потом, постепенно затянув ипотечную петлю, загребли себе, и лишь старой истиной, что человек ничему не учится на чужих ошибках, можно объяснить тот странный факт, что все еще находились желающие строиться. Рухнула целая империя, в одном старинном герцогстве полгода продержалась диктатура пролетариата, а реакционный король Бервальд, в своей деятельности жестокий и антисоциальный, пережил все бури эпохи, ничуть не изменившись, ни внутренне, ни внешне. Если раньше он прекрасно ладил с буржуазно-консервативным бургомистром и ландратом, то теперь нисколько не хуже обстряпывал свои дела со всеми преемниками последних, к тому же оставался муниципальным советником и командиром гильдии стрелков. И когда заходила речь о семействе Бервальд, каждый житель Хольтенроде по-прежнему корчил презрительную мину, но каждый приветствовал муниципального советника и чувствовал себя польщенным, если этот могущественный человек удостаивал его чести заговорить с ним на улице.
Генрих Грасман унаследовал от родителей сад площадью в четыре моргена с маленьким фахверковым домиком, хлевом и развалившимся парником. Его отец и дед были садовниками, и Генрих волей-неволей должен был тем же ремеслом добывать себе пропитание на собственной земле. Это занятие — наблюдение за таинственным произрастанием жизни из крошечных семян — как нельзя лучше отвечало его прирожденной склонности к одиночеству и мечтательным раздумьям, а размышления над материнской щедростью земли, которая одинаково беспристрастно питает культурные растения и сорняки, сформировали его примитивное, пассивное миросозерцание — терпимость к людям и животным, некий род уравнительного социализма, который легко процветает вне любви и ненависти.
Когда отец его умер, а мать захворала, родственники подыскали ему жену — хорошенькую разбитную девушку, которая жила в столице в прислугах и, как говорили, научилась разбираться не только в хозяйстве, но и в людях.
Трудно приходится садовнику в полусельском городке, где почти каждая семья сама выращивает потребную ей зелень, и не всякой молодой женщине под силу изо дня в день в рассветных сумерках тащиться в соседний большой город с коробом на спине и двумя корзинами в руках, к обеду возвращаться домой, да хорошо еще, если с приличной выручкой, а потом допоздна трудиться в саду и в доме. В доме, что ветх и слишком мал, и в саду, что плодоносен и слишком велик. Первые несколько лет она еще как-то справлялась, но когда пошли дети и работы прибавилось, стала ворчливой и раздражительной, и в конце концов Генриху самому пришлось возить свои корзины в город. Он это делал безропотно, но таким образом его сад лишался работника, которому надлежало эти корзины наполнять, и поистине надо было обладать таким характером, как у этого бедного садовника, чтобы со спокойствием духа переносить все множащиеся трудности жизни. Его бедственное положение, хорошо известное согражданам, и его неизменная приветливость дали повод тем из них, кто никак не мог совместить одно с другим, наградить его презрительной кличкой «Генрих Тихоня».
Жена его была совсем другого склада и отнюдь не желала мириться со своим скудным житьем. В Хольтенроде в течение всего лета наезжали дачники, не хватало комнат, чтобы их разместить, и многие хозяйки, сдавая помещение, обеспечивали себе немалый и бесхлопотный доход. Некоторые перестроили свои старые дома, другие возвели новые, а все затраты, рассказывали они, окупились за счет дачников. Разве не практичнее было бы расширить их старый дом, ведь места для этого было вполне достаточно? Генрих Грасман сопротивлялся: он хотел продавать приезжим овощи и цветы, но не хотел пускать их к себе в дом, а тем самым и в сад.
В конце концов он сдался, но не сказал жене, что фирма «Бервальд и Сын» уже не раз предлагала ему продать участок целиком, а когда получила отказ, изъявила готовность удовольствоваться половиной сада. Муниципальному советнику давно мозолил глаза Грасманов сад, эта территория, граничившая с его собственным участком, нужна была Бервальду для какой-то лишь ему одному известной градостроительной затеи, осуществление которой сулило немалый барыш. Когда садовник явился к нему с планами перестройки, строительный подрядчик так охаял его старый дом, что владелец впервые уяснил себе, в какай развалюхе он живет, и уступил настояниям жены построить совсем новый большой дом, тем более что господин Бервальд, заручившись первой ипотекой на весь Грасманов участок, пообещал осуществить постройку без оплаты наличными. Фрау Грасман не уставала восхвалять отзывчивость муниципального советника, который к тому же доказал им, что они смогут с легкостью погасить долг и проценты, сдавая дачникам три комнаты, маленькую отдельную квартирку и выручая доход от лавочки, где приезжие будут покупать овощи и цветы: у них еще останется кругленькая сумма, не говоря уже о растущей стоимости участка.
Три года простоял дом, пока не настали суровые времена— тяжелые экономические условия в Германии так прижали небогатых людей среднего класса, приезжавших обычно на летний отдых в Хольтенроде, что путешествия сделались им не по карману. Господин Бервальд не торопил с выплатой процентов и погашением долга, он просто велел вписать в поземельную книгу вторую ипотеку с отсрочкой платежей на следующие три года, и так же, как первая, она была снабжена «золотой оговоркой». Через некоторое время фирме «Бервальд и Сын» тоже понадобились деньги, и она, хоть и не сразу, согласилась погасить вторую ипотеку за счет продажи части сада. Сколько Генрих Грасман ни бегал, но другого желающего дать ему деньги под вторую ипотеку он так и не нашел.
В тот день, когда сад перешел к новому владельцу, Генрих Грасман утратил первую долю своего хладнокровия, вместе с садом он лишился нескольких опор. Пока еще он не возымел недоверия к фирме «Бервальд и Сын», хотя друзья и показывали ему, как стягивается петля. Прошло еще два года, и вот, когда ипотеки поспели, как вспенившееся пиво, господин Бервальд затянул петлю. Кто бы мог осудить его за это при тогдашней конъюнктуре на земельном рынке? Садовник и сам не мог этого сделать, только когда господин Бервальд рассказывал ему про обязательства большой фирмы, вид у него был расстроенный и печальный.
Однако его не менее мрачную жену распалило вспыхнувшее злорадство кое-кого из соседок, которым кажущееся процветание семьи садовника и явная заносчивость фрау Грасман давно уже внушали угодливую зависть, и она решительно направилась к господину Бервальду.
Ей пришлось ходить к нему не однажды, и когда в последний раз она вернулась с ощутимым результатом, то выглядела довольно-таки подавленной. Добилась ома лишь отсрочки на один год. Этого жалкого успеха соседям оказалось достаточно, чтобы все более определенно называть цену, которую фрау Грасман якобы заплатила за столь необычную отзывчивость короля Хольтенроде. Содержала ли эта сплетня долю истины, поскольку король Хольтенроде слыл непобедимым и по части женского пола, или была плодом чтения дешевых повестушек, где, в подражание классическим романам и драмам, хождение красивой женщины на поклон к разрушителю ее семейного очага образует роковой узел действия, — осталось неизвестным. Разве что Генрих Грасман с тревожно-выжидательным выражением лица попрекнул жену этой сплетней, на что она ответила ему лишь презрительным смехом и словами:
