Энтони Берджесс - Человек из Назарета
— Быстро отвечай: имеет ли монарх власть над своими подданными, если он находится в состоянии греха?
— Если ты хочешь втянуть меня в заговор против власти, то будешь разочарован, — ответил ему Иоанн. — Я обличаю грех там, где его вижу, и призываю грешника покаяться, не более того.
— Разве ты не тот, кто нам обещан? Не тот, кто должен изгнать чужеземцев и объединить народ под властью Бога?
— Я — не он. Я всего лишь недостойный предвестник того, кто придет. Оставь мысли о заговоре. Покайся в грехах своих. Ищи воды жизни новой. Крестись водой во имя грядущего спасителя.
— Ты и есть спаситель. Ты ловко скрываешь, кто ты есть на самом деле. Когда наступит время жатвы?
— Ты говоришь загадками. Дай мне пройти.
Нетрудно было предположить, что толпа на берегу Иордана теперь будет расти. А во дворце тетрарха, что тоже легко вообразить, супруга Ирода Антипатра провела почти всю оставшуюся часть этого свадебного дня, визгливо ругаясь и понося Крестителя:
— Измена! Я считаю это государственной изменой!
Ирод, полулежавший в большом кресле с множеством подушек — он был без обуви, рядом стоял слуга эфиоп, державший наготове поднос с засахаренными фруктами, — произнес:
— Да, моя дорогая. Мы можем называть это неким подобием государственной измены, если, конечно, под изменой будем понимать некое подобие говорения правды. Какое прелестное ожерелье, моя маленькая очаровательная Саломея! Какая прелестная шейка, кстати говоря!
Саломея, хорошо сложенная, не по годам развитая маленькая кокетка двенадцати с половиной лет, была еще в своей праздничной одежде; ее янтарного оттенка кожа казалась теплой под сверкавшими холодным блеском драгоценностями. Она сидела у ног тетрарха (боль в них утихала), находя свою громогласную мать занудой, а своего в некотором роде отчима довольно приятным и забавным: у него всегда был наготове комплимент, заставлявший ее почувствовать себя женщиной.
— Государственная измена! — продолжала визжать Иродиада. — Я требую, чтобы его схватили!
— Требуешь? Сильно сказано, дорогая. Давай рассмотрим это дело спокойно, как подобает правителям. А ты, маленькая наследница, не считаешь ли ты, что дела всегда следует рассматривать спокойно? Разумеется, ты так считаешь, восхитительное создание. Сегодня, дражайшая супруга, мы участвовали в церемонии, на которой торжественно поклялись относительно определенных вещей. Любить и оберегать друг друга и тому подобное. Давать друг другу то, что эвфемистически называют телесным утешением…
— Саломея, — обратилась Иродиада к дочери, — выйди. Пойди покорми павлинов.
— Полагаешь, она слишком молода, чтобы слышать о таких священных понятиях? Чтобы слышать о том, в чем мужья и жены клянутся друг другу? Я бы так не сказал. Наследница престола никогда не бывает слишком молода, чтобы поучиться существенным вещам.
— Саломея, выйди.
— Но, мама…
— Выйди, дитя мое.
Девочка надула губки, медленно — настолько медленно, насколько хватило наглости, — поднялась с подушек и вышла, вызывающе покачивая ягодицами, которые плотно облегал спадавший мягкими складками оранжевый шелк.
— Прелесть, прелесть! — лениво улыбаясь, произнес ей вслед Ирод Антипатр, а затем обратился к жене: — Следует ли мне понимать это так, что ты стремилась к браку со мной не ради телесного утешения?
— Есть обязанности, что же касается удовольствий…
— Удовольствия не следует откладывать на потом, иначе наш брак превращается в простую формальность, в нечто воображаемое, в ничто. Я нахожу довольно приятным выслушивать обвинения в том, что я грешу, когда я прекрасно знаю, что не грешу.
— Ты дурак, — сказала Иродиада. — Ты отмахиваешься от реальности. Вместо того чтобы день и ночь думать о проблемах правления, ты занимаешься какой-то мистической чепухой, подобно этому… этому… смутьяну!
— Наверное, это у меня наследственное, дражайшая. Истинная реальность, которая скрывается за глупым внешним обличьем, — вот что меня всегда занимало.
— Ты занимаешься всякой метафизической чепухой, а в один прекрасный день вдруг окажется, что из-за этого пугала вся Галилея охвачена беспорядками. Они постараются избавиться от меня, они свергнут тебя и вынудят римлян установить здесь прямое правление, как это уже сделано в Иудее. Да, это у тебя по наследству, но не от отца.
— О, мой отец по образу жизни тоже был мистиком! Только мистик, действительно веривший в пришествие Мессии, мог перерезать всех этих несчастных младенцев. Избавиться, ты сказала. От меня они не избавятся, если я покаюсь и отправлю тебя назад — к моему брату Филиппу. Не забывай об этом, дорогая моя. А пока суть да дело, пусть Иоанн шлет проклятия и кричит о грехе и покаянии. Народ будет воспринимать это как бесплатное зрелище, как некое театральное представление. Конечно же, того, к чему он призывает, они не будут делать.
— Я требую, чтобы его схватили! Я требую, чтобы он был наказан за государственную измену!
— «Требую», «требую», все время «требую». Ну хорошо, любимая, я готов удовлетворить твое требование наполовину. Я склоняюсь к тому, чтобы поместить Иоанна здесь, во дворце. Пусть себе свободно разгуливает по залам и садам, но если он попытается найти выход, то наткнется на острые кинжалы, длинные копья и крепкие руки.
— В дворцовую тюрьму, в подземелье! До тех пор, пока толпа о нем не позабудет, а потом — тихо, без шума, как убивают дерзкого раба…
— Тебе нравится убивать, дорогая моя? Ты очень кровожадная дама. Надо же, одета в наряд невесты, а размышляет о казнях без суда и следствия! Теперь послушай меня. — Ирод заговорил с необычной для него резкостью: — Я поступаю так, как считаю нужным, понятно тебе? Одно я усвоил у отца: убийства ничего не решают. Он, величайший в мире убийца, находясь на смертном одре, понял, что убийства не принесли ему блага. Призраки убитых — их были тысячи, отправленных на тот свет по его приказу, а иногда убитых им собственноручно, — эти призраки, я говорю, проходили перед ним длинной-длинной чередой, печально качая головами, когда он умирал. Понимаешь, начав убивать, ты не знаешь, где остановиться. И кончается это тем, что убитыми оказываются все. А у меня нет желания править царством, в котором нет ничего, кроме высохших костей. Поэтому мы не будем торопиться, не так ли, любимая? Я пошлю несколько человек, чтобы они нашли Иоанна и вежливо — так вежливо, как только можно себе представить? — пригласили его во дворец. Он откажется от приглашения, и тогда его — с величайшей, какая только возможна, мягкостью — заставят прийти сюда.
— И бросят в тюрьму!
— Всему свое время. А теперь оставь меня, ты меня утомляешь.
Иродиада кивнула и, порочно улыбаясь, спросила:
— Прислать к тебе дочь? Она, я вижу, никогда тебя не утомляет.
— Возможно, мы оба простодушно-невинны, что ты, несомненно, назвала бы обыкновенной фривольностью. Нет, не присылай ее сюда, никого не присылай. Я хочу побыть один. Мне надо поразмышлять о тех реальностях, что скрываются за мельтешащими вокруг фантасмагорическими призраками этого мира. А позднее, наверное, мы с Саломеей сможем поболтать о разных пустяках.
— Если ты прикоснешься к этому ребенку, — процедила сквозь зубы Иродиада, — если ты хоть пальцем ее тронешь..
— Кровь, кровь, кровь… Ах, оставь меня. Это царский приказ.
Среди примкнувших к Иоанну людей было немало таких, которые, несмотря на его возражения, верили, что он и есть тот, кому предопределено стать вождем народа. Они ждали, что однажды Иоанн сбросит с себя покров таинственности (неуместная метафора по отношению к тому, на ком почти не было одежды) и явится в качестве предводителя зелотов, чтобы изгнать римлян и, взойдя на священный трон, объединить весь Израиль. Но были и другие — те, кто верили каждому сказанному им слову и с нетерпением ждали пришествия Мессии, который будет требовать прежде всего внутренних изменений и только потом — изменений внешних. Эти люди были особенно преданы Иоанну. Один из них, человек по имени Филипп, робко предостерег Крестителя:
— Они этого не забудут. Эта женщина не простит тебе. А это значит, что твое дело поставлено под угрозу. Что будет, если за тобой вдруг придут и схватят тебя?
Иоанн задумчиво кивнул несколько раз. Он сидел у входа в пещеру вместе с Филиппом и другим своим последователем, которого звали Андрей. Рядом горел костер, и на ужин у них были не печеные акриды, а жареная рыба и хлеб — провизия, добытая Филиппом одним из его способов, который нам нет нужды перенимать. Иоанн заговорил:
— В любой день могут произойти два события, которых я жду. Я жду пришествия того, за кем вы должны будете пойти, ибо моего собственного времени, как ты правильно подметил, осталось очень мало. Он тоже должен креститься водой. И он знает об этом. Узнает он и другое. Я думаю… нет, я знаю, что он придет к реке прежде, чем явятся вооруженные люди грешника Ирода. Это может произойти в любой день. Может быть, завтра.
