Туве Янссон - Город солнца
Бассейн был столь же красив, как и все плавательные бассейны, с зеленовато-прозрачной водой, подернутой мелкими островерхими волнами и набитой кричащими детьми. На мелководной его стороне вдоль самого края с серьезным видом плавали несколько пенсионеров. Баунти-Джо все время нырял; раз за разом взбирался он на самый высокий трамплин и долго стоял там в ожидании, затем, собравшись с силами, опять и опять нырял.
Теллертон купил в киоске газету и сел в тени под аркадами, все столики были пусты. С редкостным предчувствием мира и покоя он снова и снова прислушивался к крикам играющих детей, к этим тоненьким птичьим крикам радости да брызгам и плеску воды, к миру прохлады и отдаленности, частицы самого утра.
Джо подошел к нему и сказал:
— Привет, алоха! Я тренируюсь, ныряю с самого высокого трамплина.
— Зачем? — спросил Теллертон. — Для участия в соревнованиях?
— Нет, мне просто нравится нырять. Книга лежала на мраморной столешнице, и Теллертон сказал:
— Она для вас. Я проходил мимо универмага, увидел ее и подумал, что вам она может пригодиться.
— Но почему вы должны мне ее дарить?
— Иногда, — ответил Теллертон, — иногда нет никакого повода для того, что делаешь, и поступаешь импульсивно.
— Разумеется! — согласился Джо. Он был смущен. — Вы добры ко мне. А вы не выйдете на солнце?
— Право, не знаю, — ответил Тим Теллертон, — я ведь не знаю также, заинтересованы ли вы в автографах. Но я захватил с собой несколько самых обычных для ваших друзей.
Автографы были небольшие, красиво написанные на кремового цвета картоне; их была целая пачка.
— Но у меня такие мокрые руки, — посетовал Баунти-Джо.
— Вам по душе служба на «Баунти»?
— Да, работа там легкая и приятная.
— Вас интересуют корабли?
— Да, они красивы!
— Как получилось, что вы знали, кто я?
— Ну да, это я довольно хорошо знал, — пробормотал Баунти-Джо, обхватив себя руками.
В нем все возрастало какое-то недовольство. Он сделал шаг назад, по направлению к бассейну.
Тим Теллертон поднялся, одержимый нетерпением, присущим усталости. Свернув газету, он понял, что больше не владеет тем терпением, которое необходимо, той силой, что нужна, дабы собраться с мыслями и сформулировать их с целью провести плодотворную беседу со щенками или с юными дельфинами. Он повернулся к двери, желая уйти. Что такое беседа, что заключается в ней? Общее размышление о весьма существенных вещах. Передача опыта и собственных воспоминаний, размышления о возможном будущем. Уточнение и совместное узнавание, а также наблюдение за переменами во взгляде, в интонации, в молчании, обусловленном колебанием, либо же — взаимопониманием. Формирование воззрений без постороннего воздействия. Смех, дабы иметь возможность помолчать по причине взаимной, никогда не высказанной робости.
Джо проводил Теллертона до выхода.
— Это, верно, замечательная книга о людях, что в старые времена поднялись на вершины в нашем мире.
— В старые времена? — повторил Теллертон и посмотрел прямо в лицо Джо.
Глаза певца сверкали, словно драгоценные синие камни.
— В старые времена! Самые молодые из них старше тебя лет на десять!
— Десять лет! — воскликнул Джо и усмехнулся. — Десять лет! Это же нескончаемое время, эпоха, бездна! Сколько всего случилось с тех пор!
— У тебя никогда не возникало желания стать кораблестроителем, капитаном, капитаном дальнего плавания?
Джо покачал головой огорченно и очень мило.
— Тебе не завоевать тогда почетного венца на голову за всю свою жизнь!
Джо терпеливо ответил, что старикам это нравилось, мысли о Таити вызывали у них одобрение.
— Алоха! — воскликнул Тим Теллертон, буквально выплюнув с презрением это мягкозвучное слово, и круто повернулся, чтобы уйти.
«А теперь он расстроится, — подумал Джо. — Я сказал вовсе не то, что он ожидал от меня услышать. Частенько трудно бывает со стариканами».
Доброе отношение к старым людям входило в служебные обязанности Джо, и он был очень хорошего мнения о них, большей частью они довольствовались совсем малым. Единственным недостатком в случае с Теллертоном было то, что он еще по-настоящему не состарился и по-прежнему шумел о вещах, которых не понимал. Если бы они только знали! Если б они только уразумели, что время их вышло и что весь их уничтоженный мир был уже вовсе не важен, а о том, чтобы кем-то стать, что-то делать и чем-то владеть, вопрос больше не стоял.
Внезапно Джо охватила ярость при мысли о людях Иисуса, которые не прислали ему письма. Оно было для него призывом к старту, тогда бы он знал, как поступить! Тогда бы он мог крикнуть им всем, что то, прежнее, время кончилось! Он — явится! Он, Иисус! А он, Баунти-Джо, будет носить это блистательное имя на мотоцикле, на своей одежде, выдержанной в оранжевых, зеленых и фиолетовых тонах, носить так, что имя Иисуса засверкает, когда он вынырнет у горы в Майами.
Будто на мачту корабля, взобрался Джо на самый высокий трамплин и заревел: «Алоха!» И прыгнул вниз. Однако то вышел скверный прыжок, прыжок, едва не сломавший ему спину.
17
Иногда по вечерам Элизабет Моррис играла на пианино, и дамы в «Приюте дружбы» перешли на танцы друг с дружкой. Теллертон не возвращался, но случалось, что некий одинокий странник поднимался на веранду — послушать музыку или останавливался у калитки, прежде чем продолжить свой недолгий путь.
Однажды вечером в вестибюле появился какой-то длинный тощий человек, назвавшийся Мак-Кенци и сказавший, что он родом из Шотландии. Музыка привлекла его, она такая веселая!
— Продолжайте играть, не обращайте на меня внимания.
Мак-Кенци не хотел садиться, стоя посреди вестибюля, он говорил, что остановился в этом городе только на ночь, на одну-единственную ночь, чтобы затем продолжить путь на полуостров Юкатан, в Мексику, ведь туда он стремился всю свою жизнь.
Постояльцы, сидевшие на своих плетеных стульях, смотрели на Мак-Кенци, а миссис Моррис продолжала играть, но очень тихо, почти беззвучно.
— Достопочтенные дамы, я стар, и если не поеду в Мексику теперь, то не поеду уже никогда.
Мак-Кенци был как-то неопределенно робок, и каждое его движение сопровождалось своего рода неуверенной медлительностью, так, словно вся его тощая длинная фигура могла в любой миг свернуться в клубок и рухнуть, а улыбка его, улыбка ожидания, обладала точно такой же хрупкостью, как и он сам. Казалось, будто он всю свою жизнь извиняется за то, что живет на свете.
Да, Юкатан, по его словам, страна — абсолютно непроходимая. И понимать язык ее жителей — трудно. Но они любят музыку. И к тому же обладают ярким темпераментом.
— Мистер Мак-Кенци, — произнесла со своего плетеного стула миссис Рубинстайн.
— Надеюсь, речь идет о туристической поездке?
— Нет, нет! — живо ответил он. — Я еду один.
— В Юкатан?
— Ненадолго, лишь на то время, чтобы пройти через настоящие джунгли. Об Юкатане я перечитал все, что есть.
— Там очень жарко, — сказала миссис Рубинстайн. — Жители злы, да и в джунглях никакие автобусы не ходят.
— Знаю, — почти застенчиво ответил Мак-Кенци. — Это ужасно. Но если я не совершу такое путешествие сейчас, оно не состоится никогда.
Мисс Фрей спросила, не желает ли он присесть и выпить стакан кока-колы, но он не захотел, ведь он просто проходил мимо.
— Как жаль, что вы не сможете остаться в Сент-Питерсберге подольше, — сказала мисс Пибоди, — это такой красивый город!
Сидя на стуле, трудно было заглянуть ему в лицо, уж слишком он был высокорослым.
— Нет, нет, — сказал он, — я не могу потерять ни одного-единственного дня. — И он поочередно улыбнулся им всем.
— Сколько времени вы пробудете в Мексике? — спросила мисс Фрей.
Но он только улыбнулся в ответ.
Миссис Моррис заиграла шотландскую балладу, она хотела помочь развлечь общество. Мак-Кенци с испуганным лицом прислушался, а потом внезапно запел, взяв слишком высокую октаву. При всей стремительности взлета, в голосе его ощущалась такая же хрупкая неуверенность, какая, видимо, отличала его характер вообще.
Песня была очень длинная, а прекрасные ее слова говорили большей частью о язычниках, тумане и о парусе судна, которое так никогда и не вернулось…
Всякий раз, когда он приближался к рефрену, дамы, затаив дыхание, смотрели вниз, в пол. После последнего рефрена весь вестибюль зааплодировал.
— Шотландия! — воскликнула мисс Пибоди. — Язычники! Должно быть, там чудесно!
— Там all right! — ответил Мак-Кенци.
«Он чуть не плачет, — сердито подумала миссис Моррис и заиграла новую балладу, а он тотчас снова запел. — Они все одинаковы. Выпевают из своей души свою же географическую отдаленность от мест, где родились, от точки на карте, откуда им никогда не уйти. Столь сильно чувство и столь мало дарование! Текст варьируется не очень… тысяча миль от родного дома, поезд гудит вдали, зеленая трава там же — дома, там же — дома — длинные-предлинные степи…»
