Тони Джордан - Плюс один
Шеймус засыпает на моем плече. Я обнимаю его, а услышав о падении с крыши, прижимаю к себе крепче. Когда Никола был совсем маленьким, его брат Дане погиб. Упал с лошади. Никола всегда винил в смерти брата себя, и, может, в этом была доля истины. Может, он разозлил лошадь, и та испугалась и попятилась. Никола так и не оправился после смерти брата. Вечно повторял, что именно Дане был самым талантливым ребенком в их семье и что сам он всю жизнь работал для того, чтобы родителям эта утрата не казалась такой тяжелой.
Новый проект был исключительно важным для Николы, можно сказать, кульминационным в его жизни. Он купил участок земли на Лонг-Айленде и назвал его Уорденклифф. Нанял архитектора, чтобы тот построил гигантскую восьмиугольную башню из дерева высотой почти 200 футов с колодцем из кирпича глубиной 120 футов и куполом из меди диаметром 100 футов, напоминающим колпак великана. Стоимость проекта была астрономической, но Николу это не смущало. За ним стояли деньги и покровительство Моргана. Всё должно было получиться.
Когда мои веки тяжелеют, тихонько сталкиваю Шеймуса набок и пристраиваюсь рядом. Засыпая, представляю все полые части своего тела: сердечные камеры, замирающие между ударами пульса, мочевой пузырь и горло, ушные и носовые проходы. Крошечные пузырьки в легких. Мне снится, что все они объединяются с моей полой маткой и пустота заполняет меня изнутри – я становлюсь абсолютно полой под тонким слоем кожи толщиной в 4 миллиметра. В снах меня всегда наполняла пустота, но только сейчас я это понимаю.
Лечение просто не может мне не помочь. Профессор и Франсина так стараются, что с моей стороны было бы самым настоящим хамством не излечиться.
Через несколько дней после первого приема таблеток у меня появляется странное ощущение, будто мой мозг разделился на две части. Первый мозг теперь отвечает за абстрактное мышление и понятия, а второй – за физические действия. Если я хочу что-то сказать или почесать нос, два моих мозга должны сперва устроить конференцию в обитом пурпуром зале (этот зал – мой бывший целый мозг) и обсудить это. Они садятся друг напротив друга за длинный ореховый стол. Абстрактный мозг, которому свойственно быть очень вежливым, спрашивает у моего практического мозга, не слишком ли того затруднит пошевелить ногой. Практический мозг – он не менее обходителен и всем хочет угодить – только рад выполнить его просьбу. К счастью, общаются мозги быстро, поэтому нога может начать шевелиться уже через долю секунды. И никто даже не подозревает о задержке, кроме нас троих.
Таблетки действуют. Мне не хочется считать. В той комнате, обитой пурпуром, я совсем не вижу цифр, даже на столе и если заглянуть под стулья. Хотя, возможно, под обивкой есть потайные ящички… Но если два моих мозга и знают, где спрятаны цифры, они не спешат со мной поделиться.
13
Сеансы когнитивной поведенческой терапии тоже проводит Франсина. В день первого сеанса у меня жутко болит голова – такое впечатление, что два моих мозга решили, что никогда не нравились друг другу, забыли обо всех приличиях, вооружились бензопилами и набросились друг на друга в обитом пурпуром зале. Кажется, суть драчки в том, кто более абстрактный, а кто более практичный. Пара впавших в детство недоумков.
Франсина выговаривает слова, как ведущая детского телешоу, и ее сальные волосы качаются, когда она сочувственно кивает головой. Не удивлюсь, если на ее руке появится кукла-марионетка, которая будет называть ее мисс Франсиной и просить рассказать нам сказочку. Насчет сеансов когнитивной терапии меня уже предупредили. За несколько дней до начала Джемма отвела меня в сторонку и вполголоса поведала историю о своем первом индивидуальном сеансе. Франсина привела ее в туалет и заставила смотреть, как окунает яблоко в унитаз, а затем ест.
У микробофобов насчет Франсины две теории. Первая – что любой, кто ужинает у нее дома, совершает смертельную ошибку. Вторая – что за годы работы с группами здравомыслящих чистоплотных людей – таких, как они, – у Франсины выработался иммунитет к туалетным микробам. Франсинино яблоко а-ля туалет ничего ей не стоило, но микробофобы уверены: подобный маленький эксперимент был бы смертелен для нормального человека.
На сеансах когнитивной терапии со мной перед Франсиной стоит задачка посложнее. Мой личный эквивалент унитазного яблока – создание среды, в которой не считать невозможно. Франсина раскладывает передо мной карты картинками вверх. Сооружает горки и пирамиды из монеток, пуговиц и спичек. Просит принести из дома счетные палочки, рассыпает их передо мной и заставляет складывать из них узоры. Бдительно проверяет, не притоптываю ли я ногой, не щелкаю ли языком, не двигаю ли губами, но, по правде говоря, мне этого совсем не хочется.
Франсина говорит, что я должна выбросить палочки, когда буду готова. Они с профессором вместе придумали это испытание – оно должно стать символом моего нового состояния, в котором я не считаю, ведь контролировать мои мысли гораздо сложнее, чем поведение микробофобов.
И вот однажды в среду, через несколько недель после начала лечения, я встаю из-за стола Франсины. Подхожу к корзине для бумаг в углу. И выбрасываю палочки. Вообще-то, можно было бы обставить это более торжественно. Например, устроить церемониальное сожжение или выбрасывать по одной палочке в день, что должно было означать ступени на пути к выздоровлению. Но теперь мне кажется глупым, что я так долго цеплялась за эту пластмассовую коробочку с деревянными палочками. Они были такие старые, коробка даже треснула с одной стороны. Палочки выцвели, краска на концах пооблупилась. Швырнув их в мусорную корзину, я иду домой смотреть телевизор.
Франсина с профессором говорят, что в конце концов мне придется отказаться от всего: от цифр, записанных на шкафах и ящиках комода, блокнотов и часов. Избавившись от всего этого, я докажу себе, что наконец-то поняла, какой вред мне приносили цифры. Они были источником моего несчастья. Тогда Франсина поможет мне найти работу на полдня.
Шеймус часто остается на ночь, и я очень рада. Он заслужил место в первой строчке моего списка. Он даже напоминает, чтобы я приняла лекарство. Как-то в выходные мы надеваем старую одежду (хотя по нему разницы не видно, ведь он вечно ходит в вытертых джинсах и рубашке поло), передвигаем мебель, накрываем всё тканью и закрашиваем цифры на стенах. Красим все стены в белый. Цвет выбирает Шеймус. Мне всё равно. Я не считаю движения кисти. Пока мы красим стены, два моих мозга разговаривают с Шеймусом.
Шеймус: Где твои палочки?
Первый мозг: Какие палочки?
Шеймус: Счетные. Они обычно лежат здесь, на столике у кровати.
Второй мозг: И правда, куда они подевались?
Первый мозг: Я их выбросила.
Шеймус: Что, правда? Выбросила? Ты же хранила их с восьми лет, кажется?
Второй мозг: С восьми с половиной.
Первый мозг: Или около того.
Шеймус: Зачем ты их выбросила?
Второй мозг: Правда, зачем?
Первый мозг: Франсина сказала. К тому же они мне больше не нужны.
Шеймус: Значит, это они тебя заставили? Не слишком ли жестоко?
Второй мозг: А то. Мы будем до конца жизни жалеть, что их потеряли.
Первый мозг: За всех не говори. Вперед и с песней – вот мой девиз. Пленных не берем.
Шеймус: Ты так стараешься, Грейс. Я понимаю, что тебе нелегко, особенно в первое время. Знаю, что ты устала и не можешь сосредоточиться, но надо быть терпеливой. Нам обоим. Знаешь что – когда твое лечение закончится, поедем в отпуск.
Второй мозг: В отпуск? Вот здорово!
Первый мозг: Потрясающе, просто потрясающе. И куда?
Шеймус: Куда захочешь. Будем просто валяться на пляже, если такова твоя воля. Или придумаем что-нибудь поинтереснее.
Первый мозг: Валяться на пляже! Валяться на пляже!
Второй мозг: Что-нибудь поинтереснее! Что-нибудь поинтереснее!
Первый мозг: Нам надо подумать.
Шеймус: Нам?
Первый мозг: Тебе. И мне.
Именно о такой жизни я мечтала. Хочу ездить в отпуск, быть с Шеймусом, вести нормальную жизнь. Меня не удручает отказ от бессмысленных вещей: чернила на стене, кусочки дерева. Я достигла невероятного прогресса и довольна обоими своими мозгами. Куда удобнее иметь два. Возможно, несколько недель назад, в самом начале курса лечения, я была несправедливо жестока по отношению к профессору, Франсине и микробофобам. Возможно, я даже слишком зло относилась к людям в целом, но теперь оба моих мозга и я прониклись более терпимой философией: живи и дай жить другим. Я даже научилась дольше разговаривать с мамой, и она меня совершенно не раздражает.
В воскресенье вечером она звонит мне, как обычно. Не уверена во сколько.
