Мартин Винклер - Женский хор
А когда мне хотелось еще больше, я говорила: я хочу тебя обнять. Пьеро отрывал нос от того, чем в данный момент занимался, и говорил: «Тебе нужно работать». И я говорила: «Просто обнять». Он не шевелился, говорил: «Ты знаешь, как это начинается, и знаешь, чем это заканчивается. Ты знаешь, что на это уйдет время, а ты терять время не любишь». А я говорила: «Это сейчас я из-за тебя теряю время, мне хочется тебя обнять». А он: «А мне не хочется двигаться». Я, разгоряченная дура, вставала, подходила к нему, наклонялась и прикасалась губами к его губам, а он отвечал на мой поцелуй и бормотал: «Иди работай», краешком губ утыкаясь в мою шею или в ухо, и я таяла настолько, что больше не могла, брала его руку и клала ее между ног и…
Не надо о нем думать. Он мне совсем не подходил. Мы бы все равно расстались. Почему я вдруг о нем сегодня вспомнила?
У меня болело запястье.
Через три недели я вышвырнула его вон. И в тот же момент об этом пожалела. У меня заболел живот, когда я поняла, что больше никогда не почувствую прикосновения его губ, его рук, его такого твердого члена, но это не могло длиться долго. Я знала, чего хотела. Я хотела быть хирургом. Я стала хирургом. Я выбрала работу, которую хотела. Продолжи я с ним встречаться, я бы этого сделать не смогла.
Время от времени я спрашиваю себя — где он? кем стал? Но сразу же останавливаюсь. С ним было хорошо, но далеко бы наши отношения не зашли. Я пахала, чтобы оказаться на том месте, на котором оказалась. Он хорошо трахался, но ничего не делал. Он должен был уйти.
А они, девчонки, все писали. По крайней мере, те, что здесь сидели, не собирались тратить время на то, чтобы идти с парнем в кино, а потом трахаться с ним и тем самым испортить себе жизнь.
Запястье болело.
Я посмотрела на часы. Прошло всего полчаса с тех пор, как они начали писать. Я уже увидела, что две из них закончили работать и стали набирать эсэмэс подруге или другу. Им не хотелось пахать. Им никогда этого не хотелось. Они ждали, когда закончится время, чтобы внести исправления. У них или у их родителей были деньги. Мне же их так не хватает, что приходится брать деньги с них, я не стану к ним приставать: они платят и получат правильные ответы с неофициальной копии. Только вот если они думают, что этого будет достаточно, они ошибаются. Они не понимают, что сдать конкурсные экзамены — это не просто написать ответы той, которая его без труда прошла. Что дело не в том, чтобы заучить их наизусть. Да и вопросов немало. Они не понимают, что недостаточно написать: растворить тромб в течение получаса после инфаркта. Нужно составить в голове полную картину: как этот пациент здесь оказался? что курил? что жрал? что пил для того, чтобы его коронарные артерии стали похожи на пастуший посох — тоненькую штуковину с толстым валиком на конце? во что он превратится потом, если лечение не поможет? Пластика, отведение, наблюдение, мне очень жаль, друг мой, мы больше ничего сделать не можем, все кончено? Если он засорился здесь, он, скорее всего, засорится и в другом месте — я больше не могу бегать за молодыми девочками, у меня больше не встает член, сонные артерии, как только она начала целовать меня в шею, при первой тахикардии (или если бы я сглупил и заказал голубые таблетки по Интернету), ну же! Я сжег половину коры своего головного мозга — и стал немного чокнутым…
Болело запястье. Было жарко. Пот струился градом. Закружилась голова.
Я не упаду здесь, только не перед ними, мне нужен воздух, нужно выйти, подышать.
«Скоро вернусь».
Мне хотелось сказать: «Не списывайте», — но у меня не было сил, я им уже сто раз повторяла: какой смысл списывать на конкурсе? Они делают это для того, чтобы оценить свои силы, а не для меня, ведь оценки я выставлять не собиралась.
Я поднялась по лестнице, и на свежем воздухе возле кафе мне сразу стало лучше.
«Как они — трудятся?» — спросил у меня руководитель, но я ничего не ответила.
На улице было тепло. Отличная мысль — забронировать этот подвал в среду вечером на двоих, по крайней мере, мне не нужно будет бегать, чтобы вернуться к себе, ведь я живу в двух улицах оттуда.
Голова стала кружиться меньше. У меня по-прежнему болело запястье, но мне хотя бы перестало казаться, что через минуту я умру.
Не знаю, что со мной произошло. Проклятая колымага. Проклятый аккумулятор. Какой же он тупица. Все они тупицы. Даже Пьеро, когда я выгнала его вон. Меня разрывало на части, я думала, как я могу так поступать, поймет ли он, может быть, он влюблен, но мне очень жаль, но нет, в конце концов, я так не думаю, и потом, в любом случае у меня нет времени об этом думать, если я хочу достичь поставленной цели, и это правда, что он хороший, настолько хороший, когда он меня… говорил со мной, он говорил мне и это, и то… и он был всегда рядом, всегда готов, никогда не настаивал и…
Когда я сказала ему, что больше не хочу его видеть в своей квартире, потому что у меня экзамены, он отложил журнал или пульт от телевизора, сел на кровати, долго на меня смотрел, спросил: «Ты серьезно?», и я ответила: «Да. Тебе нужно отсюда убраться. Если ты останешься, я не смогу заниматься». Он покачал головой, надел расшнурованные ботинки, сказал: «О'кей» — и ушел. Я ждала, что он скажет: «Да, ты права, у тебя сейчас много работы, я не буду мешать, позвони мне потом». Я думала, что он понял, что, поскольку я готовлюсь к этим чертовым конкурсным экзаменам, я не могу себе позволить, чтобы он все время торчал у меня под носом. Но это не значит, что я не хочу, чтобы он здесь находился. Или что я больше не хочу… Его… Во мне… Я думала, он поймет.
Через пять дней я не выдержала, ведь я скучала не по нему, я скучала по этому. Когда я нервничала, мне это было необходимо, чтобы отключить голову, проветриться, он об этом знал, я часто ему об этом говорила. Я позвонила ему, он увидел мой номер, и я услышала щелчок: звонок переключился на голосовой ящик. Я подумала: «Он занят». Перезвонила через два часа, попала на его сообщение и услышала его спокойный, неторопливый голос, дзен, который произнес: «Если вас зовут Этвуд и вы попали на мой голосовой ящик, то это потому, что я не хочу ни слышать вас, ни говорить с вами. Больше никогда. Так что не утруждайте себя, это бесполезно. Если вас зовут иначе, оставьте сообщение».
Впервые в жизни я почувствовала себя такой униженной.
Какой дурак, какой дурак, какой дурак. Какая дура, ну какая же я дура.
Я пошла в бар, заказала большой бокал белого вина, охлажденного. В сумке у меня было обезболивающее. Оно мне поможет.
Когда я спустилась в зал, они по-прежнему царапали по бумаге. В зале было жарко, но ничего, голова больше не кружилась.
Я положила под язык полтаблетки обезболивающего и маленькими глотками выпила белое вино.
Когда они закончили писать, мне было уже лучше. Немного.
Я попросила их обменяться копиями с соседом и внести исправления — и, поскольку у меня не было настроения, решила не делать перерыв, а сразу же начала зачитывать правильные ответы. Конечно, они недовольно поморщились, но ни одна из них не решилась выйти и не пропустила ни одного моего слова и ни разу не переспросила, они были не дуры, ведь просто так с конференции лучших учеников не уходят. Они продолжили писать, но постепенно я перестала себя слышать, я больше не видела строчки, я видела, что они как-то странно на меня смотрят — в чем дело? Разве я не по-французски говорю? А потом упал черный занавес…
…Придя в себя, я увидела, что лежу на диване в своей квартире, шторы раздвинуты, за окном идет дождь, шторы промокли, на полу вода, а у меня босые ноги. Я не знала, как я здесь оказалась, но когда хочешь добиться цели, главное — идти к ней, делать то, что нужно, и я, такая, какой вы меня здесь видите, сделала то, что было нужно.
Потерять и найти (Мюзет)[23]Твой первый парень
Был блондин.
Ты думала, он очень мил.
Ты сказала ему: «Гастон,
Ты красив и очень умен,
Так поцелуй же меня скорей!»
Но поцеловаться не удалось —
Он внезапно лизнул тебя в нос,
А ты, красотка, ты такая ранимая,
Для тебя это просто непостижимо.
Тогда ты поклялась: никогда, никогда!
С парнями завязываю я навсегда.
Какая же ты глупая, девочка моя!
Парень — просто парень, вот и все дела.
Одного потеряла — десять найдешь.
Увидишь сама, когда поживешь.
Второй твой парень
В тебя влюбился,
Тебе он казался мускулистым.
Ты сказала ему: «Жером,
Согрей меня, обними», а он,
Вместо того чтоб тебя обнять,
Сел у телевизора и стал дремать.
А ты, красавица, ты ведь не камень,
Едва не простудилась и дала клятву:
Никогда больше, ах, никогда!
С парнями завязываю я навсегда.
Какая же ты глупая, девочка моя!
Парень — просто парень, вот и все дела.
Одного потеряла — десять найдешь.
Увидишь сама, когда поживешь.
Своего третьего парня
Ты соблазнила,
С ним о любви поболтать решила.
Ты сказала ему: «Шарли,
Мне страсть как хочется любви,
Залезай же ко мне в постель».
Но вместо того чтоб с тобой обниматься,
Этот тупица решил отоспаться.
А ты ведь, красотка, была чиста,
Тебе захотелось женщиной стать.
Ты поклялась: никогда, никогда!
С парнями завязываю я навсегда.
Какая же ты глупая, девочка моя!
Парень — просто парень, вот и все дела.
Одного потеряла — десять найдешь.
Увидишь сама, когда поживешь.
Четвертого парня ты быстро нашла,
Решилась — и замуж сразу пошла.
Семью ты мечтала скорее создать,
Ему ты сказала: «Матерью стать,
Альберт, я хочу,
Сделай мне дочку, тебя я прошу!»
Но вместо дочурки он тройню заделал,
Что же, красотка, обычное дело!
Ты написала тогда: «Вот проклятье!»
И поклялась: никогда, никогда!
С парнями завязываю я навсегда.
Какая же ты глупая, девочка, признай!
Парень — просто парень, вот и все дела.
Девочка-блондиночка найдет парня опять.
Так уж устроена жизнь, не надо горевать!
(еще раз)
