Мартин Винклер - Женский хор
Он скорчил гримасу, как будто говорил «вот именно», и покачал головой, затем попрощался со мной и вышел из отделения, попросив меня, уходя, запереть дверь.
Вернувшись в кабинет, я поняла, что он ни разу не открыл свои ящики. Зачем же я так ишачила?
* * *У меня оставалось два часа. Я рассчитывала, что времени будет больше, но и это было неплохо. Мне хотелось зайти домой принять душ, выпить чего-нибудь и отдохнуть перед тем, как идти на лекцию в интернатуру. Студенты были очень милыми, и мне были нужны деньги, но, честно говоря, меня это раздражало.
Веселая, я вышла из отделения, заперла дверь, направилась к замечательному месту на улице, где сумела припарковаться всего в сотне метров от входа, но, когда повернула ключ зажигания, моя колымага отказалась заводиться.
Я несколько раз попробовала повернуть ключ — тщетно. Опять аккумулятор. Этот кретин Жоэль, черт побери! Две недели назад он брал его у меня взаймы и сказал, что купит другой, но как бы не так! Он не способен решить даже такую простейшую проблему, а еще предлагает жить вместе!
Я сделала глубокий вдох, завопила в машине и яростно ударила руль, несколько раз, да так сильно, что кисть руки пронзила острая боль, и я остановилась, испугавшись, что сломаю себе что-нибудь.
По маленькой улочке только что проехал 83-й автобус. Я на четвертой скорости вылетела из машины, заперла ее и помчалась к остановке. Она была далеко. Я не знала, успею ли на автобус, боже-боже-боже, пожалуйста, сделай так, чтобы он меня подождал, в это время они ходят раз в полчаса, проклятие, я не хочу здесь застрять. Но во время бега я заметила, что на остановке никого нет, что автобус никто не останавливает, в это время студентов уже нет, а я слишком далеко, я никогда бы на него не успела, придется выложить черт знает сколько за такси, какая я дура, дура, дура. Но я мчалась как сумасшедшая и поклялась отдать задницу и душу дьяволу, если он поможет мне остановить автобус силой мысли, потому что, пока остается шанс, что водитель посмотрит в зеркало заднего вида, бежать имеет смысл.
Пока я бежала, а запястье болело, сумка болталась за спиной, а в груди горело, и пока я молилась о том, чтобы ничего не растерять во время бега, у меня было острое ощущение, что меня должен кто-то услышать, что автобус не уедет, что ему скажут, чтобы он меня подождал. Это великое космическое равновесие: мой аккумулятор разрядился, но этот чертов автобус меня подождет. Может быть, я буду кусать локти, потому что на душу мне наплевать, а вот задница еще могла бы мне пригодиться, если только я снова не наткнусь на бездарного тупицу, неспособ…
На последнем издыхании я запрыгнула в 83-й автобус и услышала, как с сухим стуком за мной закрылись дверцы, водитель поприветствовал меня и сразу поехал дальше. Задыхаясь, я стала рыться в сумке, но мое сердце стучало так громко и так часто, и я так дрожала, что выронила все монеты на пол. Когда я наклонилась, четыре руки уже собирали их и складывали в мою ладонь. Поперек горла встал ком, мне казалось, что я больше не могу дышать, настолько мне было больно (я заплатила водителю), но плевать мне на небо и ад и Карму, я успела на этот проклятый автобус (он протянул мне билет), и я даже не хотела думать (я поблагодарила его) о том, как завтра поеду на работу (я прошла, споткнувшись) и как буду заряжать этот проклятый (в самый конец автобуса) аккумулятор…
— Как хорошо, что я вас увидела, когда вы бежали. Я дернула за веревку, иначе бы он не остановился.
Я повернула голову. Рядом со мной сидела молодая девушка, я ее знала, но не могла вспомнить откуда. Я ее уже где-то видела, ее лицо мне было знакомо, но я никак не могла вспомнить… подыскивала слова… не могла отдышаться… а все же я ее откуда-то знала… раз она потрудилась остановить автобус на полном ходу. Для меня.
Я выдохнула «Спасибо», и она ответила:
— Нет, это я должна вас благодарить. — Я вытаращила глаза, не веря своим ушам, я не понимала, что она имеет в виду, а она продолжала: — Обычно женщины всегда читали мне мораль… А вы — нет.
Я не знала, что ответить, сглотнула, собралась заговорить, но она поднялась и сказала: «Моя остановка. До свидания» — и вышла. Проходя мимо окна, она махнула мне рукой, а я все продолжала думать. Когда сердце угомонилось, в груди погас огонь, я снова ощутила боль в запястье, заметила, что оно распухло и стало в три раза толще обычного, черт, только этого не хватало. Мне захотелось плакать, мне еще было ехать двадцать минут, и лишь потом я смогу погрузить руку в лед. Есть ли у меня противовоспалительное? Внезапно я увидела лицо девушки, остановившей автобус. Хотя сделала все, чтобы ее забыть, как и всех остальных, но я вспомнила и ее, и ее историю, то, что она выглядит на шестнадцать, хотя ей двадцать три. Не узнала я ее потому, что ее лицо было искажено болью, когда она рассказывала о своем страхе забеременеть и о своем страстном желании пройти стерилизацию. Ведь на том же самом лице, в автобусе, играла улыбка. И я вспомнила ее имя — Сесиль.
Экзамен
Кого ты лечишь в данный момент?
Их или себя?
Они писали, склонившись над своими заданиями. Как маленькие послушные солдатики. В этот вечер они все заплатили всю сумму, без кривляния, без протестов и дискуссий.
Только это меня немного утешало, меня мучила адская боль: опухоль на запястье не спала, несмотря на лед и вино. Из лекарств я нашла только то, что он принимал, когда у него болела спина, — дурацкие гомеопатические средства… я должна была это предвидеть.
Как всегда, формулировка вопросов вызвала шквал вздохов Черт, это как раз то, что я не повторяла, улыбок Ах, я так и знала, ты увидишь, как быстро я справлюсь, нервных смешков, разговоров и шепота типа О, нет, если это так, то не стоит рассчитывать здесь на интересную позицию, я поеду куда придется, а Антуан туда ни за что не хочет. Да, я знаю, что у него масса возможностей в области общей медицины в Турмане и что у них больше нет врачей общего профиля в жалких захолустьях, но и речи не может быть о том, чтобы я занимался этим каторжным трудом, я хочу жить! Как ты собираешься растить детей в деревне, где, кроме должности в школьной хлебопекарне, никакой работы нет? Я не стану запихивать своих сорванцов в школьные автобусы с водителями — хроническими алкоголиками. Мой дядя, который живет в городе, говорил мне, что и техническое обслуживание этих автобусов ужасное…
— Хорошо. Знаете ли вы, что если вы будете вот так болтать на конкурсных экзаменах, то получите ноль баллов и вам нужно будет снова прийти на следующий год?
И тогда все до одной начали скрести по бумаге.
Я сказала «все до одной» потому, что в этой группе был только один мальчик, и мне было очень интересно, что он тут забыл. Похоже, он пришел с подругой, которой приходилось тянуть его за яички, чтобы он внес исправления, — я слышала слово работа-работа-работа: «Если осилил четыре главы за вечер, как планировалось, и сможешь их рассказать так, что от зубов отскакивает, если разбудить тебя среди ночи, тогда нам все нипочем».
Я знала, как это бывает. Сама этим занималась. Когда готовилась к конкурсным экзаменам. Только…
Я была с Пьеро. Он был красивый. Хороший. Он не занимался медициной. Он ничем не занимался. Он просто был рядом, лежал на кровати, с журналом или пультом от телевизора на животе. Спокойный. Дзен. Всегда готовый, никогда не торопившийся — он ждал. Когда я не выдержу. Я говорила ему: мне хочется. Он закладывал страницу или нажимал на паузу, говорил: «Тебе нужно работать» — и переворачивал страницу или нажимал на «Play». А я говорила себе: он мне помогает. Он меня любит. Он хороший. И продолжала вкалывать. А через пять минут снова думала: он хороший. И смотрела на него. И чувствовала, как это поднимается во мне. В бедрах, груди, шее. Я внушала себе: нет, нужно работать. Я погружалась в гематологию, физиотерапию, эмбриологию, на странице я видела зародышевую клетку, сидящую среди ресничек трубы, неподвижную, мудрую, спокойную, дзен… и я говорила себе: черт побери, если бы я была сперматозоидом, тебе бы от меня досталось, — и я поднимала учебник, чтобы не видеть Пьеро, но, даже держа книгу перед собой, видела, как клетка превращается в красивого парня, мускулистого блондина в футболке и спортивных штанах. Я видела пару его ботинок, не зашнурованных, которые он снимал одним движением лодыжки, когда вытягивал на кровати свои красивые ноги в белых носках, всегда безупречно чистых, даже если он только что пробежал десять километров. Итак, это все во мне поднималось, и я думала: «Черт побери, будь я парнем, я бы тебя уже трахнула, трахнула, трахнула».
А когда мне хотелось еще больше, я говорила: я хочу тебя обнять. Пьеро отрывал нос от того, чем в данный момент занимался, и говорил: «Тебе нужно работать». И я говорила: «Просто обнять». Он не шевелился, говорил: «Ты знаешь, как это начинается, и знаешь, чем это заканчивается. Ты знаешь, что на это уйдет время, а ты терять время не любишь». А я говорила: «Это сейчас я из-за тебя теряю время, мне хочется тебя обнять». А он: «А мне не хочется двигаться». Я, разгоряченная дура, вставала, подходила к нему, наклонялась и прикасалась губами к его губам, а он отвечал на мой поцелуй и бормотал: «Иди работай», краешком губ утыкаясь в мою шею или в ухо, и я таяла настолько, что больше не могла, брала его руку и клала ее между ног и…
