Роберто Пацци - Конклав
Вошел в апартаменты Мальвецци, в которых он только-только сам появился. У кардинала из Турина волосы сбились, кардинальская шапочка грязная, пальцы расцарапаны – признаки нападения летучих мышей. Камерленг обрадовался не спящему до сих пор кардиналу, так захотелось сбросить груз неприятностей. Мальвецци вкратце рассказал о разговоре в турецкой бане. В конце концов, африканцы, выдвинувшие некоторые соображения об опасении потерять первенство на папский престол в случае выбора того, кого они предпочли бы, поддержали целесообразность возвращения на престол итальянца. Но сопротивление их «благодетеля» Стелипина было таким упорным, что он, Мальвецци, рассердился на ту беседу, полную контрастов.
Один из африканцев, архиепископ из Кампалы, обиделся больше других на настойчивые просьбы отказаться от своей кандидатуры. Тогда остальные восемь открыли соревнование по извинениям и отговоркам. Кое-кто из них угрожал, как тот, из Аддис-Абебы; кто-то жаловался на свое здоровье, как тот, из Киншасы; кто-то не мог оставить страну на фоне начинающейся гражданской войны, как тот, из Мозамбика, откуда бежал, как миротворец, из-за жестокого соперничества; кто-то деликатно говорил о вторжении евангелизации в страну, все еще замученную гражданской войной, как в Анголе; кто-то не хотел оставлять свою миссию в наследство молодым и неопытным, как тот, из Камеруна; кто-то должен был еще усовершенствовать Библию на языке суахили, главный инструмент для распространения веры в такой стране, как Танзания, где ислам постоянно привлекал к себе новообращенных…
В действительности же, по мнению Мальвецци, все они объединились против одного из них. С тех пор как туринский кардинал начал участвовать в беседе о выборе нового Святейшества, он простодушно уговаривал окружающих не выбирать заклинателя злых духов, наблюдая конклав в последнее время…
– Почему-то в течение всей дискуссии, которая длилась и длилась, все они, выдвигая различные отговорки о самих себе, намекали на одну и ту же персону, не называя имени, – уточнил Мальвецци.
– Ты действительно знаешь, что среди африканцев есть заклинатель злых духов? – спросил Веронелли, сомневаясь в искренности и решительности туринца. Затем, не замечая замешательства замолчавшего Мальвецци, коротко его спросил – кто тот черный кардинал.
– Танзанец, архиепископ из Дар-эс-Салама, Леопольд Альберт Угамва, – ответил Мальвецци. И добавил, что в конце разговора, же ближе к ночи, Угамва признался, что изгонял демонов из многих душ его епархии, правда, никогда не знал окончательных результатов.
Веронелли постарался вспомнить лицо этого африканского преосвященного, но ему никак не удавалось выделить его физиономию среди других африканцев, которые на заседаниях в Сикстинской капелле сидели близко он него, в первом ряду, справа от его трона.
И только по особенностям личности того, которые ему описал Мальвецци, он извлек наконец из памяти: когда ненадолго останавливал свой взгляд на этой группе, видел огромные, невероятной величины глаза, круглые, чернющие, постоянно чуть прикрытые, будто он задумывал сейчас же начать давить мятежников. Теперь да, на память пришел свет тех глаз, когда их взгляды перекрещивались…
Кто знает, но почему-то в тот же момент он представил накрашенные веки и подведенные глаза мертвого Маскерони. Да, он рассказал о внезапной смерти Маскерони от инфаркта кардиналу Мальвецци, который после этого сообщения повторял одно и то же, что-то его беспокоящее: «Так вот почему! Вот почему!..»
– Что «почему»?
– Вот почему он не хотел уходить. Вот почему все время трогал лоб, будто хотел отогнать то, что его мучило; даже Пайде не понял, что происходит, и все советовал ему уйти. Но больше всего тогда, после ухода Маскерони, удивила реакция Стелипина – он предсказывал трагедию, но относился к ней, как к следствию тяжести проведения конклава…
– Какая трагедия?
– Он не уточнил, вот слова Стелипина: «Боюсь, что с ним что-то произойдет… и это свалят на нас…»
Похоже, украинскому старцу, подумал камерленг, дано пророчествовать. Лучше было бы не уточнять его печальное пророчество; правду надо скрыть, она не должна обнаружиться.
– Что будем делать завтра? Все равно голосовать? – спросил Мальвецци.
– Нет, Мальвецци, объявим день траура по Маскерони.
– Да, лучше так. Знаешь, мы ушли из бастиона Сан Джованни еще в большей нерешительности, чем прежде.
И как быть… как быть, если этот африканец, который умеет изгонять реальных дьяволов, нагоняет страх на всех, здесь присутствующих?
Но Веронелли не хотел продолжать этот разговор. И так слишком много тревожного вокруг. Прежде всего, необходимо упорядочить все, что связано с кардиналом Дзелиндо Маскерони, префектом Конгрегации по вероучению. Найдутся способы обставить все в пределах приличий, несмотря на собственное раздражение по поводу скандального ухода Маскерони со сцены.
Затем нужно найти Стелипина, предусмотрительным он оказался и с даром провидения в такой трудный для конклава момент, этот его дар, кажется, даст ценные плоды – выберут африканца.
Веронелли попросил прощения у Мальвецци за поздний визит, пожелал ему доброй ночи, хотя уже появились первые лучи света, и кто-то за окнами напротив, с желтыми освещенными стеклами, уже встал и потихоньку двигался по комнате.
Единственным положительным в первых лучах солнца, после этой страшной ночи, было то, что летучие мыши попрятались по углам, освободив поле действия котам и курам…
Вернувшись в свои апартаменты, встретил ожидавшего его Сквардзони:
– Ваше Высокопреосвященство, программа похорон уже составлена и можно отдавать следующие распоряжения.
– Уже? Вот хорошо-то… Скажите, а вы знали что-либо подобное об этом человеке?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство, кардинал Дзелиндо Маскерони был краеугольным камнем главных принципов, я никогда не слышал ничего порочившего честь его персоны.
– У него в Лукке сестра и брат. Сообщите им от моего имени эту печальную весть и сопроводите соответствующими словами. Мне хотелось бы позднее поговорить с офицером гвардейцев, как его зовут?
– Капплмюллер, Ханс Капплмюллер.
– Не знаю когда найду момент для разговора с ним, завтра будет день, когда и вздохнуть-то будет некогда… Я уже объяснил это кардиналу из Турина, Мальвецци. Вам уже кто-нибудь задавал вопросы?
– Некоторые коллеги, и я всем даю одно и то же объяснение. Но вот что странно. Кажется, никого это не интересуют… никто не проявляет любопытства к деталям происшедшего, чего мы и боялись.
– И… как Вам кажется – почему?
– Не могу сказать с уверенностью… Но, может быть… Может быть потому, что его никто не любил, этого бедного кардинала. Мог бы просто жить своей жизнью… В конце концов, было бы более человечно…
Камерленг, уже надевавший нагрудный крест, кардинальскую шапочку и алую мантию, порывисто обернулся к секретарю:
– Монсеньор Сквардзони! Делаю вид, что не услышал Ваших последних слов. Жена Цезаря вне подозрений! Мы подобны этой жене: только Церковь – это жена Христа. На этот раз из сострадания я Вас прощаю; да! однако, никогда с Вами не соглашусь; помните – какие одеяния на нас!
17
В зале Климента, где совы спят в дневные часы, как, впрочем, и в каждой комнате дворца, совершался похоронный обряд по кардиналу Дзелиндо Маскерони. С рассветом «хищники», доставленные Назалли Рокка, принялись за борьбу с летучими мышами. Но самым главным врагом летучих мышей был, конечно, свет: по всему дворцу, чтобы напугать мышей, были зажжены факелы и фонарики.
Похоронный обряд совершался тремя кардиналами курии: Рондони, Раканелли и Ло Кашио, работавшими бок о бок с покойным многие годы, в специально предназначенном для подобных церемоний месте, где и было выставлено для прощания тело скончавшегося кардинала. Никакого пения, никаких гостей со стороны, никого из итальянского правительства.
А после церемонии родственники покойного могут забрать тело во Фраскати; в местном соборе кардинала и похоронят.
Торжественную церемонию начал кардинал-декан Антонио Лепорати. Во время его речи остальные сидели напротив гроба. Время от времени Лепорати отвлекался от созерцания гроба и свечей, чтобы взглянуть на потолок, где устроились совы, беспокоясь – не помешают ли. Четыре гвардейца стояли по углам открытого гроба в почетном карауле.
Из первого ряда камерленг бросил последний взгляд на лицо усопшего, приведенное в порядок сострадательными руками секретаря кардинала.
Единственным напоминанием о скандальном происшествии был лейтенант Капплмюллер с полуспрятанным под шлемом непроницаемым лицом, стоявший в почетном карауле у гроба князя Церкви. Казалось, что актеры этой трагедии после того катарсиса не могут никак расстаться в последнем прощании. В глубине зала стояла небольшая толпа прелатов, среди которых различались монсеньоры Томмазини и Сквардзони, смущенные неуместностью присутствия молодого офицера.
