Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда
Глава 18
Он шагнул к ней, и Минна отпрянула к стене, словно увидела злодея.
— Зигмунд… — Она судорожно запахнула пеньюар. — Как ты нашел меня?
— Это было нетрудно. Рядом с вокзалом всего одна гостиница.
— Не думаю, что…
— Я не собираюсь играть в игры, — он прервал ее на полуслове, — чего ты хочешь, Минна?
— Совершенно очевидно, чего я хочу. Поехать домой.
— Сомневаюсь. Что у тебя на уме?
— Я тебе не пациентка.
— А я тебе не доктор, — усмехнулся он, надвигаясь на нее. — Хочешь, чтобы я ушел?
— Нет, — прошептала Минна.
— Вот и хорошо, — кивнул Зигмунд, сбросил мокрое пальто, снял жилет, а она стояла и смотрела на него.
Половицы скрипели у него под ногами, когда он отвернулся, снял хлюпающие ботинки и стянул промокшие носки. Минна так и стояла в халате с голыми руками, потирая предплечья в нервном ознобе, а потом заперла дверь и набросила цепочку. Пот выступил у нее на груди.
— Иди к окну, я хочу рассмотреть тебя, — произнес Зигмунд.
Она не пошевелилась, и тогда он сам приблизился к ней и разгладил локоны, ласково коснулся лица и шеи. Руки осторожно скользнули под пеньюар и обняли ее за талию.
Казалось, они всегда, с первой встречи, знали, что это случится между ними помимо их воли. И Минна не могла уйти от судьбы, которая была ей предназначена. Это было бы слишком просто.
Как щедр был их первый поцелуй — внезапное наслаждение, пугающее и непредсказуемое. Она не могла устоять под головокружительным наплывом. Остановившись на мгновение, Минна попыталась вспомнить, кто она такая… но внешний мир как сквозь землю провалился.
— Ложись, — прошептал Зигмунд и легонько подтолкнул ее к кровати.
Он взял ее лицо в ладони, и она перестала соображать. Чувствовала, что потихоньку сходит с ума.
— Зигмунд, — услышала Минна собственный голос, слабый до неузнаваемости.
Она ощутила вкус табака на его губах, ей казалось, что он затягивается ею, сдергивая с шеи галстук, сдирая с себя рубашку. Зигмунд впивался губами в ее шею, ласкал поцелуями плечо и вошел в нее так мягко и с такой нежностью, что она была захвачена врасплох. Толчками он задавал их телам медленный и размеренный ритм. Желание начало спадать, а потом вдруг разлилось по всем ее членам, до кончиков пальцев, с пугающей скоростью.
Они прошли свой путь сквозь плотские часы, вдыхая и выдыхая. Минна не хотела, чтобы Зигмунд останавливался. Они словно зависли во времени без прошлого, в нравственной невесомости.
После все было странно. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и внимательно смотрел на Минну. Они почти не разговаривали. Вероятно, потому, что им нечего было сказать в свое оправдание. Минна не плакала, как плачут многие женщины в свой первый раз. И они ничего друг другу не объясняли. Все-таки она любила его. В этом не было никаких сомнений. И вот что из этого вышло…
— В чем дело? — спросил Зигмунд.
Минна отвернулась от него, собираясь встать с постели.
— Ну что ты, так нельзя. Не отталкивай меня после всего, что произошло.
— У меня нет выбора.
— В каком смысле?
— В таком, что ты не можешь переписать историю.
— Нам это и не нужно, — возразил Зигмунд.
— Ты должен уйти сейчас же, — произнесла Минна, порывисто вставая и запахивая халат.
— Тогда ты вернешься домой?
— Нет. Я уезжаю. Завтра.
— Ты вернешься ко мне!
— Это невозможно, — промолвила Минна.
Но Зигмунд поцеловал ее и понимающе улыбнулся, когда она откликнулась на его прикосновение.
А утром, выезжая из гостиницы, Минна тщетно старалась быть неприметной. Ей хотелось казаться просто женщиной, которая идет пешком к вокзалу, чтобы сесть в поезд. Напрасно. Она словно щеголяла в вечернем наряде среди обычно одетых людей. Переступив порог гостиничного номера, Минна вознамерилась не уступать эмоциям и справиться с чувством раскаяния. Она непременно должна уехать в этом поезде.
Минна прошла сквозь центральный вестибюль к платформе, где поезд уже стоял в ожидании и выстреливал в морозный воздух столбы пара из своего черного, звероподобного нутра. «Ничего больше, — думала она. — Никогда. Все это непростительно». Но в то же время Минна знала, что умрет, если никогда больше не увидит его.
В отдаленном тоннеле железнодорожные рабочие в тяжелых шерстяных фуфайках и громоздких кожаных сапогах переводили стрелки. Минна с трудом удержала равновесие, когда платформа вдруг задрожала, и еще один паровоз проследовал мимо, сцепные дышла на колесах вращались и распрямлялись, словно челноки у гигантского ткацкого станка. Прошел сгорбленный носильщик, таща багажную тележку, груженную доверху кожаными чемоданами, вализами и перевязанными бечевкой коробками. Пассажиры высыпали на платформу.
Она чувствовала полное опустошение, сидя в вагоне и глядя на малокровную молодую даму, расположившуюся напротив. Поезд зашипел и содрогнулся, а затем покатил, набирая ход. В мутное, заляпанное грязью оконце Минна глядела на город, остающийся позади. Она закрыла глаза и оперлась головой о деревянную спинку. Что он делает, вот прямо сейчас? Думает ли о ней, думающей о нем?
Минна снова и снова вспоминала каждую деталь. Что он делал с ней, что говорил. Что она делала. Слышно было, как гудел поезд, уносящий ее сквозь серые снежные равнины.
Монотонное движение убаюкивало, сказалась усталость после бессонной ночи, и Минна задремала. Послышалось долгое, настойчивое посвистывание — Минна заметила, что женщина напротив сладко сопит во сне.
Как бывает после смерти близкого человека, жизнь разделилась на «до» и «после». Минна и представить не могла, что в ее жизни случится день, когда все так невероятно запутается, но, конечно, этот день пришел и оставил несмываемое пятно на простыне ее нравственности. Жизнь «до» казалась мимолетной и легкомысленной. А жизнь «после» виделась кошмарной катастрофой.
Не просто роман с женатым мужчиной, а позорное, отвратительное предательство. В семье не без урода, но она — самый жуткий урод. Воплощение разрушения и разложения. Как могли ее чувства к нему, безумные и страстные, дойти до того, чтобы в один миг низвергнуть ее во мрак греха и раскаяния? Минна вспомнила тех юродивых женщин, которые в лохмотьях отираются на углах и лепечут на демоническом наречии — немного безумные, но не буйные, не эта ли судьба уготована и ей? Как ни старалась, она не могла простить себе свою осознанную ненормальность. Никто из живущих на земле не сумел бы выразить всю силу душевных мук, какие терзали ее на пути к материнскому дому.
И все-таки голова, увитая венцом грешницы, не перестала мыслить рационально. Минна пыталась бежать, но Зигмунд явился к ней сквозь бурю и ливень прошлой ночью. И она не смогла противиться ему. Это было ее полное падение, грязное и возмутительное, но она по-прежнему желала близости с ним.
Когда Минна впустила его, она потеряла голову от возбуждения, отбросив и свою невинность, и все запреты в вихре эротического неистовства. Рассудительная свояченица, греховно-сочный запретный плод. Их соитие было пылким, требовательным, безумным, бесконечным потворством собственным желаниям. Ей следовало застрелиться, броситься с моста, ее должны заклеймить, высечь палками или побить камнями.
«Внешне, — думала Минна, — если ничего больше не случится, я примирюсь со своей жизнью, она пройдет спокойно и неприметно». Как послушница, впервые переступающая порог монастыря, она по собственной воле оставляла все, потому что все уже испытала. Но внутри ее навсегда поселилась память, умерщвляющая ее постоянно, кровосмесительное покушение на ее семью, о котором никогда и никто не должен узнать.
Глава 19
Поезд подъезжал к Гамбургу, уже виднелась скованная льдом Эльба и широкий горизонт, изрезанный знакомыми шпилями церквей Святого Николая и Святого Михаила, собора Святого Петра. Но Минну не восхищал открывшийся пейзаж. Несмотря на тысячи мостиков и каналов, пересекающих город, ему далеко до Венеции. А в это время года Гамбург выглядел особенно жестким и зловещим. Уже подмораживало, и ветра с Северного моря на западе и с Балтийского на востоке пробирали до костей, сколько ни кутайся.
Минна собрала свои пожитки, надела пальто и вышла из вагона. Платформу покрывала тонкая наледь, в воздухе тянуло дымом с фабрик на южном берегу реки. Несколько лет назад город охватила самая страшная в Европе эпидемия холеры. К счастью, мать тогда находилась в отъезде, но список умерших ошеломлял.
На вокзале Минна села в экипаж, чтобы доехать до окраин города, дороги там были ненадежные и труднопроходимые. Один раз кучеру пришлось вытаскивать коляску, застрявшую в глубокой колее, полной ледяного месива.
— За это надо бы накинуть, — сказал он на нижненемецком диалекте.
