Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда
Вена, январь 1896 года.
Дорогая моя сестрица!
Сейчас три часа ночи, и я с содроганием пишу тебе это письмо.
Уверена, ты знаешь все, о чем я хочу сообщить, но если нет — умоляю, прости меня.
Я решила уехать, расстаться с вашей семьей. Молю Бога, чтобы когда-нибудь ты снова впустила меня в свое сердце. Случилось вот что. Мы обе любим одного и того же человека. Не знаю, как я могла позволить себе это непростительное моральное падение, могу только сказать, что никогда не хотела причинить тебе боль. Родная моя, сумеешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Mинна не решилась поставить подпись. Положила письмо у изголовья, собираясь утром отдать его Марте, но, проснувшись, смяла в комок и бросила в огонь. Даже написав письмо, она никогда не отправила бы его. Никогда.
Глава 17
— Я хотела бы навестить маму, съезжу ненадолго.
Марта сидела за туалетным столиком, упорядочивая заколки и гребни в штабелях деревянных коробок из-под сигар, которые она обила атласом и парчой. Но даже искусное рукоделие Марты не могло изжить крепкий табачный дух.
Она посмотрела на Минну с подозрением. Сестра вряд ли захотела бы навестить мать по доброй воле. Ее отношения с матерью были чреваты «мелкими муками», как она предпочитала их называть. Когда Минна была подростком, то часто повторяла Марте, что, покинув Гамбург, никогда не вернется туда.
— Что случилось? — спросила она.
— Ничего. Просто я хочу домой. Я не видела маму с прошлого лета.
Марта скептически посмотрела на нее и принялась жаловаться на мужа. Это он ответственен, что они обречены на богадельню, и все эти жалобы на безденежье лились в присутствии детей и Минны.
— Да не в этом дело, — сказала Минна, — просто мне надо отдохнуть несколько дней.
— Это из-за детей? Я понимаю, Матильда — трудный ребенок… и Софи липнет к тебе день и ночь. Что, Мартин опять разбушевался?
— Я их обожаю. Если хочешь знать истинную причину, то она в том, что я плохо себя чувствую. Боюсь, что я подхватила простуду… Или еще что похуже. Мне нужен отдых.
— Господи! То-то вчера мне показалось, что тебя лихорадило. Надеюсь, Эдвард не заметил, что ты приболела? Ты не жаловалась ему на недомогание? Мужчинам это не нравится.
— Марта, я не жалуюсь на здоровье, но если бы и пожаловалась, он бы, наверное, проявил участие.
— Что ж, несколько дней пойдут тебе на пользу. Еще не хватало болезни опять по всему дому.
— Я хотела бы уехать вечером, — произнесла Минна, помня, что Зигмунд до девяти часов будет занят с больными.
— Отлично, — кивнула Марта, — можно ночным до Гамбурга, я проверю, ходит ли он.
«Странно, — подумала Минна. — Бегство всегда означало — из Гамбурга». Гамбург вообще не возникал в мыслях со времени последнего кризиса в ее жизни и не возник бы сейчас, не будь он единственным местом, куда она может бежать. Человек ведь должен быть где-то, а в ее случае выбор настолько мал, что и выбирать не приходится.
Когда часы на мраморной каминной полке пробили шесть, с улицы донесся стук колес — подали экипаж. Несколько часов до этого прошли в бесконечном вихре упаковки чемоданов и подготовки к отъезду. Марта выдала Минне на расходы более чем достаточно. Дети послушно выползли из своих комнат и попрощались. Эрнст и Оливер заключили Минну в порывистые объятия, чуть не сбив с ног, Мартин сначала делал вид, будто ему все безразлично, но ухитрился всунуть ей в руку записочку.
— Прочтешь потом, — сказал он, краснея под взглядами братьев.
— Спасибо, дорогой, — улыбнулась Минна, целуя его в лоб и пряча записку в сумку.
Она заметила Софи, одиноко застывшую у лестницы.
— Когда ты велнешься, танте Минна? — тихо спросила девочка.
— Не знаю, солнышко мое.
— А кто будет меня укладывать шпать? — застенчиво заикнулась Софи, не глядя на Минну и старательно рассматривая натертый пол.
Та наклонилась, теплые детские ручки обвили ее шею.
— Ты уже можешь сама заснуть. Большая девочка. А если проснешься ночью, зажги свечку и напиши мне письмо, — сказала Минна, ощущая тяжесть своего решения, которое теперь разрывало сердце.
Как только она вышла из дома, ее охватило странное чувство. Гамбург… Долго она не сможет там оставаться. Но что потом? Другая хозяйка? Минна залезла в карету, откинулась на спинку сиденья, борясь с отчаянием. И когда кучер махнул кнутом над крестцом строптивой лошади, Минна развернула записку Мартина и прочитала: «Дорогая танте Минна, надеюсь, ты выздоровеешь».
Еще одна волна печали подкатила, когда она осознала, что потеряла детей… и Зигмунда. Вот что случается с людьми, если они занимают не свое место. А это место — не ее. И дети — не ее. И, видит Бог, Фрейд — не ее муж. В этом все дело.
Минна прибыла на Вестбанхоф в семь часов и присела на деревянную скамью в зале ожидания. Она была в дорожном наряде: темно-синем платье, отделанном бледно-бежевыми лентами. Минна проверила расписание: ее поезд опаздывал. Она наблюдала поток людей, идущих к платформе, — спешащие матери и их непоседливые дети, продавщицы, служащие, торговцы, тощие уличные разносчики с мешками на плечах. В стороне около караульного расположилась свадебная компания — молодые холеные женщины были одеты в белое — бархатные шляпки и юбки, отороченные горностаем. Все с улыбками смотрели на невесту и жениха, а те медленно шествовали сквозь толпу к поджидавшему их вагону.
Минна услышала свисток начальника станции, с трудом перекрывший гомон толпы, и спросила носильщика о времени прибытия своего поезда. Он пожал плечами. Ей самой не мешало бы знать. На этом вокзале поезда никогда не ходили по расписанию. Ненадежное сообщение — факт, с которым надо смириться. Минна села, достала книгу из сумки, чувствуя себя странно и даже чуть непристойно, будто сбежала из дома и ей не следовало здесь находиться. Но где бы ей хотелось быть? Возможно, в туре по Европе с экскурсоводом, в качестве которого она была бы счастлива иметь словоохотливого Эдварда. Краткая поездка в Венецию с ее мрачными каналами. Посещение тратторий, храмов, вилл и пляжей. Ей нужны новые впечатления, сказала ему Минна. Но не перемены места или ритма жизни хотелось ей — она желала перемены в душе.
Долгое ожидание было нестерпимо и скучно, толпа на платформе постепенно редела по мере прибытия и отбытия поездов. В мягком вечернем свете дома выглядели словно кафедральные соборы с их мраморными полами, огромными арочными окнами и деревянными скамьями. Ничья земля для душ потерянных и заблудших.
Слышался приглушенный звон колокольчиков и паровозных гудков, подающих знаки друг другу, а Минна вспоминала подробности своего отъезда — теплые ручки Софи, прощальные слова детей, болтовню Марты. Она не хотела вспоминать о тяжести ситуации, от которой бежала.
Поезд все не приходил, и носильщик предупредил ее, что его вообще отменили, а следующий будет только утром. Он направил ее в пансион через дорогу от станции, где, по его словам, пассажиры всегда останавливаются, если расписание изменилось.
Когда Минна дошла по узкой улочке до пансиона, темные облака с севера затянули небо, предваряя грозу. Вспышки молнии осветили фасад небольшой меблированной гостиницы, за тяжелыми гардинами в окнах, обращенных к станции, мелькали огоньки.
К Минне, выйдя из тени, шагнул нищий с протянутой рукой.
— Фройляйн, помогите старику в нужде.
Дождь, поначалу моросящий, стал настоящим ливнем.
Она поставила чемодан, дала попрошайке крону, потом поднялась по ступенькам и вошла в вестибюль. Минна зарегистрировалась в истрепанной кожаной книге и сняла последний номер. В нем была покатый бревенчатый потолок, зеленые стенные панели и камин в углу напротив огромного окна.
В комнате Минна сбросила пальто и шляпу на дубовое кресло около простой твердой кровати, занимавшей почти всю комнату. Она отметила, что кровать покрыта белыми хрустящими простынями и несколькими одеялами. Необычно чисто, подумала Минна, для таких пансионов, но все-таки отвернула одеяло, желая убедиться в отсутствии насекомых. Зажгла свечу на каминной полке, вынула ночную рубашку и пеньюар из чемодана и разделась. Минна достала из кармана серебряную фляжку, приложила ее к губам и глотнула холодную жидкость.
Она упала на кровать, но сон не шел. Все ее мысли были о возвращении в Вандсбек, городишко вблизи Гамбурга, где жила мать. Вот она в своей детской спальне, отрешенная от целого мира Вены, выполняет приказы матери. Мысль об этом, ужас пред подобной жизнью сверлили ей мозг, как медленная пуля. Она пыталась читать, только бы не думать обо всем этом, когда вдруг раздался стук. Минна накинула пеньюар и приоткрыла дверь. Там стоял Зигмунд в черном шерстяном пальто, промокшем насквозь, так что капли стекали на пол.
