Драго Янчар - Этой ночью я ее видел
Утром я принесла госпоже Йосипине завтрак и сказала, что помогу ей вымыть волосы. Попутно я сказала, что господин Лео и госпожа Вероника уехали в Любляну и вскорости вернутся. Она удивленно посмотрела на меня. А почему среди ночи? спросила она. У господина Лео, продолжала я завираться, важные дела оказались. Выглядело маловероятным, и я поняла, что мне не удалось убедить госпожу Йосипину. А что за люди были, что дверями хлопали? поинтересовалась она.
Я хорошо обращалась со старой хозяйкой, Вероника осталась бы довольна, если бы увидела, с каким прилежанием я выполняю ее указания. Однако, несмотря на это, ей было неспокойно. Каждый день она спрашивала меня, когда вернется ее дочь и ее Лео. Я придумывала самые разные отговорки, в конце, когда мне уже ничего в голову не приходило, я отвечала только: ну, вернутся. Этим ответом она удовлетворялась. Ни разу она не спросила, а не случилось ли чего худого, может, они все-таки больше не вернутся. День-деньской она сидела у окна, и всякий раз, когда я приносила еду или книги, которые она читала, а я уносила прочитанные в домашнюю библиотеку, она повторяла: ведь они вернутся, Йожи, вернутся? Конечно, вернутся. А я в это уже давно не верила. Из Поселья через несколько дней после их исчезновения пришел работник, который заготавливал дрова. Он согревал дыханием руки и шепнул мне: говорят, что их ликвидировали. Я не поняла этого слова. Ну он и провел пальцем вокруг горла, так, как будто гусю перерезают глотку. Не верю, хотя мне уже казалось, что это было вполне возможно, только зачем? Затем, почти довольный ответил он, берясь за топор. Они ни первые, ни последние, добавил он, еще многих ликвидируют, произнес он почти с угрозой. Потом исчез под дровяным навесом и начал равномерными ударами рубить дрова. Тишину утра нарушало эхо, цеплявшееся за стены при каждом его ударе.
Зима в тот год выдалась долгой. Поместье некоторое время охранял немецкий патруль, потом и их не стало, иной раз зайдут по трое, четверо, расспросят, бродят ли еще где в округе бандиты, так они их называли. После этого быстро уходили, тогда они уже стали побаиваться наших. В поместье было пусто и тихо, многие из дворовых ушли, не осталось никого, кто бы им платил. Мы с Фани, как и прежде, убирались и надраивали комнаты, готовили для себя и для старой хозяйки, иногда для работников, которые убирали снег, и для Франца, который бывал ежедневно, ухаживая за лошадьми. Спальня Вероники и Лео была убрана, в полной готовности, одежда в шкафах наглажена, как обычно, когда они надолго куда-нибудь уезжали. Наступила весна, а хозяйка по-прежнему сидела у окна и все лето ждала, глядя вдаль, когда заметит на дороге клубы пыли от их автомобиля. В один июльский день она попросила меня помочь ей спуститься по лестнице во двор. Я почти несла ее, хозяйка уже действительно плохо ходила, с трудом передвигалась. Она собралась в гараж. Я догадалась, зачем, но мне уже начинало казаться, что было бы глупо все скрывать от нее. Она долго там смотрела на автомобиль. Взглянула на меня чуть ли не злобно: ты разве не говорила, что они уехали на машине? Этого я, на самом деле, не говорила, за томительные дни ожидания так представлялось ее воображению, и она сама начала в это верить. Никогда я этого не говорила, возразила я, мне до того надоело мое собственное Вране, что тут я решительно встала на защиту истины. Она слегка зашаталась, мне показалось, что она вот-вот упадет. Она оперлась на дверцу автомобиля. А как же они уехали? Их забрали, сказала я как есть. Следовало бы сказать уволокли, ну и так тоже говорят, тебя увозят, если ты с кем-то уезжаешь из дома. А, вот оно как? У них была своя машина. Я больше не отвечала, сил не было, я уговорила ее, что пора в постель.
Я хорошо обращалась с госпожой Йосипиной. Как наказывала мне Вероника перед уходом. Уходом? Я отказывалась верить в то, что она уже больше не вернется. Может, мне передалась та выдержка, с которой ее ждала старая хозяйка. Я много раз усаживалась подле нее у окна и смотрела вдаль. Все знали, что ее больше не будет и господина Лео тоже, кроме нас двоих. О случившемся той ночью мы больше не говорили, однако, слова того работника о том, что их ликвидировали, преследовали меня повсюду, лишь когда я сидела со старой хозяйкой в ее комнате, они тут же отступали. Однажды теплым летним вечером, прежде чем войти, я услышала доносящийся из комнаты разговор. Меня это поразило, я не могла представить себе, с кем же это хозяйка разговаривает. Едва я вошла, она быстро убрала книгу, которую держала в руках. С кем это вы разговаривали? спросила я. С Петером, ответила она, мы иногда беседуем. Я решила, что с головой у нее не все в порядке, скорее всего от всех переживаний. Мы часто беседуем, промолвила она. А сегодня вечером я ему читала. Она взяла в руки книгу. Вот эту подарил Веронике наш поэт, заметила она, «Стихи о златовласках». И посвящение ей написал Златовласой Веронике — что ж поделать тут, увы, молодость проходит! Ей нравились эти стихи, продолжала старая хозяйка, она их часто перечитывала на ночь. Полистав книгу, она принялась читать:
В час сумерек приди, когда
ночь опустится снова,
в час сумерек приди,
коль ты любить меня готова.
Вот это я читала Петеру, сказала она. Я сказала ему, что такое мог бы написать Стева, Лео нет, ни за что на свете, он на такое не был способен. Я говорю Петеру, что это я во всем виновата, что Вероника ушла от Стевы, если бы не ушла, была бы сейчас в Мариборе.
Госпожа Йосипина посмотрела на меня с надеждой, будто я просто обязана была поддержать ее. Я знала, кто такой Стева, его подпись стояла под тем письмом, которое мы прочитали с Фани. Мы тогда обе разревелись, да и теперь у меня слезы наворачиваются, уж и не знаю, из-за стихотворения, которое прочитала хозяйка, или от вида бедной старой, совсем потерявшей рассудок женщины, которая ведет беседы с покойным мужем. Да, может быть, она сейчас там, сказала я, может, в Мариборе. Она остановила свой взгляд на мне и чуть ли не радостно заявила, а ведь и правда, может, она там, или, может, энергично продолжала она, они с Лео в Швейцарии. Точно, произнесла она довольно, наверняка, они в Швейцарии.
После чего мы снова перелистывали страницы альбомов и рассматривали старые фотокарточки, вспоминая замечательные истории, ушедшие в прошлое. В ее же воспоминаниях они всегда заново оживали.
Прошла осень, ниоткуда не было никаких новостей. Лишь шепотком передаваемые версии родственников и друзей Вероники, которые бывали у нас все реже. Так мы пережили еще одну зиму, долгую зиму сорок пятого, всюду говорили, что она последняя, что весной войне конец. Горя у людей было предостаточно, у многих родные погибли в немецкой армии, в партизанах, в лагерях. Большая нужда была в пропитании, одежде и обуви, каждый заботился только о себе и своих близких, с большим трудом находили мы кое-каких работников. К счастью, несколько раз приезжал Филипп, брат Лео, оставил нам немного денег, так мы сводили концы с концами и могли платить тем немногим, кто был готов помочь. Филипп каждый раз подолгу задерживался у старой хозяйки, с нами же разговаривал на ходу. О хозяйке и хозяине поместья больше никто не вспоминал. Первые месяцы люди после воскресной службы в церкви всегда меня расспрашивали о том, что случилось, есть ли еще надежда, что они вернутся, всякое бывает. Потом и это прекратилось, каждый отправлялся восвояси, такое время пришло, когда никто никому больше не доверял, все жили ожиданием, что-то должно произойти, весной сорок пятого я видела нагруженные узлами и чемоданами повозки, целые семьи отправлялись неизвестно куда. Мы ждали, что придут партизаны. В конце концов, они явились, но не те, а из Любляны, это были большие шишки, господа товарищи, которые сказали, что поместье будет использоваться для их отдыха. Война наконец-то закончилась, и господа товарищи после непосильных трудов в Любляне желают отдохнуть в тиши. Некоторые были больны и в Подгорном поправляли здоровье.
Йеранек тоже вернулся. Так ни разу и не зашел к нам, я видела его на станции. Он заметно посерьезнел и повзрослел, здоровый и крепкий, в офицерской форме, скрестив руки за спиной, он смотрел на проходящий мимо поезд.
Это было уже перед нашим отъездом, Я поехала к своим родителям. Вышла замуж за Лойза Хрибовшека, который водил автомобиль у Зарников, в Подгорном мы сблизились. И он в сорок пятом ушел к партизанам, а вскоре вернулся, как же я обрадовалась, когда встретилась с ним. Но это уже совсем другая история, только моя. Мы избегали разговоров о Веронике и Лео, человек не должен слишком оглядываться на прошлое, жизнь продолжается. Только за несколько дней до свадьбы я сказала ему, Вероника бы обязательно пришла, она меня любила. Год спустя после войны я ничего не знала о старой хозяйке. Только потом мне стало известно, что она в Любляне, там ей нашли небольшую квартирку. Однажды я поехала к ней на поезде, она по-прежнему сидела у окна. Едва узнала меня.
