Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт
Но сейчас Маша казалась какой-то экзотической птицей, случайно залетевшей в бедные интернатские коридоры: на ней был коротенький белый махровый халат с туго затянутым пояском, на ногах – прекрасные белые меховые тапочки, на тонкую шею с уютной небрежностью наброшено мягкое домашнее полотенце, в руках – заграничный пластмассовый стаканчик с яркой детской картинкой, зубная щетка и тюбик с хорошей зубной пастой. Из кармана халатика торчала массажная щетка для волос. Сколько же вещей и сумок она с собой притащила?..
– О! – сказала Маша, подняв брови. – Что это вы тут делаете?
– Вообще-то нам поручено охранять твой покой, – торжественно сообщил Фурман. – А ты куда направляешься?
– Одна, в такой поздний час… – уточнил Игорь. Маша весело объяснила, что в такой поздний час она обычно идет умываться и чистить зубы перед сном, причем делает это чаще всего одна. Но на третьем этаже по какой-то причине была отключена горячая вода, поэтому она решила спуститься на второй.
В завязавшемся ироничном обмене репликами Игорь неожиданно проявил себя как весьма опытный охмуритель. Если Фурман сохранял по отношению к Маше вежливую дистанцию, то Игорь, который и заговорил-то с ней чуть ли не впервые, сразу стал называть ее Машкой или как-то совсем уж по-деревенски Машаней: «Машань, позволь тебя спросить, а почему ты у нас такая бледная? Утомилась? Или это у тебя от природы такой благородно-утонченный цвет лица?..» К удивлению Фурмана, Маша совершенно спокойно приняла эту слегка юродивую покровительственно-фамильярную интонацию и даже не покривилась. Когда она несколько манерно пожаловалась им на здешний дискомфорт и неустранимые бытовые неудобства (вылитая «принцесса на горошине»!), Игорь вдруг с восторженной отеческой нежностью просюсюкал: «У-у, бедненькая ты наша девонька!..» – и ПОГЛАДИЛ это худосочное, нервное и опасное существо по волосам и по плечу. Фурман обмер, мгновенно представив размашистую пощечину и последующую немую сцену, но и это наглое нарушение границ почему-то не вызвало у Маши никакой реакции. Подозрительно воодушевившись, Игорь принялся подробно расспрашивать «Машку» о том, как она живет в своей московской квартире, о принятых в ее семье обычаях и порядках. Рассказывала она с такой готовностью и откровенностью, что в какой-то момент, когда она углубилась в описание своих сложных отношений с отцом, Фурман посчитал нужным мягко остановить ее: мол, наш интерес вполне удовлетворен, да и ты наверняка уже устала, время-то позднее, а день был напряженный… Игорю это вмешательство, судя по всему, не понравилось, и он как-то странно посмотрел на Фурмана. Но потом с великодушием старого бойца сказал, что напоследок хочет поделиться с ними обоими – как с людьми, привыкшими к жизни «в тепличных домашних условиях», – парой-тройкой небесполезных, на его взгляд, житейских рецептов, выработанных суровым опытом поколений в мужской общаге (например, как мыться без воды, гладить брюки без утюга, чистить зубы без щетки и зубной пасты и прочие цирковые фокусы).
Наконец Маша доверчиво призналась, что уже еле-еле удерживает вертикальное положение, и они отпустили ее, пообещав проведать в палате перед сном и пожелать ей спокойной ночи – если, конечно, она еще будет в состоянии услышать эти пожелания…
– Честно говоря, я потрясен твоим талантом дрессировщика и тем, как быстро и ловко ты приручил эту кошмарную девицу, – сказал Фурман.
– Спасибо, конечно, на добром слове. Но что в ней такого кошмарного?
– Как, ты вообще ничего о ней не слышал? Игорь со скучающим видом покачал головой.
– У нее же совершенно дикий характер! Даром что ее мама – психиатр. Насколько я знаю, до сих пор еще никому не удавалось вступить с ней в нормальный человеческий контакт. Она сразу начинает кусаться и выделять яд.
– Да брось. Обычная девчонка. Ну, может, чересчур закомплексованная на своей фамилии и неказистой внешности. Что тоже можно понять…
– Ничего себе «обычная»! Да от нее вся школа стонет, включая учителей! И при чем здесь ее фамилия? Боюсь, тебе просто повезло: она сегодня очень устала и поэтому была такая тихая и покорная. Или у тебя есть какой-то «профессиональный» секрет, как обращаться с такими существами?
– Какие между нами, девочками, секреты, Саша? С женщинами надо поменьше церемониться, только и всего.
Фурману этот рецепт показался грубоватым и слишком банальным. Тем более для коммунара. Видимо, Игорю все это было не очень интересно…
Поднявшись на третий этаж, где располагались спальни девчонок, они опасливо заглянули в коридор, и тут же мимо них на лестницу с приглушенным криком «Атас!» и паническим хихиканьем проскочила разношерстная стайка безобразников, искавших приключений в неположенном месте. Инспекторы проводили их холодными взглядами крупных хищников и настороженно двинулись по коридору, прислушиваясь к тому, что происходит за дверями. В двух спальнях было действительно шумно. В первой, куда им после их деликатного постукивания разрешили войти, девчонки готовились ко сну и, как выяснилось, просто слишком громко разговаривали. А вот во второй им пришлось задействовать все свои ораторские, театрально-скоморошеские и даже физкультурные способности, чтобы ривести в чувство истерично хохотавших и совершенно распоясавшихся девиц. Кстати, именно сюда вернулась бледная, тихая Маша Рубинштейн со своим стаканчиком, и уже под самый занавес они выполнили свое обещание, демонстративно пожелав ей спокойной ночи, – чем, надо сказать, крайне удивили всех остальных.
Гордые своей рискованной победой над столь сложным противником, они отправились на «мальчишеский» этаж и решительно подавили очаги сопротивления сну со стороны тамошних жалких буянов.
Все это потребовало времени, поэтому на ночной педсовет (так из уважения к учителям именовали на этом сборе Совет комиссаров) они позволили себе немного опоздать. Дав Ольге знак, что с детьми все в порядке, они скромно заняли свободные места за чьими-то спинами. По их общей тайной договоренности им двоим, как явным непрофессионалам, в присутствии учителей следовало деликатно держаться в тени. За весь день это была первая возможность спокойно посидеть на стуле.
Когда заседание закончилось, Фурман с Игорем решили на всякий случай еще раз пройтись по этажам.
Везде было пусто и тихо. Только мальчишки во сне старательно похрапывали на разные голоса, ужасно смешно перекликавшиеся друг с другом.
Но на обратном пути они вдруг увидели одиноко сидящую на ступеньках Марину Гордееву. (Эта доверчиво открытая, «светлая», как любила говорить Мариничева, девочка с большими и как бы немного удивленными глазами очень быстро стала для всей их компании одной из «своих» в мельтешащей школьной тусовке.)
Вид у Марины был грустный. Она объяснила, что ей просто нужно немножко побыть одной, чтобы справиться с переполняющими ее чувствами. Нет, на самом деле все замечательно! Она даже не ожидала, что будет настолько хорошо. Но тем печальнее знать, что скоро этот чудесный праздник закончится и придется вернуться в прежнюю жизнь, которая строится совсем по другим законам. Вот ведь какая беда…
Они дружно принялись утешать ее. Естественно, инициатива вскоре полностью перешла к Игорю, а Фурман остался на подхвате и с любопытством следил за его «работой». Некоторые приемы были уже узнаваемы: Марину он ласково называл Маришей, колдовски заговаривал сам себя какими-то умилительно проборматываемыми уговорочками и прибауточками, демонстративно изображал простака и в задумчивости «почесывал репу»… Но Фурману показалось очень правильным, что на этот раз Игорь не пытается прикоснуться к Марине-Марише: в этой взрослеющей девочке был такой щедрый и невинный избыток женственности, что любое, даже самое братское, прикосновение могло оказаться двусмысленным…
В конце концов, учитывая их дружескую симпатию к Марине и то, что ее слову можно было доверять, они договорились оставить ее на лестнице одну еще на десять минут. И они даже не будут возвращаться сюда, твердо зная, что она пошла спать. «Лады?» Марина благодарно кивнула, и они ушли.
– Хорошая она девчонка, правда ведь? – на ходу спросил Фурман. – И ты как-то очень правильно с ней разговаривал.
– Да, теплый такой человечек… – согласился Игорь, думая уже о чем-то своем.
Два следующих дня разогнавшаяся машина сбора, как и говорил Наппу, катилась уже почти сама собой. На счет своих личных достижений Фурман мог бы отнести два маленьких события: неожиданно серьезный разговор с одним из парней «о смысле жизни» и простенький цирковой номер, удачно придуманный во время общей прогулки.
Идея устроить незапланированный выход на свежий воздух возникла в последний день сбора, когда на всех уже стало сказываться недосыпание и в занятиях, требовавших хоть каких-то интеллектуальных и творческих усилий, просто необходимо было сделать перерыв.
