Ханна Маккоуч - Под соусом
Густав говорит, что в Гринпойнте, где он живет, можно найти отдельное жилье за те же деньги, что я плачу сейчас, живя с соседкой. Звучит заманчиво. Поскольку Калифорния в моих планах больше не значится, остается переехать за реку, что тоже здорово. Бруклин, передний край города! Впрочем, это не совсем так. Бруклин был передним краем лет пятнадцать назад. Теперь там не получится просто врыть столб и припарковать у него фургон. Придется подумать о районах подальше (и подешевле), таких, как Гринпойнт, Клинтон-Хилл и Лонг-Айленд-сити (практически — Квинз).
Я пролистываю вторничный номер «Голоса Виллиджа» и субботний «Санди таймс», рисуя в воображении каждую «уютную студию с окнами в сад» и «залитую солнцем двухкомнатную квартирку». Насколько счастливее я буду в новом районе, где все живут по-соседски, где местный мясник будет знать меня по имени, где я смогу устраивать распродажу надоевших вещей на собственном крылечке! Прочь из холодного, безучастного Манхэттена, где тебя никто не знает и не любит. Особенно Фрэнк. Я настроилась на перемены, на человеческое общение.
Болтая со мной по телефону, Билли заявляет:
— Только не говори, что переезжаешь в Бруклин.
— Я прикидываю, — отвечаю я.
— Собираешься покинуть лучший город земли?
— Но это прямо за рекой.
— Это все равно что в Тимбукту! Я больше никогда тебя не увижу.
— Ты и так меня почти месяц не видел, при том, что мы живем на одной стороне острова.
— Мигель, — вздыхает он.
— Это любовь?
— Мне башку снесло начисто.
— Невелика потеря.
— Милая, лучше тебе не знать… Но ты храбрее меня. Я, когда приехал сюда, дал клятву, что буду жить в Манхэттене, и я тут остался.
Он говорит, как Барбара Стэнвик в вестерне.
— Мне это не по карману.
— Ой, только вот этого не надо. Не прибедняйся, а? Попроси Джулию, пусть поможет.
— Не хочу.
— Ну…
Билли явно не решается спросить, но в конце концов, не удержавшись, любопытствует:
— Разве отец тебе ничего не оставил?
— Кое-что, и того уж нет.
— Что значит «того уж нет»?
— Я имею в виду, он оставил мне только на учебу, а эту сумму я потратила.
— Да он же утопал в деньгах!
Об этом я стараюсь по возможности не вспоминать. Но теперь, когда Билли завел этот разговор, я вязну в трясине жалости к себе: какое жестокое, неслыханное наказание изобрели никогда не любившие меня родители.
— Знаю, — вздыхаю я.
— И куда же они все делись?
— Не знаю, он никогда это со мной не обсуждал. Можно предположить, часть получила мать при разводе, а остальное ушло его подружке.
— С ума сойти.
— Да я и не хочу его денег.
— Хочешь.
— Не хочу.
— Дорогая, Ангуса Митчнера твое поведение наверняка бы огорчило.
— Ты представляешь все дело так, будто я собралась жить на улице, Билли. Черт. Это Бруклин! Там очень даже неплохо.
— Я надеюсь, ты, по крайней мере, не опустишься ниже Высот?[50]
— Высоты слишком дорогие.
— Когда живешь ты далеко, друзьям добраться нелегко, — напевает он.
— Вот так друзья и познаются.
— А какой же район тебе по карману, Мэри Поппинс?
— Приглядываюсь к Гринпойнту.
— ГАНПОЙНТУ?[51]
— Очень мило.
— Когда я прошлый раз был в Ганпойнте, Лейла, я еле ноги унес.
— Быть того не может. Тихий польский район…
— Да куда там…
— Новые ощущения.
— Это мягко сказано. Не забудь купить газовый баллончик.
Я меняю тему:
— Угадай, с кем я на выходных столкнулась в Шугарбуше?
— С Диком Давенпортом.
— Откуда ты знаешь?
— Он рассказывал. И, должен признаться, я очень в тебе разочарован.
— В чем дело?
— Он сказал, ты была там с каким-то парнем.
— Ага, а он там был с какой-то девушкой.
— Ну, если бы тебя не дернуло смотаться с моей вечеринки, то, может, у Люсинды не было бы шансов.
Так нечестно. Я до сих пор переживаю из-за того вечера: во-первых, мы с Диком не поладили, во-вторых, заявилась Джулия, в-третьих, я на весь вечер застряла на кухне с устрицами.
— Билли, не хочу тебя огорчать, но Дик не в моем вкусе, а я, видимо, не в его.
— Он сказал, что ты отличная лыжница.
— Правда?
— Да.
— Ха.
— Вот именно, ха.
— Он и сам здорово катается.
— Догадываюсь, учитывая, что все Давенпорты выросли на лыжах.
— Какой же ты сноб.
— Не делай вид, что ты росла в гетто. Я пока не причисляю тебя к униженным и оскорбленным.
— А пора бы. Может, в детстве мне и привили любовь к шампанскому, но с каждым днем демократичное пивко мне все ближе.
— Что за бред. Ну да ладно. Кто, с твоего позволения, был тот парень?
— С ним все кончено.
— Я даже не знал, что что-то началось!
— У меня были большие надежды, и потому, честно говоря, я в растрепанных чувствах.
— Кто кого бросил? — спрашивает Билли, как статистик при переписи населения.
— Просто разбежались. Он вроде хотел от меня отделаться, я ответила тем же.
— Что значит — хотел от тебя отделаться?
— Знаешь, иной раз глядишь на человека, а он будто каменный? Ты ради него красоту наводишь, белье посексуальнее выбираешь… А он вместо «Ого! Ты выглядишь ошеломляюще!» тянет эдак небрежно: «Ты, что красишься?» Как будто ничто так не уродует, как косметика.
— И ради такого червя ты старалась, надевала сексуальные вещицы? Ради Дика ты и пальцем не пошевелила.
— Так вышло.
— И что этот, твой? Не оценил?
— Хуже. С грязью смешал. Черта с два я теперь буду расфуфыриваться ради мужика… Не скоро, во всяком случае.
— Минуточку! Ты понимаешь, что раз ты на него запала, то скорее всего это тип глубоко отрицательный? На Дика он особого впечатления не произвел.
— Дик говорил о Фрэнке?
— О Фрэнке? Фрэнк? Он что, сантехник?
— Он не сантехник, — вступаюсь я, сама не знаю почему. — Он человек эпохи Возрождения.
— Господи.
— Он особенный.
— Можно начистоту? — Билли начинает горячиться.
— С каких это пор ты стал спрашивать разрешения?
— Ты ведь знаешь, что я тебя люблю, да?
— По крайней мере, ты так говоришь.
— И, как твой друг, я должен сказать: у тебя было достаточно бесперспективных, провальных романов, чтобы понять — любой из твоих парней был «особенным». Ты всегда умеешь сделать самый неудачный выбор.
— Мог бы оставить это при себе.
— Очень грубо, да? Извини.
— Нет. Ты прав.
— Я же не говорю, что я пример для подражания.
— Это уж точно.
— Но я гей, какой с меня спрос? Неужели ты никогда не думала завести семью?
У меня волосы на затылке зашевелились. Ясное дело, думала. Еще как думала. Но я отвечаю:
— Изредка.
— Советую думать об этом чаще, чем изредка, ведь ты не молодеешь, подружка.
— Спасибо, что не даешь забыть.
— На здоровье.
— Пока.
— Нет, подожди! Не вешай трубку. Мне очень жаль, что у вас с Диком ничего не вышло.
— Не в первый раз.
— Послушай, если хочешь подработать, моя тетка Дори всегда ищет поваров для своих вечеринок. Интересует?
— Было бы здорово, — соглашаюсь я, несмотря на то что для меня нет ничего страшнее, чем обслуживать вечеринки какой-нибудь чопорной светской дамы.
— Я ей позвоню.
— Кстати, у тебя нет адреса Дика? Хочу написать ему благодарственную открытку.
— За что?
— На выходных он прислал мне бутылку шампанского «Дом Периньон».
— Класс! — восхищается Билли. — Надеюсь, сантехник оценил.
— Я оценила.
— В таком случае ты не безнадежна.
Фиаско с Фрэнком вылилось в преотвратное, жалкое настроение. С диагнозом этому «особенному» я не ошиблась: трус, жаждущий власти. Пора бы мне это осознать и порадоваться, что я вовремя от него избавилась.
Просто не могу поверить, что меня вот так использовали и бросили. Ужасно обидно: после возвращения в город Фрэнк мне даже ни разу не позвонил. И я обязана докопаться до причины: почему? Почему он не позвонил, почему я никому не нужна? Я швыряла деньгами? Выглядела слишком доступной? Разочаровала его в постели? Не подыграла с наручниками? Вела себя слишком напористо? Властно? Недостаточно женственно? Да какая разница? Пусть идет куда подальше! Ах да, я забыла — именно это он и сделал: ушел и наверняка больше не придет!
Всю эту неделю я ем очень мало — не намеренно, а потому, что еда перестала меня привлекать. Даже мороженое. Теряю вес. В день съедаю один горячий бутерброд с сыром, иногда добавляю авокадо и грейпфрут. Это не диета. Я худею, но не получаю от этого никакого удовольствия — слишком поглощена вопросом: почему я не нужна Фрэнку? От ощущения собственной никчемности лекарства нет.
