Дэвид Лодж - Райские новости
Санитарная машина приехала в три. Санитары посадили Урсулу в кресло на колесиках, в котором и снесли вниз по ступенькам, а я шел позади, неся ее маленький портплед. Работая на публику, миссис Джонс разыграла елейный спектакль сочувственной заботы, похлопывая свою подопечную по руке, пока Урсулу переносили через порог. «Перевозка» ехала по автостраде спокойно, не включая сирену, а я в старенькой «хонде» следовал за ними. Я отнес вещи Урсулы в палату, но задерживаться не стал. Кроме нее, в комнате еще три женщины, однако кровати расставлены под углом одна к другой, чтобы обитателям палаты не приходилось глазеть друг на друга, как это происходит в британских больницах.
Прежде чем уйти, я сказал Урсуле, что нашел в письменном столе тетрадь, и спросил, можно ли ее взять. Она ответила: «Конечно, Бернард, бери все, что понравится. Все мое — твое, тебе стоит только попросить». Она купила эту тетрадь очень давно, чтобы записывать в ней рецепты, но так ею и не воспользовалась и вообще о ней забыла.
По дороге домой снова заехал в больницу Св. Иосифа и был приятно удивлен, обнаружив у постели отца миссис Кнопфльмахер в ярко-желтом муму и золотых босоножках. (Она, похоже, перекрасила в тон и волосы, превратившись в пепельную блондинку, — возможно ли такое? Вероятно, надела парик.) На тумбочке стояла корзинка с фруктами, слишком яркими и искусственными с виду, такими украшают дамские шляпы. Полагаю, я, должно быть, упомянул вчера вечером название больницы, и она решила навестить моего отца. Это добрый поступок, даже если Урсула и приписала бы его любопытству Софи. Я тепло поблагодарил ее, и после нескольких минут ничего не значащей болтовни она оставила нас одних.
«Наконец-то, я думал, она никогда не уйдет, — обрадовался отец. — Я сейчас лопну. Ради всего святого, пожалуйста, скажи сестре, что мне нужна „утка“. А то они не приходят, когда я нажимаю на эту штуку». Он показал на кнопку звонка на своей тумбочке. Я разыскал красивую сестру-гавайку, которая принесла ему «утку» и задернула вокруг его кровати шторы. Я в некотором смущении крутился рядом, пока он облегчался. Вернулась медсестра и унесла бутылку.
«Весело, нечего сказать, в мои-то годы, — заметил он с горечью. — Писать в бутылку и отдавать ее какой-то черной женщине, завернув в полотенце, как будто это марочное шампанское. Она даже не спросила меня насчет других дел».
Я рассказал ему последние новости об Урсуле и упомянул, что звонила владелица сбившей его машины, справлялась о здоровье.
Он оживился: «Эта другая, миссис Баттонхоул[36] или как там ее, считает, что ты должен подать иск в суд».
«Папа, ты же знаешь, что виноват ты… мы виноваты. Мы переходили улицу в неположенном месте. Ты посмотрел не в ту сторону».
«Миссис Как-там-ее говорит, что адвокаты ничего с тебя не возьмут, если проиграют дело». Он взглянул на меня с алчным блеском в глазах. Я сказал, что не собираюсь ввязываться в судебное преследование, которое непременно принесет совершенно невиновному, на мой взгляд, человеку тревоги и волнения, и мы расстались весьма натянуто. Всю дорогу домой я изводил себя упреками. С чего это я вдруг взял такой высокоморальный тон? Можно было обратить все в шутку, а не напускаться на папу. Мысль о судебном процессе, какой бы невероятной она ни казалась, могла бы отвлечь его от «уток» и подкладных суден. Очередной прокол.
Оставшись вечером дома, я разогрел себе упаковку замороженных каннелони[37], которую нашел в холодильнике Урсулы, но то ли я не рассчитал время, то ли температура в печке была не та, во всяком случае, сготовились они не до конца: дымились и обжигали снаружи, а внутри так и остались замороженными. Наверное, это символично. Надеюсь, что не отравлюсь. Все трое Уолшей одновременно в больнице — это немножко слишком. Я представил, как мы лежим, беспомощные, в трех разных лечебницах Гонолулу, а миссис Кнопфльмахер мечется в разных париках от одного из нас к другому, принося куриный суп и корзинки с фруктами.
Я мыл после ужина посуду и думал, не заподозрит ли чего Тесса, ведь вестей от меня все не было, и тут зазвонил телефон. Я виновато вздрогнул, чуть не уронив тарелку, которую вытирал. Однако это была не Тесса; это была Иоланда Миллер, снова справлявшаяся о здоровье отца. Должно быть, она уловила тревогу в моем голосе, потому что поинтересовалась, все ли у меня в порядке. Я рассказал о стоящей передо мной дилемме и затем вдруг спросил: «Как вы думаете, нужно ли мне сейчас говорить сестре о несчастном случае? Каково ваше профессиональное мнение?»
«Может ли она чем-нибудь помочь?»
«Нет».
«И вы говорите, что выздоровление идет нормально?»
«Да».
«Тогда я не вижу причин торопиться… если только вы не почувствуете себя от этого лучше».
«А, в том-то все и дело».
Она хмыкнула, соглашаясь, а затем повисло неловкое молчание. Я не хотел заканчивать разговор, но не мог придумать, что бы еще сказать, как, видимо, и она. Потом она вдруг решилась: «Я хотела спросить, не хотите ли как-нибудь со мной поужинать?»
«Поужинать?» Я повторил это слово, будто никогда его не слышал.
«Вам, должно быть, одиноко по вечерам, когда вы заканчиваете свои больничные обходы…»
«Ну… э… это очень любезно с вашей стороны, но я, право, не знаю…» Мое заикание скрыло жуткую панику. Позже, анализируя свою реакцию, я понял, что это приглашение всколыхнуло болезненные воспоминания о Дафне. Наши отношения — наши личные отношения — начинались так же. Однажды — тогда она уже несколько недель посещала занятия в доме священника при церкви — Дафна спросила, вставая из-за стола в гостиной и собираясь уходить: «Прилично ли мне пригласить вас как-нибудь на ланч?» — и я засмеялся и ответил: «Конечно, почему нет, большое спасибо». Хотя на самом деле это было не совсем прилично, и я не сказал, куда пошел в ту роковую субботу, ни своей экономке, ни младшему священнику.
«Как насчет завтра? — спросила Иоланда Миллер. — Мы обычно едим часов в семь». Я с облегчением улыбнулся, услышав местоимение «мы» и сообразив, что меня приглашают на семейный ужин, а не на интимную трапезу à deux[38]. Я поблагодарил и принял приглашение.
Воскресенье, 13-е
Сегодня утром я съездил в два самых дешевых частных интерната из списка, который дал мне доктор Джерсон. Там были не очень довольны моим воскресным визитом, но я объяснил, что дело срочное. (Джерсон не задержит Урсулу в «Гейзере» ни на день дольше необходимого, и если я к этому времени не подыщу интернат, ей придется вернуться к миссис Джонс или в подобное место.) Оба заведения повергли меня в глубокое уныние — в большее, чем даже при посещении отделений для престарелых в наших государственных больницах, хотя, видит Бог, они бывают достаточно ужасными, — возможно, из-за контраста между внешним и внутренним.
Вы проезжаете внушительные ворота, шины ровно шуршат по ровному гладкому покрытию, оставляете машину на благоустроенной автостоянке и входите в вестибюль — полированное дерево и удобные диваны. Дежурная улыбается, спрашивает ваше имя и предлагает присесть. Затем появляется дама, которая знакомит вас с интернатом. В отличие от дежурной, она не так щедра на улыбки и здоровается без показного радушия: она знает, какова обстановка за тщательно запертыми двойными дверями в дальнем конце вестибюля.
Первым делом вас оглушает аммиачная вонь мочи. Вы делаете по этому поводу замечание. Дама объясняет, что у многих здешних обитателей недержание. Очевидно, многие из них страдают еще и старческим слабоумием. Шаркая, они подходят к дверям своих комнат в пижамах и халатах, таращатся на нас, словно пытаясь вспомнить, кто мы, улыбаются беззубыми ртами или о чем-то неразборчиво спрашивают. С подбородков у них свисают длинные нити слюны. Некоторые рассеянно почесывают грудь или промежность. Многие сидят в постели, их руки и ноги слабо подергиваются, как у умирающего насекомого, они безразлично взирают на происходящее вокруг или спят — с закрытыми глазами и открытым ртом. Кровати стоят близко друг к другу, по две или по четыре в комнате. Стены выкрашены масляной казенной краской — зеленой и кремовой. Тут есть некое подобие террасы, где стоят стулья с высокими спинками, обтянутые (по вполне понятным причинам) блестящим полиэтиленом, сюда приходят посидеть ходячие постояльцы, они читают журналы, смотрят телевизор или просто бессмысленно глядят в пространство. Персонал — в основном цветные женщины в хлопчатобумажных комбинезонах и шлепанцах; они относятся к здешним обитателям снисходительно, предпочитают действовать уговорами и, обходя палаты, толкают перед собой по коридорам тележки с лекарствами, как продавцы безалкогольных напитков.
Урсула просто не вынесет таких условий, да у меня даже и в мыслях нет обречь ее на подобное. Но очевидно, именно здесь заканчивают свои дни старые и больные этого рая, если у них нет родных, способных за ними ухаживать, если они недостаточно богаты, что-бы купить себе достойный уход, или недостаточно бедны, чтобы иметь право на государственное социальное обеспечение. Отдел уцененных товаров среди частных интернатов для престарелых. Моя сопровождающая все понимает и не скрывает этого. Выражение ее лица и тон ее голоса говорят мне: если бы мы оба с вами больше преуспели в жизни, я бы не работала в этой дыре, а вы бы не думали о том, чтобы поместить сюда свою тетку. По окончании обхода я благодарю ее и ухожу, из вежливости взяв брошюрку и листок с расценками.
