Эрик Сигал - Мужчина, женщина, ребенок
— Где вы так хорошо выучили английский, доктор?
— Николь, — поправила она. — Мы живем в разгар новой Французской революции, и все называют друг друга по имени. Я прожила полгода в вашем городке.
— В Кембридже?
— Нет, в Бостоне. Проходила стажировку в Центральной больнице. Там было здорово.
— Почему же вы не остались?
— У меня было сильное желание остаться. И заведующий кафедрой патологии хотел взять меня к себе. Но в конце концов я решила, что даже самые лучшие достижения медицины не заменят мне то, что я имею в Сете.
— А именно?
— Ну, например, море. И ни с чем не сравнимое ощущение родного дома.
— Вы имеете в виду семью?
— Нет. У меня никого нет. Моя семья — это мои земляки. Я здесь родилась и хочу здесь умереть. К тому же, поселок нуждается в молодом враче. И мой врачебный кабинет расположен над лучшей пекарней Франции.
— А что вы делаете в Монпелье?
— Я работаю по совместительству, чтобы не было проблем с госпитализацией моих больных из Сета.
— Вы производите впечатление очень счастливого человека.
Она посмотрела на него и улыбнулась. Ее загорелое лицо золотилось в лучах заходящего солнца.
— Кое-кто считает меня сумасшедшей: я отказалась от предложения работать в Париже. Но поскольку я живу согласно своим принципам, то считаю себя счастливой женщиной. А вы счастливы, Роберт?
— Да, ответил он, и воспользовавшись удобным случаем, добавил: — Я счастлив в семейной жизни.
Они летели по шоссе, а слева от них плескалось Средиземное море.
29
Сет напоминал маленькую Венецию. Старый порт с трех сторон окружали каналы, через которые было перекинуто всего три маленьких мостика.
В ресторане слышался гул громких разговоров на южном диалекте, хриплый смех, пение и обязательный перезвон бокалов.
— Тут отмечают какое-то событие? — спросил Роберт, усаживаясь вместе с Николь за столик на открытом воздухе.
— Нет, ничего особенного. Здешние рыбаки празднуют свой сегодняшний улов, приветствуют революцию, а может, просто радуются жизни.
Она заказала жареную рыбу и белое вино. Роберт чувствовал себя неловко — происходящее все больше напоминало романтическое свидание. Наверно, лучше было уехать вместе с Гаррисоном.
— Вы замужем?
— Нет, и не собираюсь, — тихо отвечала она.
— Вот как.
Она мягко коснулась его руки.
— Но я не похищаю чужих мужей. Я не Цирцея, да и вы не Одиссей. Я встречалась с женатыми мужчинами, но лишь по обоюдному согласию.
Прикосновение ее руки почему-то не произвело того успокоительного действия, на которое явно было рассчитано.
— Nicole! Salut ma vielle, ma jolie professeur de medicine![31] — голос, больше смахивающий на рык медведя, возвестил появление румяного старика в рубашке с открытым воротом.
— О, — шепнула Николь Бобу, — нас собирается почтить своим вниманием сам мэр города.
Старик обнял Николь и расцеловал ее в обе щеки. Потом обернулся к Роберту.
— Salut, je m’appele Louis. Et toi.[32]
— Это Роберт, — отвечала Николь. — Профессор из Америки.
— Из Америки? — вопросительно поднял одну бровь Луи. — Ты за войну или против?
— Против, — объяснил Роберт.
— Отлично, — сказал мэр, без всякого приглашения присаживаясь к столу. — За это надо выпить.
Он подозвал хозяина, велел подать бутылку своего излюбленного муската, закурил сигарету и вновь обратился к гостю.
— Итак, Роберт, что ты думаешь о нашей революции?
— Честно говоря, кроме полицейской дубинки я мало что видел.
— Они его избили? — спросил Луи у Николь.
— Да. Дело было ранним утром, и им хотелось согреться.
— Salauds,[33] — буркнул Луи. — Им бы надо расправиться с теми гадами, которые разбомбили GCT[34].
— Что такое GCT? — обратился Роберт к Николь, смутно припоминая слова Гаррисона о бомбежках.
— Наш великий профсоюз, — пояснила она. — На днях кто-то бросил в их контору «коктейль Молотова»[35].
— Fachauds[36], — продолжал ворчать Луи. — Но будь уверен, Роберт, на этот раз рабочие победят. Они добьются того, что наше правительство наложит в штаны. Процесс неизбежен. Кстати, что ты думаешь о Помпиду?
— Я думаю, что у него есть все основания нервничать.
Луи весело расхохотался.
— Нервничать? У него уже нет ни одной пары сухих штанов. Рабочие наконец заставили этих парижских бюрократов проснуться. Знаешь, наш Сет — это не какой-то сонный рыбацкий поселок. У нас везде кругом фабрики и заводы. Во Фронтиньяне сейчас возводятся очистные сооружения. Кроме того, мы производим engrais.
— Что это такое? — спросил Роберт у Николь.
— Это синтетические удобрения, — сказала она.
— Слушайте, — заявил Луи, внезапно изменив тему.
— Мне пора на встречу с моими enrages[37]. А вы оба приходите завтра к нам с Мари-Терезой на обед.
— Я… Мне надо возвращаться в Штаты, — неуверенно возразил Роберт.
— На чем полетишь? У тебя что, крылья выросли? — воскликнул мэр. — На сей раз пролетариат ухватил правительство за яйца. И мы заставим этих толстопузых в Париже попотеть как можно дольше. Надеюсь, тебе ясно — кроме как пить и рассуждать о политике, тут больше делать нечего. И завтра за обедом мы этим займемся, Чао, Роберт! Пока, малышка! — он расцеловал Николь и был таков.
— Как вам нравится этот чудак? — спросила Николь.
— Можете себе представить, во что превратилась бы Франция, если бы Де Голля заменил он.
— Могу. В Италию, — улыбнулся Роберт.
— А вы, оказывается, остряк, — засмеялась Николь.
— Нет. Просто я, кажется, хватил лишнего. Не надо было столько пить.
— Ничего страшного. Вы находитесь под наблюдением врача.
Роберт выпил еще глоток муската и вопросительно глянул на Николь.
— Вы тогда начали объяснять, почему никогда не выйдете замуж.
Николь пожала плечами.
— Я просто в этом уверена, и все.
— Но почему?
— Может, я сумасшедшая, но, по-моему, брак не обязательно нужен всем. Я предпочитаю независимость. И она вовсе не синоним одиночества.
— Не сомневаюсь, — перебил ее Роберт, — что такая привлекательная женщина, как вы… — Он умолк, не желая показать, как сильно его поразила ее красота. Лучше вести отвлеченный разговор. — Разве вам никогда не хотелось иметь детей?
— Я об этом не думала. Наверно, захочется, если я встречу человека, который понравится мне настолько, чтобы родить от него.
— И вы будете сами его воспитывать?
— А почему нет?
— Гм… У вас… как бы сказать… несколько передовые взгляды.
— То есть, вы хотите сказать, антибуржуазные. Во всяком случае я считаю себя достаточно сильным человеком, чтобы быть единственным родителем своего ребенка. А уж Сет никак не назовешь буржуазным городом. Хотите еще выпить?
— Нет, спасибо. Я уже и так выпил более чем достаточно.
— Да бросьте. За рулем-то я.
Не то чтобы он опьянел. Но у него почему-то появилось смутное ощущение потери контроля над собой. Он изо всех сил старался поддерживать разговор в безобидных рамках абстрактных тем. Конгресс в Монпелье. Герберт Гаррисон. Книга, которую редактирует Шейла.
— Вы, наверно, ее очень любите, — заметила Николь.
— Благодаря ей я поверил в семейную жизнь.
— Я вам завидую, — к в ее голосе впервые прозвучала грусть.
Они выпили кофе. Вечерело. В ресторане стало тихо.
— Мне пора, — сказал Роберт.
— Да, — согласилась она и встала. — Вам становится явно не по себе. То ли от усталости, то ли от травмы, а может, от моего общества.
Наверно, надо возразить, подумал он. Но ее тройной диагноз был неопровержим.
— Поехали, — сказала она. — Через двадцать минут будете лежать в постели.
Шоссе освещалось только луной. Из Сета Николь поехала по приморскому шоссе, чтобы Роберт мог полюбоваться берегом моря.
— Завтра я покажу вам девственные и необыкновенные известняковые плато. Им, конечно, далеко до вашего Большого Каньона, но они сохранили первобытную красоту. Впрочем, вы и сами увидите.
Увижу ли? — подумал Роберт. Неужто мне еще раз предстоит подвергнуться искушению при свете белого дня? Он ничего не ответил, надеясь, что его молчание отобьет у нее охоту строить общие планы.
— Вам виден берег, вдоль которого мы едем? — спросила Николь.
— Да. Он красивый и белый.
— И пустынный. Вам не хочется в воду?
— Хочется, — вежливо отозвался он.
— В таком случае, почему бы нам не искупаться?
— Сейчас?
— А что тут такого? Просто окунемся и все, — с улыбкой обернулась к нему Николь.
Он не мог сказать: да. Он не хотел сказать: нет. Он просто не помешал ей свернуть на узкую проселочную дорогу над бесконечной спокойной бухтой.
