Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ)
Да, так в чем суть? В «Утопии»? А так ли она гуманна? Я видел — да что там, видел — я же сам был одним из тех, кого загоняли в эту утопию… Да, но я же был одним из тех, кого она отторгла…
Не потому ли преследует меня сэр Томас Мор, великий гуманист? Есть ли связь между нами? В чем она? В книге? Снова осой ужалила тоскливая досада — что не было в сейфе первого издания…
А эти видения — подробные, со словами, с монахом? Отец Умберто умер — и никто не знает, где он похоронен. Нет, иначе: он велел говорить, что похоронен — нигде… Нигдея… Утопия… Что он имел в виду, этот безумец? Что остров всеобщего равенства и братства появится на могиле вдохновения и разума? Или наоборот: что закопать, похоронить истину невозможно, что это утопия? Затормозил — ну и мысли! Новое упражнение для мозжечка: угадывать, что хотел сказать умерший в шестнадцатом веке монах. А может, он все же не умер?
Почему я думал об этом? Что было во мне, что заставляло вновь возвращаться к необъяснимому? Чего я о себе не знал?..
Я достал новую сигарету. Мимо тихим прогулочным шагом прошли две пенсионерки с внуками. Малышня дотошно разглядывала огромных размеров динозавра, старушки тоже о чем-то шелестели. Поравнялись; я услышал: «коммунистов обгаживают… Ельцина этого живым бы закопала… всю жизнь горбатилась…Сталина на них нет»…
Настроение переменилось. Жаль, не слышал их Томас Мор — может, изменил бы свое мнение о человечестве. «Овцы поедают людей» — да нет же; овцы людей вытесняют. Нет достойных Утопии — есть только стадо с мешаниной в головах.
Так, ладно, вернусь к проблеме. Попробуем иначе: а могу ли я в принципе быть «двойником» Мора? Комментатор сказал категорическое «да». Мое категорическое — не уверен. Что в итоге? Несколько совпадений; пара странных глюков — как подумаешь, немного. Ерунда, если углубиться. Даже если допустить на минуту — я был или буду гуманистом Мором и написал или напишу «Утопию»… Пофантазировал… И? Ничего ужасного. Наоборот… Интересно. Интригует. Он ведь — был, существовал. И жил, кстати, не так уж плохо. Вдруг вспомнил свой любимый фильм «Калина красная» — и слова: если бы было у меня три жизни, одну бы подарил, вторую прогулял, а третью прожил серьезно… Вот и гуляю. А Томасом Мором — в параллельном мире — живу серьезно… Может, интересно, такое быть?
Страха уже не было — страх исчез в тот самый момент, когда сел я с карандашом и начал заполнять толстую тетрадь. Злость была. Раздражало то, что не мог дать определение, найти имя. Имя — только один способ есть у человека приручить неведомое. Безымянность — это вызов. Это угроза. Вдруг — озарило — по какому-то наитию просек, почему еврейский бог не представился Моисею как следует. И почему аллах прикрывается сотней определений, но не называет имя. Господь не готов дать человеку власть над собой. Может — потому и пошли верующие за Иисусом? Он — не боялся…
Да, страх ушел. Последнее видение — не напугало. Разозлило — это да. Как будто он отбирал у меня возможность выбора. Как будто навязывал мне что-то… Не знаю. Ощущение неприятное. Точно не сам иду, а Мор ведет.
Жаль, конечно, что не нашел первое издание «Утопии». Если принять правила этой хреновой мистической игры — надо было все же потрогать фолиант, к которому наверняка прикасался автор. Глядишь — озарило бы… Кстати — а почему в сейфе не оказалось книги?
Мысли приняли другое направление. Почему, действительно? Если отбросить то, что я насочинял по пути домой три дня назад — что таинственное исчезновение лувенского издания — знак; специально для меня — знак неизбежного сумасшествия; рок, фатум. А — на самом деле? Напряги мозги, Боря, не будь идиотом! Книгу украли еще до тебя! Разумеется! Господин Киприадис — ведь не в первый раз! Регулярно мы с Соловьевым натыкались на пустующие отсеки для первых изданий. Ха! «Утопия», как и куча других таких же ценностей, наверняка давно за границей, в какой-нибудь частной коллекции. А может — и не в частной. Может, в государственной библиотеке. В Америке, к примеру…
Так чего ж я, баран, не взял другие «Утопии»? Они ведь там были — я специально просмотрел: восемнадцатого года или девятнадцатого… Стоят наверняка подешевле — ну и ладно. Поторгуюсь еще с Климовым…
Я остановился. Наступила ясность. Ехать на Вильгельма Пика — это раз. Брать там «Утопию» — сколько их там есть — это два. Везти к Кинг-Конгу — три. И в казино.
Недалеко зазвонил колокол — в церкви, рядом с Сокольниками. Я усмехнулся: во, блин, опять знак. Нет уж, дудки. Рассматривать под лупой каждый свой день, каждый миллиметр суток изучать — толковать, думать, сравнивать — прямой путь в Кащенко. Это — не мое. На это есть читатели. Это они примеряют на себя чужую жизнь, множат скудное свое существование, пытаясь прожить чужое. Это они сопоставляют постоянно — и всегда в свою пользу. У них постоянные метания книжного героя вызывают скупые слезы и скептические ухмылки… А мы не читатели. Мы писатели. Жить. Просто — жить. Здесь, сейчас. Поднял голову, огляделся — где я вообще, куда забрел?
Прямо передо мной, через дорогу, отсвечивала на солнце табличка. «Следственный изолятор 77/1». …Матросская Тишина…
* * *На дежурстве опять был мой Вася. Встретил меня настороженно, руку хоть и протянул, но вяло — и все норовил отодвинуться. Понятно — испугался. Тех, кто ни разу не ширялся, чужой приход пугает — как дети, ей-богу! Чтобы восстановить отношения, предложил нарды. Поломался, но согласился. Пока играли, рассказал ему в подробностях свой глюк — тот, с умершим охранником; объяснил: мол, на винте — обычное дело, ничего сверхъестественного. Он поверил, успокоился. Честно признался:
— Я, знаешь, Борь, реально решил, что ты — того… Сдвинулся маленько… И брать ниче не стал — из хранилища-то… Я, короче, уже хотел тебе врача какого-нибудь вызвать.
— Хорошо, что не стал, — отозвался я, передвигая деревянную шашку. — А то загребли бы в наркологию на раз — у них это быстро.
— Ага, — с умным видом закивал головой Вася. — Я, между прочим, хотел тебе одну вещь сказать. То есть — предупредить как бы…
— О чем? — Я насторожился.
— Короче, Борь, тут такое дело… Я где-то неделю назад дежурил — и пошел, значит, вечером, кабинеты проверять — ну, я обычно, знаешь, проверяю…
— Это правильно, молодец, — подхватил я, — мало ли что…
— Ага… — Вася почесал затылок, изложение давалось ему с трудом. — Короче, в кабинете Киприадиса свет горел — ну, в секретарской, где эта сидит… Лена… Не, Аня… Или Лена?
— Вася, это сейчас неважно, дальше говори.
— А… Ага, ладно. Короче, в секретарской не было никого, а у него слышу — голоса. Вроде как двое разговаривают. Сначала, короче, уйти хотел, а потом прислушался — а они типа про тебя говорят…
— Оп-па! Интересно! И что?
— Да я почти ниче не понял. Так, обрывки какие-то…
— Ну а смысл-то в чем? — Очень хотелось дать ему по голове, но удержался. Он полез пальцами к переносице, вздохнул и, наконец, выдал:
— Короче, это, Борь… Я так понял, они тебя сдать хотят…
— А можешь конкретные фразы вспомнить? — спросил я. — Давай, Вася, у тебя же память — дай бог каждому.
Его лицо прояснилось:
— А, это да. Память у меня хорошая. С детства все говорили. Я в школе стихи знаешь, как шпарил? Мне училка только за это по литературе трояки ставила… Ну, короче, Киприадис говорит: «Михаил Борисович, мне кажется, вы, бля, напрасно так волнуетесь. Он же, бля, никакой угрозы не представляет»…
Я знал эту особенность Васиной речи: матерные междометия он вставлял только в тех случаях, когда изрядно волновался. На всякий случай успокаивающе похлопал его по руке:
— Давай, Вась, все нормально. А тот ему что ответил?
— Ну а тот, короче, сказал: «Что значит — „не представляет“? Да уже вся Москва про него говорит! Ты что — еще не слышал про „Борины книги“? Или, может, про „московского Чернокнижника“? Менты на ушах стоят»… Киприадис говорит: мол, стоят — и ладно, значит, так и так скоро найдут. А тот — уже, по ходу, на повышенных тонах: «Нам надо, чтобы не скоро. Нам надо — и тебе в первую очередь, бля, — чтобы нашли срочно. Сейчас. Сейчас, бля, именно тот момент, когда…»… Короче, дальше они уже тихо стали говорить, и я конца не услышал уже…
— Спасибо, Вась, — искренне сказал я. — Очень помог.
— Борь, так ты че думаешь — в натуре, сдать хотят?
Очень похоже. Даже слишком. И про подходящий момент правильно сказал неизвестный мудак: сейчас им и нужно, чтобы я сел. Тогда — концы в воду; все, что они до меня растащили, аккуратно свалят на Борю Горелова. На всякий случай поинтересовался:
— Вась, а мужика ты не видел? В смысле — того, с кем Киприадис разговаривал?
— Видел-видел, — оживился он. — Потом, я уже здесь сидел, а они выходили. Он, короче, в министерстве работает.
