Лотти Могач - Поцелуй меня первым
К примеру, следующий диалог вызвал у меня искреннее недоумение. В среду, 17 июня 2002 года, в 10:13 Коннор писал:
«Хочу лизать твои подмышки».
На что Тесса ответила:
«Я их пять дней не брила».
Коннор не сдавался:
«Тем лучше: мне больше достанется. Я хочу каждую волосинку на твоем теле. Кстати, лишнего обрезка ногтей не найдется? :-~»
Тесса молчала 15 часов, а когда наконец ответила, в письме было одно-единственное слово:
«Фу».
Без «звездочек», обозначающих поцелуй.
Была еще одна перемена. В первые недели беззаботного флирта Тесса и Коннор ничего не говорили напрямик, отвечая намеренно остроумно или вычурно, переводя ответ на любой вопрос в другую «плоскость». По мере того, как Тесса теряла интерес, она все чаще высказывалась открытым текстом. И, по-моему, была несправедлива к Коннору.
Например, сначала Коннор пытался как-то планировать встречи, придумывать, куда пойти, но потом Тесса недвусмысленно дала понять, что терпеть не может действовать рассудительно, предпочитая «спонтанные поступки» (принимая во внимание ее план покончить с собой, это противоречивое заявление). И вот, в очередном письме, Коннор, сгорая от нетерпения увидеться вечером с Тессой, с воодушевлением прибавил: «Бошечка, нам с тобой открыты все двери. Хочешь, завалимся в “Кларидж” и упьемся в хлам? Или махнем в Брайтон?» Другими словами, он вел себя именно так, как ей хотелось – безрассудно и спонтанно. Но Тесса не стала подыгрывать и отрезала, что не знает, чего ей захочется вечером.
К концу июля 2002 года она уже не утруждала себя ответами, и Коннор что-то заподозрил.
«Ты вчера совсем притихла. Тебя что-то беспокоит?»
«Нам надо поговорить», – ответила Тесса.
На этом переписка обрывается.
Я считала, что Тесса не очень хорошо обращалась с Коннором, и сочувствовала ему. Из-за этого, возможно, я и ответила на вопрос про гороскопы по-своему.
Как я уже упоминала, у меня было одно твердое правило: что бы ни сделала «Тесса», это не должно противоречить ее характеру и моим сведениям о ее личности. А она, как уже известно, склонна была верить во всякую лабуду. Иногда – периодами, – как с гомеопатией и рейки, а однажды на целых семь месяцев ударилась в христианство, прослушав какой-то христианский курс под названием «Альфа», случайно зайдя в церковь на западе Лондона. Но ничто не могло поколебать ее твердолобую веру в астрологию. Она не столько верила в астрологические прогнозы в газетах – хотя непременно их читала, – сколько в то, что личные качества каким-то образом обусловлены ходом звезд.
Когда я просила охарактеризовать кого-то из ее знакомых, Тесса могла ответить: «типичный Лев», как будто а) это мне о чем-то говорит и б) это вообще что-то означает. Однажды я попыталась объяснить, почему не стоит верить в эту чепуху. По-моему, приписывая личные качества влиянию планет, человек освобождает себя от ответственности за свои действия. Мое объяснение не встретило энтузиазма. В тот день Тесса была в дурном настроении и без лишних слов послала меня подальше.
Так вот. Три недели после начала нашей переписки Коннор побывал на вечеринке, устроенной одним из его коллег, решившим завершить адвокатскую практику, и пересказал свой разговор с женой сотрудника их бюро. Женщина эта, цитирую, «успела здорово поддать», то есть была пьяна и долго гундела про то, как она, астролог-любитель, составляла гороскоп для старшей дочери, собравшейся замуж за бойфренда. По всей видимости, жениху не подфартило со знаком зодиака, потому что эта дама пыталась удержать дочь от брака, но та решительно приказала матери «не дурить». В конце концов – кто бы мог подумать! – пара развелась, не прожив вместе и полгода.
Я ответила одной строчкой:
«Тупая корова».
Коннор:
«Что я слышу! Лев полинял и нрав поменял? Ты больше не фанатка астрологии? Помнится, ты сама мне разъясняла, что я – Телец, “неспонтанный и приставучий нудила”».
Тогда еще можно было отвертеться. Я могла бы перекроить смысл своих слов, уточнив, что дамочка – полная дилетантка, потому что знаки ее дочери и зятя на самом деле прекрасно друг другу подходят, или наплести еще что-нибудь в таком же духе.
Однако вместо этого я написала:
«Считай, что я узрела истину».
Только прочтя ответ Коннора, я поняла, что натворила. Будто, сев в машину времени, я отправилась исправлять прошлое. Вот только прошлое стало настоящим.
«Вот это да, Бошечка, – писал Коннор; он называл Тессу Бошечкой, но почему, я так и не узнала. – Какое счастье! Только не злись. Понимаешь, мне приходилось наступать на горло собственной песне. Я всегда считал, что астрология – это бред собачий. Добро пожаловать в мир здравого смысла!»
Я ответила так, как ответила бы сама Тесса:
«Эй, не напрашивайся!»
И все же печать была снята. С тех пор я стала вкладывать больше собственных мыслей в свои письма.
Не следует понимать это превратно. Я вовсе не сбрасывала Тессу со счетов, внезапно переменив тон. Я не сделала ничего, что могло бы вызвать подозрения. Я позволяла себе отвечать от своего имени только изредка, в тех случаях, когда это было уместно. В основном по мелочам, большей частью оставляя за бортом иррациональность Тессы и ее склонность ко всему таинственному. Я не тянула, как она, с ответом по нескольку часов и тем более дней. Не уклонялась от прямых вопросов. Не расписывала свои чувства и сновидения.
Если я не знала, как ему ответить, приходилось импровизировать. Например, поначалу Коннор с ностальгией предавался воспоминаниям о прошлом, когда они с Тессой были вместе. «Помнишь того чудака с котенком на Дин-стрит?» Конечно, отвечала я, хотя вполне вероятно, что Тесса давно забыла о нем.
Случались и вовсе каверзные вопросы, вроде «Ты не пошутила насчет фотографий в Хэмптон-Корте?» Откуда мне было знать, о чем это он и что это была за шутка – обидная или наоборот? В таких случаях я уклонялась от ответа.
Коннор любил делиться наблюдениями за своими детьми, много рассказывал о них и расспрашивал о моем – то есть Тессы – детстве. К примеру, однажды Майя спросила, что он любил, когда был пятилетним мальчиком, а он не смог вспомнить себя в этом возрасте и потом поинтересовался, помню ли я себя в пять лет.
Не зная наверняка, как бы ответила Тесса, я адаптировала свои детские вспоминания. Стоило лишь заменить Хай-стрит в Кентиш-таун на Далвич, где Тесса прожила с трех до одиннадцати лет. Вспоминать прошлое оказалось очень интересно. Раньше мне и в голову не приходило размышлять о прошлом. Или говорить о нем с мамой. Мы с ней много общались, но в основном по мелочам, обсуждали школьные или домашние дела, или то, что показывали по телевизору. Но обсуждать то, что прошло, – нет, такого у нас не водилось. Думаю, это оттого, что у нас с ней было общее прошлое, и мы не нуждались в воспоминаниях.
Меня сильно выручала разница во времени. В Лондоне было 16:30, когда Тесса только просыпалась у себя в Сойнтуле, и, найдя в своем ящике три-четыре письма от Коннора, отправленные в течение дня, тут же отвечала на них. Разумеется, сама я безотлагательно читала все входящие сообщения, и до того момента, как «Тесса» проснется, настрочит ответ и нажмет «Отправить», у меня было время как следует подготовиться и написать черновик.
Поначалу я боялась вызвать у Коннора подозрения, сказав что-то не то. Но вскоре стало очевидно, что с биографией Тессы он почти незнаком. Возможно, им было не до того, а может, он просто забыл. К примеру, Коннор считал, что у Тессы есть родная сестра, а не брат, и что выросла она в Гринвиче, а не в Далвиче. Я почувствовала себя свободней, когда это выяснилось, поскольку а) оказалось, что Коннор не так-то много знает о Тессе, б) даже если восемь лет назад он и спрашивал о чем-то подобном, навряд ли сейчас вспомнит ответ, и в) все знали о том, что Тесса непостоянна, ветрена и у нее плохая память.
И вообще – они ведь не виделись целых девять лет. Неудивительно, что она могла перемениться. Я считаю, что, по сути, мы не те, кем были девять лет назад: за это время обновились все клетки организма, накопился новый опыт, изменилось восприятие мира. Кажется, это называется парадоксом Тезея – мы обсуждали его на «Красной таблетке». Кстати, как-то я упомянула об этом, когда мы с Коннором размышляли, в каком возрасте у детей формируются воспоминания. Он заинтересовался и написал серьезное продуманное письмо в ответ.
Вот ведь какая штука, понимаете? Со мной Коннора объединяло нечто большее, чем с Тессой. Мы думали одинаково. Как адвокату, ему следовало сохранять невозмутимость, анализировать происходящее с дотошностью криминалиста, находить нестыковки, следить за ходом рассуждений до логического конца. Не поддаваться эмоциям. Стоило мне чуть-чуть отойти от образа Тессы и стать самой собой, как его интонации изменились. Коннор как будто почувствовал, что ему больше не нужно притворяться, и расслабился. Как будто снял тесный костюм и надел домашнюю одежду. Он стал искреннее и ближе.
